Говорят, каждое сновидение – это маленькая жизнь. Ну а жизнь по сути – всего лишь очень долгий сон, от которого просыпаешься то ли в пустоту, то ли в другой, возможно, лучший мир, то ли не просыпаешься вовсе. Я думаю, так оно и есть. Наверное, все наше существование на Земле – ни что иное, как нескончаемая череда снов, вложенных друг в друга подобно матрешкам. Да так, что и не поймешь, где первая куколка, а где – последняя.

Я иду сельской дорогой, тщательно обходя выползших на грунтовку улиток. Их много, как после дождя, хотя трава по обочинам белая, словно выжженная зноем. Ее серебристые метелочки колышатся на ветру, точно солнечные волны пробегают по стеклянному морю. Зрелая, цветущая трава. По правую руку от меня – молодой еловый лес, совсем юные деревца, а по левую – глухие заборы. Под ногами – сухая желтоватая глина и – островками – песок, словно рассыпанный случайно с какого-нибудь грузовика. Вот только по этой грунтовке никто не ездит. А над головой – прозрачно-бирюзовое небо в белых перышках облаков, будто на картине, только картина – живая. И линия высоковольтных передач. По проводам давно уже не течет ток, они бездушны и пусты, как бельевые веревки. Две тонкие черные нити, протянутые в сияющей голубизне.

Приближаясь к перекрестку, я чувствую – всей поверхностью кожи, сердцем печенью, всем, чем только можно, ощущаю – кто-то ждет меня. Или что-то. Это как посмотреть.

Еще издали вижу, на проводах, у самого опорного столба и почти прижимаясь к нему, как будто застряла охапка сломанных веток. Наверное, их занесло туда ураганом. Подхожу и задираю голову. Слишком высоко, чтобы разобрать, что там такое, и от бьющего в глаза солнца мой взгляд затуманивается слезами. Верхушка столба, облака, небо – все расплывается радужной дымкой, золотыми пятнами, мягкой желтизной, и куча веток на проводах словно оживает и, сгруппировавшись, разворачивается в мою сторону. Ее треплет ветер, и вот, я уже различаю в спутанной мешанине сучков то рожки, то крылья, то черный, мохнатый хвост, обернутый вокруг покрытого густой шерстью, чуть удлиненного туловища. Существо неведомой породы медленно просыпается, зевая и почесываясь, навостряет острые уши, облизывает мордочку солнечным, горячим языком.

Все это мне, конечно, мерещится. Но в голове звучит его голос – мягкий, почти ласковый, и все же достаточно ясный, чтобы отличить его от шепота ветра.

- Привет. Это опять ты?

Глупо разговаривать с охапкой хвороста, вдобавок, стоя под высоковольтной линией, запрокинув голову и плача от яркого света, но я все-таки отвечаю.

- Да. Опять я.

Оно тихо смеется, словно над молодыми елями скользнул предгрозовой холодок.

- У тебя есть одно желание.

- Да? – откликаюсь я.

Хочется встряхнуть головой, смахнуть слезы, уйти, наконец. Однако ноги словно вросли в песок и глину, а шея затекла, налившись чугунной твердостью.

- Да, представь себе. Скажи – тотчас исполню, - с издевкой предлагает странное существо.

- И за что мне такая милость?

Снова порывом налетает ветер, а я, протерев глаза, теперь уже отчетливо вижу – там, на проводах, никого нет. Только кривые палки, торчащие в разные стороны, да пучки сухой травы. Но голос опять звучит – прямо из центра этой мусорной кучи. А может, в моей голове.

- А ни за что. Просто у меня сегодня хорошее настроение... Ну? Решайся. Чего ты хочешь?

Тяжело вздыхаю. Мне не на что решаться, потому что желание у меня – только одно.

- Хочу, чтобы это лето никогда не кончалось.

И меркнет ясный день. На пылающий солнечный диск набегает – казалось бы, безобидное с виду – кучерявое облачко и заглатывает его целиком. Остается только оно – очертанием похожее на барашка, темное, но окруженное огненной каймой – и помутневшее небо, в глубине которого словно выключили яркую лампочку. Мир грустит, и я вместе с ним.

- Опять то же самое, - говорит тот, кто сидит на проводах. – А я-то надеялся, ты передумаешь.

Виновато пожимаю плечами.

- Мне очень жаль. Но как я могу передумать?

- Как-как... – ворчит оно, а может, это сухие ветки потрескивают от жары, или гудят, как тонко натянутые струны, пустые провода? Вибрируют в потоке знойного воздуха, поют нескончаемую, гулкую песню без мелодии и слов. – Ты хотя бы помнишь, как все начиналось?

Я киваю, немного смущенно, прекрасно зная – оно не может увидеть. У него же нет глаз. Впрочем, ушей и рта у него тоже нет, но оно как-то говорит со мной.

Конечно, я помню.

«Без лечения вы дотянете в лучшем случае до осени», - сказал мне врач, когда я обратился к нему в конце весны с жалобой на тяжелый кашель и ночную ломоту в костях. – «А с лечением?» - спросил я.

Он покачал головой.

«Полгода... год максимум. Но это если очень повезет». – «Тогда какая разница?» - «В вашем состоянии каждый месяц на счету. Каждый день жизни – награда. И за эту награду стоит побороться. Не так ли?» - уверил он меня.

Но я так не думал. Вернее, в первые часы я, вообще, не мог думать связно, такая неразбериха воцарилась в мыслях. Настоящий хаос. Знаете, как это бывает? Как будто крутился на заевшей карусели – пять кругов, десять, двадцать – и вдруг она остановилась. Ты сходишь на землю – и тебя тошнит, и асфальт уходит из-под ног, словно корабельная палуба. Тебя штормит изнутри и снаружи. И хотя под ногами уже твердь – в голове все еще кружится, кружится, кружится многоцветная и многоголосая суета, огни и музыка, лица и руки... и безликая толпа вокруг. И будет кружиться, пока ты сам себе не скажешь: «Стоп, хватит», и не сядешь на лавочку – перевести дух.

Так случилось и со мной. Я сел и выдохнул – и круговерть в мозгах замерла, превратившись во что-то праздное и ненужное, в какую-то глупую шелуху. Я чувствовал себя не так уж и плохо, во всяком случае, гораздо лучше, чем можно было ожидать. Впереди – знойной дорогой сквозь дикие цветущие поля – простирались три месяца лета. Целых три месяца! Жаркого, разноцветного, сладко-медового лета... Об осени не хотелось думать. Когда еще она наступит? И смерть, казалось, маячила где-то вдали. Она почти не пугала – все мы умрем рано или поздно, это же естественно, успокаивал я себя – и казалась чем-то неприятным, но не ужасным, не страшнее визита к зубному врачу.

Передо мной стоял простой выбор. Мое лето или прямо сейчас – больница, тяжелое лечение, слабость и боль, немощь, агония, жалость близких, их слезы и бессонные ночи у моей постели... и все это растянутое почти на год. И ради чего? Нескольких осенне-зимних, тоскливых и холодных месяцев? Что бы вы предпочли, очутившись, не дай Бог, на моем месте? Я выбрал лето.

Сперва родные пытались меня уговорить. Тетушки, дяди, сестра, взрослая дочь... Искали хороших врачей, зарубежные клиники, в Израиле, в Америке... Вдруг есть надежда? Ведь случается, что и безнадежные больные выздоравливают. А если чудо? Но в чудеса я не верил.

Ну, ладно, если я отказываюсь лечиться, если все бесполезно, то, может, у меня есть последнее желание? Мечта, которую не успел осуществить? Путешествие? Хочу ли я посмотреть мир? Съездить на море? В какую-нибудь экзотическую страну? Или еще куда-нибудь?

Нет, не хочу. Я попросил всех оставить меня в покое. «Мы будем рядом», - настаивала дочка. Милая, пожалуйста, мне не нужен никто рядом. Не знаю, что происходило со мной в тот момент, но мир во мне словно застыл в хрустальной неподвижности, прекрасный и хрупкий, и единственное, чего отчаянно хотелось – это тишины и одиночества.

Собрав кое-какие пожитки, я переехал в деревню, в небольшой домик, доставшийся мне от родителей. Старый, одичавший сад. Яблони корявые, с обломанными или наполовину засохшими ветками – как очень дряхлые люди, они, казалось, держались друг за друга, чтобы не упасть – и цвели. Деревьям все равно, цветут ли они в первый или в последний раз. Вот у кого можно поучиться стойкости и жизнелюбию... Заросшая крапивой альпийская горка у самого крыльца. Сорные кусты и трава по колено. И дикие пчелы. Теплый воздух полнился жужжанием с рассвета и до заката. Крохотные медоносные насекомые золотыми искорками мелькали в яблоневых кронах, сверкали на солнце, купались в пыльце. Под вечер засыпали на цветах – по одной или по две, тесно прижавшись друг к другу, но я, хоть и обыскал весь сад, так и не сумел найти пчелиное гнездо.

Раз в неделю ко мне по очереди приезжали дочь или сестра с лекарствами и продуктами. Я попросил их купить семена и луковицы и посадил на альпийской горке лилии, камнеломки, васильки, лаванду, турецкие гвоздики. Крошечный возделанный кусочек земли радовал глаз. А позади дома разбил небольшой огородик. Пара грядок. Теплица. Остальной участок продолжал зарастать чем попало. Я махнул на него рукой – все равно после меня все снова придет в упадок, если только дочь не решится продать дом. К тому же, я люблю разнотравие – гораздо больше, чем стриженные газоны. Да и сил уже едва хватало, чтобы ухаживать за моим маленьким цветником. Они утекали, как вода в песок, и каждый проходящий день неотвратимо приближал меня к последней черте. Что ж, говорят, что капли на дне бокала – самые хмельные и сладкие. Наслаждаясь ими, я редко задумывался, что будет там, за гранью. Станут ли меня судить или миловать? Я пытался вспомнить, что сделал в жизни хорошего, но увы... На ум приходили одни сплошные «не». Не добивался, не стремился, не молился, не подавал нищим... Да, работал, рано овдовел, вырастил без жены ребенка. Помогал близким, чем мог. Кормил птиц в своем дворе. Один раз вылечил заболевшего голубя, потратив на ветеринара чуть ли не половину месячной зарплаты. Достаточно ли этого для того, чтобы после смерти меня поместили пусть не в рай, но в место, не слишком плохое? Вряд ли... А может, там – ничего нет? Какой-нибудь фиолетовый свет и серебряный звон, как в романе Курта Воннегута? А то и вовсе – темнота и тишина? Когда слабость и кашель не слишком мешали, я много гулял, грелся на солнце и гнал прочь грустные мысли.

Недалеко от моего дома, по краю соснового леса, проходила дорога – крепкая, утрамбованная грунтовка, по которой время от времени проезжали тяжелые грузовики. Через нашу деревню они каким-то образом срезали путь. И все бы ничего, их шум нисколько меня не беспокоил. Но под колесами гибли маленькие лесные обитатели: ежи, мыши, лягушки, ящерицы, жабы, иногда зайцы, лисы, белочки, а однажды я нашел на обочине мертвого енота. Мне было жаль их – почти до слез. Ведь у этих крохотных тварей жизнь, как и у нас, одна. Каждое утро, а часто и по вечерам, я прогуливался по короткому участку грунтовки, собирая с нее жаб, лягушек, ежей и безногих ящериц, похожих на гладких золотистых змеек, и относил их на обочину, к заборам или в ельник. Остальные, более проворные зверюшки – разбегались сами. Я понимал, конечно, что это сизифов труд. Но если хотя бы одно живое существо моя помощь уберегла от смерти – оно того стоило.

Утром, после ночной грозы, я вышел из дома раньше обычного. Начинался ясный летний день, еще по-рассветному прозрачный, не жаркий, а приятно-теплый. Недавняя буря словно прополоскала небо, смела с него лишний сор – облака, ошметки грозовых туч, туманные следы пролетевших самолетов – отмыла до блеска и навела глянец. Солнце – и то светило как-то по-другому, будто вместо старой и тусклой в него вкрутили новую яркую лампочку. На земле, напротив, царил беспорядок. Повсюду, перегораживая дорогу, валялись отломанные ветви и чуть ли не целые стволы. Наметенные ветром комья земли, камни и какие-то обломки перекатывались под ногами, мешая идти. Я даже порадовался в душе, что машинам сквозь эти завалы не пробиться, и, пока дорогу не расчистят, им придется объезжать другим путем.

Ветки застряли и в проводах. Целая охапка, бесформенная, еще мокрая и пропитанная солнцем. Наверное, это капли дождя так ослепительно сверкали. Но от яркого света глаза слезились, и на фоне чистой голубизны странная куча на проводах казалась расплывчатым золотым пятном. И мне вдруг почудилось, что она живая, трепещет на ветру, щетинится не то иглами, не то перьями, этакий летающий дикобраз или растопыривший крылья орел. И тут же я услышал ее ласковый шепот:

- За то, что сжалился над братьями меньшими, исполню одно твое желание.

Мелькнула мысль: «Неужели метастазы пошли в мозг? Или так начинается психоз?» Голоса в голове – плохой знак. В другое время я бы испугался и, наверное, очень расстроился, но в тот момент мне было уже нечего терять. И я ответил – ему или самому себе, не знаю.

- Пусть это лето никогда не кончается!

Глупое желание, наивное и, конечно, невыполнимое. Время берет свою дань со всех – без исключения. Его, как поезд, несущийся на полном ходу, не остановить простым взмахом сигнального флажка. Но разве не этого я хотел больше всего на свете? Растянуть оставшееся мне время на знойную, сладкую, хмельную вечность с запахом цветов и земляники, с краткими грозами и дождевой свежестью, прямую, как эта проселочная дорога, уходящая за неведомый горизонт.

Я произнес это вслух, громко – и ничего не случилось. Ветер все так же трепал ветки на проводах. Высыхала по обочинам трава. Испарялись мелкие лужицы, исчезая на глазах, восходя к безоблачному небу прозрачными радугами. Я покачал головой, решив, что весь этот чудной разговор мне померещился. А может, это был сон наяву, короткий миг беспамятства, фантазия, греза. Но что-то – я чувствовал – в ткани мироздания неуловимо изменилось.

И потекли дни – такие же, как раньше, но в то же время как будто слегка другие. Мучившие меня боль и слабость постепенно отступали. Кашель прекратился. А деревня пустела. Все куда-то разъехались – может быть, подались в город или упорхнули к морю, в южные края. Понятно, лето – время отпусков, людям хочется разнообразия. И все-таки странно, улицы словно вымерли. Не жужжали газонокосилки. Соседи не выходили на крыльцо. Не постригали кусты в садах, не копались в огородах, не прогуливались по вечерам, взявшись за руки. Теперь, выходя в сумерках из дома, я встречал темные, словно ослепшие окна, наполовину затянутые жалюзями, и непривычную тишину. Не мертвую – мне в уши на разные голоса пела природа, стрекотали сверчки и цикады, заливались дрожащими трелями соловьи, ухали совы в дальнем лесу... Но не звучали ни разговоры, ни смех, не бубнил тусклой скороговоркой телевизор. Кошки и собаки тоже куда-то пропали. Дорогу после грозы кто-то расчистил, но машины по ней больше не ездили.

Дочь и сестра словно забыли ко мне дорогу. Но я не голодал. В погребе не кончались всевозможные консервы, а в кухонном шкафу – крупы. На огороде созревали кабачки, тыквы, огурцы, патиссоны, паприка. Я каждый день жарил овощи, а их становилось все больше и больше, словно на месте каждого сорванного – появлялось два новых.

Конечно, хотелось иногда поболтать с соседями – хоть я и не любитель пустых разговоров. Но человек тянется к человеку, как дерево прислоняется к дереву. Одиночество не тяготило, но наполняло сердце грустью, словно тихой музыкой. Казалось, весь мир и все люди ушли вперед, а я остался в каком-то своем безвременье, застыл, как муравей, увязший в капле смолы.

- Ну, и как? – спрашивает существо, сидящее на проводах. – Нравится тебе оно? Твое долгое лето?

Я вздрагиваю, словно пойманный на чем-то запретном – на воспоминаниях о прошлом. Но тут же вскидываю голову. Мне нечего стыдиться и не о чем сожалеть. Прошлое, каким бы оно ни было – мое, его не вычеркнуть, не исправить, не прожить заново.

- Да, нравится.

- Не скучаешь по близким? – интересуется оно вкрадчиво.

Я вздыхаю.

- Иногда, - признаюсь. – Наверное... Не то что скучаю, но ведь я их любил. Думаю, и сейчас люблю. Их всех... Свою семью... Любовь не кончается. Она вечна, как звезды.

В небе облачный барашек медленно доедает солнце, давясь его огненной плотью и роняя лучистые капли и целые куски за туманный горизонт.

- Но их было слишком много в моей жизни. Все эти заботы, тревоги, постоянная суета, мелкие обиды. Ни дня для себя. Ни минуты, чтобы расслабиться и просто – быть. Я и заболел из-за этого.

- Ты мог остаться с родными и побороться за жизнь.

- Нет, - упрямо качаю головой.

- Или пожелать себе выздоровления.

Не знаю, смеяться над его наивностью или плакать. Ветки – они ветки и есть. Откуда у них разум?

- Ты мог исцелить мое тело, - объясняю ему, как маленькому. – Но болезнь не только в нем. Она и в сердце, и в голове. Этого тебе не изменить.

- Да, - соглашается тот, кто сидит на проводах. – Человек может измениться только сам, и то с Божьей помощью. Но я не Бог, да и ты не готов меняться.

Я киваю.

- А тебе, Алекс, - шелестит оживший хворост, ежась и темнея, как будто ему холодно. А может, там, наверху, и в самом деле прохладно? В вышине гуляет ветер, играет на струнах проводов заунывную песню, - не кажется, что ты уже умер? Некоторые так представляют себе ад. Ловушка времени. Одиночество в замкнутом на себя мирке. Ни одной родной души рядом. Что ты видишь в этой деревне? Каждый день – одно и то же. Пару улиц, дорогу, лес...

- Для меня это рай, - возражаю. – В детстве я мечтал стать смотрителем маяка на каком-нибудь острове. Чтобы вокруг море и чайки, и небесный свод, а больше никого и ничего. Думаю, эта мечта отчасти сбылась. Пусть мой дом – не маяк, но, пока в его окнах горит свет, какие-нибудь вселенские корабли не налетят на рифы.

Молчим и размышляем – каждый о своем. То есть, о чем размышляет куча веток, я не знаю. Возможно, ни о чем. А я спрашиваю себя, что она такое? Создание света или тьмы? Или ни то, ни другое? И если я нахожусь в аду – то за какую вину? А если в раю – то за какие заслуги? Одно знаю наверняка: я не заключал сделку и не продавал душу. Никогда и ни за какие блага я бы такого не сделал.

А потом все как будто смялось, и только что я стоял на пустынной дороге, у опорного столба линии электропередач, а мгновение спустя – лежу в собственной постели, укрытый легким одеялом, и мягкий, бледно-лимонный свет сочится сквозь приоткрытые веки. За окном щебечут птицы. Я распахиваю глаза. На дощатом полу подрагивают желтые, зеленые и оранжевые ромбы – просеянное сквозь разноцветную шторку солнце. Неужели все это – только сон? И да, и нет. Сновидение – не мираж, не блуждание спящего разума по призрачным далям. Оно – повторение однажды случившегося. Та давняя встреча затерялась в бесконечной череде дней моего долгого, долгого лета. Я почти забыл ее, но что-то во мне помнит. Где-то в потаенной ячейке памяти хранятся дорогие лица, прикосновения, слова – все, когда-то услышанное и сказанное, передуманное и прожитое.

Я лежу, понемногу просыпаясь, впитывая свет и звуки, и каждым своим вздохом отделяя день от ночи. Еще чуть-чуть, и я встану, умоюсь и позавтракаю, а после – спущусь в сад и полью цветы на альпийской горке у крыльца. Подправлю забор, соберу с грядки овощи...

И поговорю с той странной тварью, сидящей на проводах. Кем бы она ни была – ей, наверное, одиноко.