У соседей опять праздновали. Мигали разноцветные лампочки в темной листве деревьев. Оплетенная диким виноградом беседка сочилась ярким – как будто солнечным – светом и веселыми голосами. В ночном воздухе плыла музыка. Какая-то красивая и грустная восточная мелодия. Хрупкими серебряными нотами она вплеталась в тихий разговор двух влюбленных, сидевших на лавочке в саду у Сониных родителей.
- Как это, не можешь думать о будущем? – недоумевал Марек. – Да что с тобой сегодня такое? Что случилось?
- Ничего.
Соня нервно стискивала на коленях свои тонкие пальцы и говорила, не поднимая глаз. Почти ей на голову свисала с балкона цветущая герань, но девушка не отстранялась. Заслоняя лицо, спутанная охапка стеблей и листьев скрывала ее волнение, а сильный травянисто-эфирный запах помогал сдерживать слезы.
- Я думал, ты...
- Марек, - произнесла Соня растерянно, - Прости... Это совсем не то...
- Ты не больна? – внезапная догадка заставила его отшатнуться.
Но тут же в голове закрутились мысли: врачи, хорошие клиники, он не пожалеет никаких денег, хоть их и не много... а может быть, ошибочный диагноз? Да если и не ошибочный, ведь можно побороться? В наши дни – и рак не приговор. Или что это может быть за страшный недуг? Вот она, сидит рядом, такая осязаемая, нежная девушка, с которой он мечтал связать свою судьбу. Неужели в этом любимом и прекрасном теле, словно червоточец в весеннем дереве, завелась смертельная болезнь?
- Нет-нет, - быстро сказала Соня. – Я здорова. Мой ангел очень стар и скоро умрет.
- Какой еще ангел?
Марек ничего не понимал.
И она рассказала.
- Знаешь... Это, наверное, странно. Это что-то вроде нашего семейного предания. Или назови как хочешь. Но я родилась шестимесячной, очень маленькой. Не могла сама дышать. Лежала в кювезе, вся опутанная трубками и проводами. Врачи сказали маме, что я, скорее всего, умру, - Соня вздохнула. – А если и нет, то вряд ли вырасту нормальной. Понимаешь?
- Нет, - Марек тряхнул головой.
- Мама очень переживала, плакала, не переставая. И все равно надеялась. А потом одна медсестра подарила ей маленького котенка. Сказала, это ангел для вашей дочки. Он будет хранить ее жизнь.
- Так и сказала? – нахмурился Марек.
- Да, - просто ответила Соня. – И я выжила. А котик... мама назвала его Франц... он, и в самом деле, меня хранил. Когда я болела, не вылезал из моей постели. И всегда ложился на больное место. Защищал меня от собак. Однажды разогнал целую стаю! И ты бы его видел – огромный рыжий шар, шерсть на загривке торчком, когти выпустил, шипит, воет... Настоящее чудовище. Они, псы эти, поджали хвосты и разбежались. Большие дикие собаки испугались кота! В другой раз я уронила на себя тяжелую китайскую вазу. Знаешь, такая, напольная, фарфоровая. Но у нас она почему-то стояла на комоде. Она бы меня точно убила, эта ваза, или покалечила. Но Франц бросился ко мне, прямо-таки сбил с ног, и мы оба отлетели – в другую сторону. Только осколками нас немного осыпало. Вот, у меня до сих пор шрам на щеке.
Марек осторожно коснулся тоненькой полоски на ее коже.
- Да разве это шрам!
- Могло быть гораздо хуже, - вздохнула Соня. – Если бы не Франц... Он, как нянька, за мной всюду ходил. Даже мое первое слово было не «мама» и не «папа», а «мяу»!
Марек рассмеялся.
- Но кошки не говорят «мяу». Это звукоподражательное...
- Знаю, знаю. Но только представь себе. Франц меня вырастил. Он мне и отец, и мать, - говорила она сбивчиво, горячась. – Нет, конечно, маму и папу я тоже люблю... Очень... Но Франц...
- Ну, хорошо, - улыбнулся Марек. – Мне уже не терпится познакомиться с этим героем. Надеюсь, мы понравимся друг другу. Но, я не понимаю, чего ты боишься?
Соня откинула герань от лица, так резко, что чуть не выдернула ее с корнем.
- Он хранил мою жизнь – с самого начала. И она закончится с его смертью. Францу сейчас девятнадцать лет. Кошки дольше не живут. Год или два ему осталось, не больше. А значит, и мне тоже.
Марек помолчал.
- И ты веришь в эти глупости? – спросил, наконец.
- Да, звучит нелепо. Но, знаешь, верю. И дело не в семейном предании. Не только в нем. Между нами – между мной и Францем – всегда была какая-то мистическая связь. Когда я заболела воспалением легких – он чуть не задохнулся. А когда Франц однажды сломал лапу – я вдруг начала хромать. У нас и боль, и радость – все было на двоих. Мы, наверное, родились в один день. И в один день уйдем.
«Ну, это уже полная чепуха!» - хотел воскликнуть Марек, но осекся и молча обнял Соню, и, прижав к себе, заглянул в глаза.
- Сколько бы лет ни осталось – они все наши, - сказал он тихо. – И потом... Может, ангелы живут дольше, чем обычные кошки?
- Да... – девушка кивнула, улыбаясь сквозь слезы. – Может быть.
- Пойдем в дом? – предложил Марек. – У меня от этой герани уже голова разболелась.
Все так же, обнявшись, они поднялись на крыльцо. Из открывшейся двери брызнул теплый свет и вышел – юной хозяйке навстречу – большой рыжий кот. Задрав трубой пушистый хвост, он потерся о Сонины ноги и сурово взглянул на ее спутника, словно вопрошая:
- А ты кто такой? Ты не обидишь мою любимую девочку, правда? Только попробуй ее обидеть! Будешь иметь дело со мной!
Он даже когти выпустил, словно играя, но, по напряженно выгнутой кошачьей спине и чутко стоящим ушам Марек понял – хвостатый ангел не шутит.
Парень выдержал взгляд ярко-зеленых, как ягоды крыжовника, глаз кота и чуть заметно кивнул. Мол, не беспокойся, Франц. Все будет хорошо.
Тревога слепа, а у любви зоркие глаза. Прав оказался Марек, и рыжий Франц прожил в их доме не год-два, а целых восемь с половиной лет. До такой глубокой старости обычно не дотягивают коты. Он даже успел понянчить хозяйского сына, как верный пес, следуя за ним повсюду и оберегая от любой опасности. Он учил крошку-Эрика ползать. Ловил для него ящериц, кротов и землероек (несчастных зверьков Соня со вздохом вынимала из кошачьих зубов и, чуть живых, выпускала подальше, в кусты). Катал его машинки, легонько толкая лапой. Приносил ему мячики. Спал в детской кроватке, прижимаясь к голове мальчика меховым бочком. Уходить из дома, оставляя малыша на попечении кота, вообще-то, не принято, но, это же Франц... Его странная душевная связь с хозяйкой не ослабла, нет, но он, словно добрый ангел, простер невидимые крылья над всей семьей. И беды обходили стороной уютный маленький дом под черепичной крышей.
Все хорошее когда-нибудь кончается. Поздней осенью, когда темные, голые деревья в саду мокли под холодным дождем, рыжий кот простудился и занемог. Он лежал на коврике у батареи и тяжело дышал, провожая мутным взглядом своих дорогих людей, и как будто не узнавал их. Врачи разводили руками – старость, организм изношен. Ничего сделать нельзя.
Соня в тот год ждала второго ребенка, девочку, и радовалась, предвкушая счастливую возню с малышкой, покупала крохотные розовые ползунки и костюмчики, шапочки и кофточки, украшала новую детскую комнату. Болезнь Франца словно окатила ее ледяным душем. Соня побледнела, погрустнела и замкнулась в себе. С каким-то отчаянным упорством она ухаживала за котом, давала лекарства, поила его из шприца, готовила какие-то особые вкусные паштеты, которые, впрочем, отправлялись позже в мусорное ведро почти нетронутыми. Понимая, о чем она думает, Марек старался как-то расшевелить жену, утешить... но та лишь пожимала плечами и отворачивалась, равнодушная ко всему и всем, кроме умирающего кота и растущей внутри нее самой жизни. Только раз, устав от беспокойных расспросов мужа, Соня прошептала:
- Я каждый день молю Бога, чтобы она успела родиться.
Марек хотел ответить мягко, но неожиданно для самого себя разозлился – не на любимую, а на ее страх.
- Конечно, успеет! И проживет долгую, счастливую жизнь. И мы с тобой тоже.
Соня опустила глаза. Ее губы слегка шевельнулись.
- Что? – наседал на нее Марек. – Да или нет?
- Не знаю, - прошептала она.
- Да что ты вбила себе в голову? Что за ерунду? Даже твоя мама сказала, что это ерунда, дурацкие предрассудки. Я говорил с ней вчера.
Соня молчала.
- Милая, мне очень жалко Франца. Я успел к нему привязаться. Но его время, наверное, пришло. Он и так долгожитель среди котов, хоть в книгу рекордов Гиннесса его записывай. Но мы-то тут при чем? Мы молоды и здоровы. У нас растет сын, а скоро будет еще и дочь. Пожалуйста, перестань себя доводить. Лучше придумаем для малышки имя, а? Может, назовем ее в честь твоей бабушки?
Но Соня молчала и до крови кусала губы.
Вечером у нее начались схватки, а к утру на свет появилась долгожданная Кристина, миниатюрная и очень красивая, с тонкими бровями и легкими, как золотой пушок, жидкими волосиками на затылке. И всякий, кто ее увидел, непременно сказал бы, что она – копия своей покойной прабабушки. В тот же миг, как новорожденная девочка огласила палату приветственным криком, сердце верного Франца пропустило один удар... и еще один...
К возвращению дочери из больницы родители Сони украсили крыльцо розовыми и белыми воздушными шарами. Наполненные гелием, шарики толпились над лестницей, натягивали веревки, словно желая оторваться от перил и улететь высоко в небо. Да и день выдался неожиданно светлый и солнечный, какой-то неуместно весенний, как будто сама природа праздновала вместе с людьми появление нового человека. Но лица близких выглядели смущенными и печальными. Соня вышла из машины с белым свертком в руках. За ней – такой же смущенный – последовал Марек.
- Где Эрик? – спросила она.
Мама виновато улыбнулась.
- В детском садике. Очень ждет сестренку.
- Что такое? – Сонин взгляд заметался от матери к отцу, потом – к мужу. – Почему вы так смотрите? Франц! Что с Францем?
- Он ушел... – сказал отец. - Ушел из дома.
- Как ушел? – растерялась Соня. - Куда ушел? Он же не вставал? – и с внезапной надеждой. – Ему стало лучше?
- Его уже пять дней никто не видел.
Соня пошатнулась. Провела ладонью по лицу, словно стряхивая с глаз свой самый страшный кошмар.
- Подержи, - попросила она мужа и, передав ему ребенка, побежала вокруг дома, выкликая имя кота.
- Франц! Франц! - остановилась, задрав голову... и вдруг по ее лицу раплылась счастливая улыбка. – Вот же он! Франц!!! Фра-а-а-анц! Зачем ты туда забрался, дурачок? Спускайся скорее, иди сюда, я здесь! – замахала она руками.
Крохотная фигурка кота на крыше – на самом коньке – не шелохнулась, не изменила позы, не повернула головы.
- Франц?
Сонины плечи опустились. Она долго смотрела, прищурившись, уже не улыбаясь, а когда повернулась к близким, на щеках ее блестели мокрые дорожки от слез.
- Марек? Это ты сделал?
- Что? – прищурился он из-под руки.
Солнце било в глаза. Но и сквозь яркий свет ему удалось разглядеть, что кот на крыше – ни что иное, как глиняная декоративная фигурка, обожженная под цвет черепицы. Странно, но она и в самом деле походила на сидящего Франца. Неудивительно, что Соня обозналась.
- Папа? Мама?
Но и родители изумленно пожимали плечами.
- Марек! – снова накинулась она на мужа. – Зачем? Зачем, скажи! Кого ты хотел обмануть?
- Это не я! – защищался тот. - Клянусь тебе, я сам его впервые вижу! Ей Богу!
Она плакала, горько и безутешно, как несчастный, брошенный всеми ребенок, в один момент лишившийся самого дорогого – любви, защиты, дружеского и материнского тепла. Потом, неуверенно оглянувшись на своих родных, покачала головой, взяла из рук мужа сладко сопящую дочку и пошла в дом.

Они и сейчас любят гулять по вечерам – Марек и Соня – взявшись за руки и скользя взглядами по верхушкам деревьев. Брести мечтательно и неторопливо, доходя до перекрестка и опять возвращаясь, взад и вперед по длинной-длинной улице. Особенно ясными летними вечерами, когда огненный солнечный диск медленно опускается за пушистую от мелких розоватых облаков линию горизонта. Рыжее небо. Рыжая черепица на крыше отливает червонным золотом. А на ней рыжий кот словно изготовился к прыжку. Вот сейчас он изловчится и покатит солнце, как большой мяч, куда-нибудь за дальний лес.
- Смотри, он как живой, - говорит Соня. – Он и есть живой, только по-другому.
Марек молча и сильно стискивает ее руку.
- Знаешь, - грустно усмехается Соня, - я ведь думала, что вы, как в том рассказе про последний листок, поставили на крышу глиняную фигурку. Чтобы успокоить меня. Заставить жить. Ты клялся и божился, но, может быть, папа? Я была и вне себя от горя, и зла на вас, и растрогана одновременно. А потом я поняла... что вы тут ни при чем. Что Франц – настоящий. Он выбрал себе это тело взамен старого, чтобы оставаться с нами. И он будет хранить нас до самого конца, и наших детей, а может, и наших внуков.
Марек молчит, улыбается и задумчиво кивает. Он знает, ангелы не умирают, как не умирает любовь. Даже если они – всего лишь коты.
Солнце садится. И тогда кажется, что Франц сидит очень высоко, там, где далекие ночные светила парят в темноте серебряными каплями и прозрачный серпик луны тает, как леденец в чае, растворяясь в сером ночном тумане.
А еще говорят – но это не точно – что когда весь поселок погружается в глубокий сон, глиняный кот Франц одним упругим прыжком отрывается от крыши и резвится среди звезд, подбрасывает их и ловит, и гоняет по небу, как гонял по дому разноцветные мячики – когда-то давно, в иной своей жизни.