1 этап: Команда «Четверо в кубе» – команда «Звёздный ветер-3»
Проза

Название: «У кошки выросли рожки»

Задание: Прозаическое произведение (до 10000 знаков с пробелами)

Заданная тема: История оранжевого галстука

Участнику нужно сочинить прозаическое произведение, соответствующее заданной теме. Жанр любой.

---

У кошки выросли рожки

Скандал у соседей, похоже, разгорелся не на шутку. Я слышал визгливый голос господина Шнайдера:

- Где мой оранжевый галстук? Ты что, не понимаешь, у меня выступление срывается! Что значит, не знаешь? Ищи!

Я представил себе его обрюзгшее, искаженное гневом лицо с налитыми кровью глазами, и мне стало нехорошо.

Его жена, кроткая Алиса, что-то тихо отвечала, но я не мог разобрать что. Кажется, она предлагала мужу надеть вместо оранжевого галстука желтый или красный, или желтый в оранжевую полоску. Но в ответ ей раздался яростный и уже совсем невразумительный крик, больше похожий на звериный рев. Я вздрогнул и ладонями заслонил уши.

Клоун он, что ли, этот господин Шнайдер? И выступает в каком-нибудь цирке шапито? Вот живешь так с соседями бок о бок, точнее, через стенку – и понятия не имеешь, кто они и чем занимаются в свободное от сада и огорода время.

В другой момент я бы, наверное, расхохотался, но сейчас было не до смеха. Я скорчился на стуле, полумертвый от страха, а напротив меня Джорик, расслабленно свесив с кресла длинный дымчатый хвост, вылизывал одну за другой серые с белыми подушечками лапки. Он только что плотно и вкусно позавтракал и теперь собирался на утреннюю прогулку.

Я то бледнел, то краснел, то обливался холодным потом, а наглый кот довольно урчал, всем своим видом показывая, что жизнь удалась. Что ж, его жизнь – вполне вероятно. А моя? Хвостатые твари – такие эгоисты! И да, я знал, куда подевался этот чертов галстук господина Шнайдера, он в буквальном смысле маячил у меня перед глазами, и больше всего на свете я хотел бы вернуть его владельцу – но не мог.

Не мог, понимаете?

Все началось позапрошлой осенью, когда в один из промозглых ноябрьских дней дождевой поток принес прямо к моему крыльцу маленького полумертвого котенка. Зверек был весь грязный и сам цвета грязи, облепленный палыми листьями, холодный и дрожащий. Я вытер его полотенцем и положил на грелку, но он продолжал трястись в жесточайшем ознобе, топорщил крохотные лапки с острыми коготками и не мог проглотить ни капли молока. Такие обычно не выживают. И все, что я для него делал – я делал для очистки совести, ни на что особенно не надеясь. Но Джорик выжил. За зиму он превратился в пушистый, мышиной расцветки меховой шар, вдобавок преданный и ласковый. Он ходил за мной по дому, как собака. По ночам – а ночи той зимой выдались морозными, и тепла газовой печки не хватало – забирался под одеяло и, прижимаясь всем телом к моему плечу, грел меня до утра. Джорик казался идеальным котом. Никогда не промахивался мимо лотка, не обгрызал цветы, не драл обои и занавески. Когда я работал за компьютером, он не ложился на клавиатуру, а чинно сидел возле моей правой руки, внимательно глядя на экран. Иногда я читал ему вслух – не думаю, что Джорик что-то понимал, но звук моего голоса ему нравился – или, желая его позабавить, выпускал на монитор какую-нибудь виртуальную птичку. В общем, жили мы душа в душу. До тех пор, пока не сошел снег, и котик не стал совершать первые робкие вылазки во двор, постепенно осваивая новые цветущие владения: сад за домом, высокую черешню – на которую Джорик взлетал с ловкостью белки и сидел там гордо, как царь горы – мой, а потом и соседские участки.

Вот тогда и начали проявляться его преступные наклонности.

Лишь только на поселок опускались сумерки, стихали шаги и голоса, и цикады заводили трескучие ночные песни, пушистый выходил на охоту. Но ловил он не мышей и не крыс, как положено всякому приличному коту, и даже не птиц и не бабочек. Джорик забирался в чужие дворы и тащил оттуда все, что плохо или хорошо лежало. Особенно любил опустошать бельевые веревки, каким-то образом отцепляя от них полотенца и наволочки, женское белье, мужские трусы, футболки, носки всех цветов и размеров. Один раз приволок откуда-то скатерть – нарядную, расшитую красными розами и с золотыми кисточками по углам. Пока Джорик волочил ее по улице, она, конечно, из белоснежной превратилась в серо-коричневую, пыльную и покрытую безобразными разводами. Страдая от чувства вины, я постирал ее тайком, но все равно не знал, кому отдать.

Кот воровал садовые перчатки, мягкие игрушки, наконечники от леек и шлангов, резиновые и матерчатые тапочки. Пару раз он проникал через открытые окна в дома и оттуда выносил все, на что падал его лукавый кошачий взгляд – от бижутерии до очков и записных книжек. Слава всем богам – до денег все-таки дело не дошло. Если только деньги он не съедал на месте.

Все это великолепие я обнаруживал ранним утром, сваленное в кучу у моей постели. На подушке, прижимаясь меховым бочком к моей голове, мирно дремал уставший от ночных трудов кот. Я вскакивал, как ошпаренный, и, торопливо одевшись, натыкаясь спросонья на мебель, сгребал наворованное в сумку и крадучись обходил дворы еще спящих соседей. Я подбрасывал украденное на газоны, под сушилки для белья, выкладывал на садовые столики, стулья, под навесы или на ступеньки. Пусть думают, что ветер унес, утешал я себя. Ну, может, перепутал что-то, не то и не тому отдал – но с ветра какой спрос?

Наверное, проще и честнее, и удобнее для всех было бы рассказать соседям правду о коте-клептомане и предложить им самим приходить за вещами. Тогда и путаницы не случалось бы. Сейчас, спустя много лет, я так бы и поступил. Но в тот год я сгорал от стыда. Все детство мама внушала мне, что нет в мире отвратительнее порока, чем склонность к воровству.

«Твой отец, - говорила она, - был клептоманом. Поэтому мы и расстались. Это болезнь, да. Мерзкая, позорная болезнь! Уууу... сколько мы все из-за него натерпелись, из-за твоего папаши!»

Сколько и чего именно они натерпелись – то было мне неведомо. Не понимал я и кто такие эти «все». Мама воспитывала меня одна. Но страх даже случайно взять чужую вещь сидел во мне глубоко. Каждый ночной поход плутоватого Джорика ввергал меня в личный ад. Я мучался, плохо спал, пытался запирать кота – но зверь, казалось, проходил сквозь стены. А если не мог пройти – орал так, что соседи выскакивали из домов и собирались под моими окнами.

Однажды, совсем отчаявшись – котик только что притащил к моему изголовью малахитовое ожерелье, изящное и дорогое на вид – я посадил Джорика в машину и отвез в лес. Стояла прохладная осень, тихая и светлая. Шесть утра – очарованный ранним солнцем, волшебный золотой час. Я ехал куда глаза глядят по лесной дороге. Остановившись на обочине, вышел из машины, завернул кота в куртку и понес в гущу прозрачного, уже слегка облетевшего березняка. Джорик доверчиво обнял меня за плечи, а у меня ноги заплетались и ком в груди не давал вздохнуть.

Выбившись из сил, я опустил свою ношу на землю. «Прости, - прошептал, - я люблю тебя, но больше так не могу. Будь счастлив без меня. Кради у ворон яйца, а у белок – орехи». Никогда не забуду, как он – серый котик, такой жалкий и маленький, свернувшийся в клубок на желтой листве – смотрел на меня умным и печальным взглядом. Словно хотел сказать: «Эх, ты! Хозяин! Я же для тебя старался!»

Помню, как слезы навернулись на глаза и потекли по щекам. Я ужаснулся тому, что хотел сделать. Мой бедный дружок нездоров. Ведь клептомания – это болезнь, да? Что же я за человек такой, что готов предать больного друга? Подхватив Джорика на руки я не пошел, а побежал, спотыкаясь, обратно к машине. А дома прочитал ему целую лекцию о том, что мне не нужны все эти скатерти, наволочки, полотенца и трусы. Вообще, не нужны чужие вещи. У меня есть все, что требуется, а чего нет – могу купить в магазине. Так что пожалуйста, Джорик, не надо мне твоих подарков! Не надо, понимаешь?

И он понял. Всю зиму, весну и половину лета мы жили спокойно. И вот – этот чокнутый клоун господин Шнайдер! Со своим оранжевым – будь он неладен – галстуком! Вы представляете себе мое состояние, да?

Я слышал, как хлопнула дверь соседского дома. Злобно рявкнула машина и, взвизгнув на повороте, уехала прочь. Мысленно пожелав Шнайдеру удачного выступления – в любом из оставшихся разноцветных галстуков – я поднялся со стула. Гроза миновала, подумал я, во всяком случае пока. А уж там решим, что делать дальше. И тут каким-то шестым чувством уловил, что Алиса подошла к забору и смотрит в мою сторону. Симпатичная, и, наверное, заплаканная после недавней ссоры молодая женщина с добрыми глазами. Почему-то перед ней было особенно стыдно. Джорик тоже что-то почувствовал, потому что соскочил с кресла и, задрав приветственно хвост, направился к двери.

Алиса иногда угощала его свежими уклейками, пойманными на рыбалке ее мужем, или огурцами со своего огорода. Как ни странно, мой кот обожал огурцы, причем исключительно – огурцы Шнайдеров. На магазинные и смотреть не хотел. Да и на все прочие – тоже.

- Джорик, назад! – прошипел я.

У меня затекла нога, и остановить его я не успевал при всем желании. Что ж, с тем же, если не с большим успехом я мог бы поговорить с тумбочкой или геранью на окне. Джорик умел притворяться глухим. Вальяжно он прошествовал на крыльцо и сел в пятне солнечного света. Я ждал возмущенного окрика Алисы, но во дворе царила тишина. Может, я ошибся и там никого нет?

Когда я, наконец, доковылял до двери и спустился по ступеням, взору моему предстала такая картина. Алиса Шнайдер стояла, опершись на забор, и удивленно смотрела на Джорика. А тот, ласково жмуря зеленые, как хризолиты, глаза, с явным наслаждением вылизывал ярко рыжий мех на грудке. Котик щурился – совсем как в далеком детстве мой отец – загадочно и в то же время невинно, словно желая сказать: «А что я? Я ничего».

Ну, все, подумал я. Все пропало. Сейчас Алиса позвонит в полицию, и тогда... Что они со мной сделают?

Но она вдруг улыбнулась.

- Какая у вас красивая кошечка, Алекс! Это ведь не Джорик?

- Джорик, - вздохнул я обреченно.

- Удивительно, - она помедлила, - и как я раньше не замечала. Мне казалось, что он полностью серый. А у него такой интересный окрас! Как будто галстучек на шее. Вот ведь – чудо природы!

И правда. Уж не знаю, каким образом Джорик ухитрился надеть на шею украденный галстук, да так, что тот сделался частью кошачьей расцветки. Не иначе, каким-то чудом. Что ж, коты – те еще волшебники.