Холодной осенью в маленьком городке на берегу Темзы по утрам пахло мокрым асфальтом и дымом из печных труб. Олден был часовщиком – сутулым, с мозолистыми пальцами и вечно прищуренными глазами от работы с мелкими шестерёнками. Его мастерская ютилась в подвале старого дома и Олдену казалось, что часы на стенах знали о времени больше, чем он сам.

Каждое утро, когда солнце едва касалось крыш, Олден брал ящик с инструментами и садился под старым фонарём на площади. Там, среди гула рынка и шума колёс, он разбирал старые будильники и карманные хронометры. Люди шутили, что его часы предсказывают погоду лучше барометра, но Олден только усмехался в ответ. Ему нравилось контролировать каждую секунду, каждый поворот пружины – управлять временем. Часовщик считал себя владыкой времени – ведь меняя расположение стрелок, он изменял его, заставляя танцевало по своей прихоти.

К обеду, возвращаясь в мастерскую, он заваривал чай с травами, собранными в долине, и смотрел на часы. В такие минуты ему казалось, что стрелки замирают, будто в раздумьях, и это его тревожило.

Однажды осенью, когда ветер гнал по мостовой жёлтые листья, Олден заметил, что его тень начала вести себя странно – больше не повторяла его движений. Он поднимал руку, чтобы поправить очки, а тень, будто непослушный ребёнок, садилась на дорогу и чертила круги на асфальте. Олден шёл к рынку, а его тень оставалась под фонарём, вытягиваясь к горизонту. А когда он шагал к ларьку за табаком, она словно прилипала к фонарю, будто не хотела уходить.

Вечером, сидя в мастерской, мастер поймал себя на том, что мысленно говорит с ней:

– Почему ты так делаешь? Ты хочешь, чтобы я что-то понял?

Тень не ответила, только вытянулась длиннее, чем обычно, и указала на горизонт. Там, вдалеке, клубился туман, из которого доносились звуки – не то звон колоколов, не то шорох крыльев.

Ночью Олден не спал, ему казалось, что стрелки на часах словно посмеиваются над ним. Лёжа на продавленной кровати, он слушал, как дождь барабанит по жестяному подоконнику, и думал о своей жизни. Тридцать лет он чинил часы, настраивая чужое время, но своё будто упустил. Утром мастер снова пошёл под фонарь, но теперь с другим чувством – будто что-то внутри него сломалось. Он смотрел на тень и видел, как она дрожит, словно хочет сорваться с места. Это обеспокоило Олдена, и на следующую ночь он решил проследить за своей тенью.

Мастер сел под фонарём, делая вид, что чинит старый хронометр. Как только луна поднялась над шпилем церкви, тень сорвалась с места и побежала – не по земле, а по воздуху, словно по невидимой тропе. Олден, не раздумывая, бросился за ней, чувствуя, как его ноги отрываются от мостовой. Он летел, хотя не понимал, как это могло быть, чувствуя, что сердце готово выскочить из груди. Ветер дул ему навстречу и в потоке воздуха мастер услышал старую песню, ту, что бабушка пела ему в детстве.

Олден остановился у самой реки, вода тихо плескалась, но контуры деревьев на берегу показались Олдену размытыми. Присмотревшись, он вдруг увидел, что вода реки течет вверх, к небу, а рыбы плавают в облаках. Ему почудилась фигура женщины в длинном развевающемся плаще, с волосами, похожими на перья. Она не сказала ни слова, но в сознании Олдена прозвучало:

– Ты держишь время в клетке, поэтому оно держит тебя. Время устало ждать и хочет уйти, отпусти его, – сказала женщина, и в её голосе Олден услышал слабый звон шестерёнок.

– Но я же настраивал время, – возразил мастер, видя, как его тень обнимает женщину, будто старого друга.

– Ты не настраивал его, – ответила женщина. – Ты заставлял его идти туда, куда оно не хотело. Время – не твой слуга, а ты – не его господин. Отпусти его, и оно отпустит тебя.

С этими словами женщина протянула ему перо, а он взял его в руки и не знал, что с ним делать. Ветер принёс запах мокрой земли и ржавчины. Видение исчезло – или его и не было, просто он быстро бежал, и сумрак сыграл шутку с его глазами. Но слова остались. Олден вспомнил, как в детстве носился по полям, не думая о часах, как время тогда текло само, без его вмешательства. А теперь? Теперь он жил от тика до тика, в плену у стрелок.

Мастер задумался. Всю жизнь он считал, что его ремесло – это власть над временем, способ удержать его в рамках, подчинить хаос порядку. Но теперь он видел, что каждое тиканье часов было криком, каждая починенная пружина – цепью.

Наутро Олден вернулся домой. Он собрал все свои часы – тяжёлые настенные, с кукушками и без, звенящие будильники, даже те, что ещё тикали, – и бросил их в реку. Раздался глухой всплеск, и на миг ему показалось, что река вздохнула. Часы падали в воду, а потом поднимались вверх, к небу, растворяясь в облаках. Олден ждал, что почувствует пустоту, но вместо этого ощутил лёгкость, как будто сбросил старое пальто.

Он вернулся в свою мастерскую и молча сидел за пустым столом. Перед ним лежало перо, подаренное женщиной, и Олден подумал, что время подобно птице, которую нельзя заточить в клетку, она стремится в небо. Перо было такое лёгкое и хрупкое, как уязвимость выбора – отпустить сложно, но это единственный путь к свободе. И глядя на него, Олден понял, что истинная сущность времени – не та механическая, подчинённая камням и шестеренкам, а живая, текучая, неподвластная человеческому контролю. Жизнь и время нельзя удержать, а можно лишь принять их движение, как полёт птицы.

Олден вспомнил, что его тень обнимала женщину с волосами из перьев, и вдруг понял, что его тень будто узнавала свою старую знакомую – ту, которую он знал и потерял.

С тех пор его тень больше не убегала, но иногда он замечал, как она слегка дрожит, будто вспоминает что-то своё.

Но каждую ночь под фонарём появлялась другая – тонкая, с запахом масла и металла. А в мастерской, среди пыли и пустых полок, по ночам слышался слабый звук – не то тиканье, не то шорох. Жители городка шептались, что это время, которое наконец-то стало свободным, теперь ищет нового хозяина, не зная, что делать со своей волей.

Олден бросил чинить часы и стал просто сидеть под фонарём, глядя на прохожих, а по ночам на звёзды, понимая, что свобода – это не конец пути, а начало, и что время, как и человек, вечно балансирует между стремлением улететь и желанием быть пойманным.