Утро просочилось золотым лучиком между ситцевых занавесок и легло теплой полоской на крашеные доски пола. Хоровое мычание и блеяние уходящего в поля стада перекрикивал Африканец – мамин красавец-петух. Ходике в горнице кукукнули шесть раз.

Да, всё правильно. Так было всегда в моём детстве. Сейчас взметнётся занавесочка, войдёт мама с кружкой парного молока, и я, не открывая глаз, досматривающих какой-то интересный сон, прильну губами к душистой тёплой сказке…

Я откинул тяжёлое лоскутное одеяло и сел. Стадо?! Петух?! Что за…? Нет здесь коров и петухов. Родители умерли десять лет назад в один день. Осталась от них общая могилка возле села да этот дом.

Дом

Родители так и не провели газ, хотя деньги я им высылал. Сказали: «Газ из исподни. На нём ничего хорошего, беда да запах противный». Квартиру им сельсовет предлагал – не согласились. Вот и получилось, что один их домик остался в центре современного пятиэтажного уже и не села, а города.

Теперь уже мой дом. Я умылся, поднимая ладонью стержень-пробку. Вода?! Откуда в этом допотопном рукомойнике вода? В доме десять лет никого не было. В рукомойнике вода! Странно.

Вода

Понюхал мокрые ладони – ничем не пахнут. Поднял крышку с рукомойника. Ещё половина в ёмкости осталось. Может быть, здесь кто-то жил, заливал воду? Так нет же! Всё заперто было.

Скрипнула тяжёлая дубовая дверь:

– Серёженька, сыночка, проснулся уже. Давай завтракать. Сейчас папка со двора придёт, он баньку затеял. Давай, штаны надень и садися уже с ним.

Мама. Волосы рыжие от хны, белые у корней, чуть сгорбленная спина, выступающий фартуком животик, изуродованные вздутыми венами ноги… мама!

Скрипит и громко открывается уличная дверь. В горницу заходит папа. Ставит на скамейку у двери красный рюкзак:

– Всё, мать, Зорьку продавать будем. Ей пять лет, дальше от неё проку всё меньше будет. А Серёге учиться. Хоть и бесплатно, а на жизнь надо, – глава семьи усаживается на скамью и, сложив на белой льняной скатерти руки, вопросительно смотрит на маму: корми уже, заслужил.

***

Всё плывет, рассеивается… Я стою посреди холодной пустой горницы с полотенцем в руках и в реальности. Родители давно умерли, дом под снос, кругом новостройка…

Что это было? Бросило в жар. Опять к рукомойнику, остыть, мозги промыть. Подставил голову под тонкую струйку. Прийти в себя надо…

***

– Ты только не сердись, Толечка. Умираю я. И не вздумай переживать. У тебя инфаркт уже был. Тебе нельзя…Таблетки синенькие… пей…

Папа плачет. Он не запомнил, где эти синенькие. Он просто обнял маму и лег рядом.

***

Я не знал, что вода помнит…

Серый латунный рукомойник отдал мне последние миллилитры своей памяти. Я закупорил наглухо стеклянную колбу и перешагнул порог. Это было утро. На уже сломанном заборе нетерпеливо рычал мотором бульдозер. А эти капли памяти в колбе я передам внукам.