(Камень, дерево, пустота)

Обычно учебный год у нас начинался с сельхоз работ. И весь сентябрь студенты проводили на полях.
Привозили нас в колхоз-миллионер, и председатель его внятно объяснял задачу: каждый день выполнять «норму». По помидорам…
Студентов выгружали в поле, расставляли по рядам. У края поля были сброшены деревянные ящики – наша тара для работы – и рабочий день начинался…
Тару нам подвозил на телеге плюгавенький старикашка по имени Семёныч. Но местные называли его «Самогоныч» - и недаром. Сгрузив ящики на землю, он шёл к ближайшей копне сена, доставал из кармана брюк бутыль устрашающих размеров, наполненную подозрительно вида мутной жидкостью, долго и громко булькал - и отрубался. Надолго.

Но тара кончалась, и нужны были новые ящики. И тогда я храбро шла к Самогонычу в попытке пробудить его… Всё напрасно. Он меня не слышал.

И тут меня осенило. В моём далёком детстве был любопытный эпизод…
Мне было года 4. Жили мы тогда в большом бабушкином доме, и усадьба была огромная. Как-то после дождя, гуляя по саду, я увидела, что по улице, за забором, ползёт телега, гружёная, судя по всему, тяжело. И бедная лошадка никак не могла втащить эту телегу на пригорок – как раз возле нашего колодца. Земля была мокрой, копыта разъезжались – и телега всё время соскальзывала назад. Мужик, сидевший на телеге, стал стегать лошадку вожжами. И мне больше всего хотелось взять большую палку и просто убить его… В этот момент мужик спрыгнул с телеги, подбежал поближе к лошадке и ещё сильнее стал бить ее по спине вожжами. При этом он кричал громко и долго что-то на незнакомом мне иностранном языке…

Слух у меня был отличный, память прекрасная – и я невольно запомнила весь этот непонятный мне монолог…

К маме часто приходили её коллеги – педагоги местной школы. И я всегда – по традиции – взобравшись на табуреточку, радовала их то песенкой, то стишком…
И вот как раз на следующий день у мамы снова собрались гости. Я, в предвкушении того, как здорово я их смогу удивить сегодня, взгромоздившись на свой «концертный» стульчик, внятно, громко и выразительно выдала весь этот монолог на незнакомом мне языке…

Эффект и в самом деле был поразительный! Папа, насколько я помню, просто сполз со стула, лицо мамы покрылось красными пятнами – и она поспешила увести меня на кухню, к бабушке, которая громко смеялась…

Это «выступление» мне потом долго вспоминали и родители, и мамины коллеги…

Так вот, я и решила проверить - поможет ли это здесь…Хватило половины давнего монолога. Наш поставщик тары сел, лучезарно улыбнулся мне, поднял вверх большой палец и сказал: «Во! Кучер-ряво!» - и быстренько засеменил к телеге…
Короче, в тот день и во все последующие тарой мы были обеспечены бесперебойно – зауважал, видать…

После работы нас везли на обед.
Довозили до полевой кухни, где стоял грубо сколоченный из досок длинный стол, по бокам которого стояли столь же грубые скамьи… Но на столе уже были расставлены металлические миски, в которых исходил непередаваемым ароматом настоящий сельский борщ с куском мяса в каждой порции – и две румяные дивчины разносили вдоль стола ломти аппетитного ржаного хлеба…
И вся студенческая орава, чумазая, пыльная, прямо с поля, с немытыми руками, дружно набрасывалась на это пиршество…
И уже потом нас отвозили домой – на честно заработанный отдых.

Наше «домой» требует отдельного рассказа. На краю села стоял длинный, узкий и низкий, невероятно длинный барак. Слева был вход – дверь, в которую можно было нормально войти… Если посмотреть вправо – были видны и ещё какие-то проёмы в стенах, хотя они скорее напоминали бойницы, чем двери. Но студенты при надобности протискивались в них, выходили наружу – и возвращались обратно. Внутри, вдоль барака, с двух сторон, возле стен стояли койки - назвать ЭТО кроватями у меня просто язык не поворачивается. На каждой – то ли матрас, видавший виды, то ли тюфяк, худая, совершенно замученного вида якобы подушка – и кусачее, колючее синее шерстяное одеяло.
Справа спали девочки, слева – мальчики…

Наш «педагогический уголок», отгороженный ситцевой занавеской, находился слева от входа. Там стояли 4 таких же якобы спальных места, одно из которых пустовало - было нас трое: я, физрук Олег Тимофеевич и духовик, валторнист Евгений Яковлевич.
Мужчины расположились у двери. Между их коек был выключатель, дающий жизнь большой грязной лампочке, висящей под потолком.

У самой двери стоял стол, где лежали наши записи учёта работ и какие-то съестные припасы: печенье, вафли...

Моя «плацкарта» находилась напротив двери, возле окна, у которого была отбита левая часть стекла, прикрытая куском брезента, нижний край которого спускался на подоконник. И для пущей уверенности на нём лежал увесистый, с кулак взрослого мужчины, камень. Однажды он очень пригодился...

К нам частенько наезжали коллеги - проведать. И кто-то из них привёз накануне связку вяленой тарани – крупной, аж святящейся на просвет.
И вот ночью я просыпаюсь от треска, скрежета и странного писка. Тихонько сев на кровати, разбудила Олега: «Включи свет…» Лампочка засветилась – и нашим взорам предстало жуткое зрелище. На столе, вцепившись в одну из рыбин, сидели две огромные крысы, пытаясь сбросить тарань на пол. Но поскольку их усилия были не согласованы и, более того, разнонаправлены, у них ничего не получалось. Я, стараясь не завизжать, чтоб не испугать студентов, инстинктивно схватила этот камень с подоконника – и запустила в наглых воров. Выпустив из мерзких пастей потенциальную добычу, разбойники ретировались в открытую дверь…

Ещё одна тема - вечерние танцы.
С походами в местный сельский клуб то и дело возникали проблемы, потому что чётко срабатывал принцип «свои-чужие». И когда назревала драка, я отважно кидалась между парнями. И тогда на помощь мне спешил Олег Тимофеевич. Физрук наш был невысок, ничуть не атлетического телосложения. Но зато – мастер спорта по вольной борьбе. И когда он за 10 секунд уложил на пол парочку особо ретивых местных альфа-самцов – его стали с почтением называть Тимофеичем. А Евгений Яковлевич, напротив, был под 2 метра ростом, косая сажень в плечах. При надобности он просто поднимал за шиворот, как щенка за шкирку, кого-то из местных, прижимал к стенке и ласково говорил: «Не балуй, мальчик…»

Чтобы избежать ненужных инцидентов, через недельку мы решили обустроить собственную танцплощадку. Метрах в ста от барака стояло одинокое, раскидистое дерево. И вот эти сто метров мы и решили превратить в танцпол. Убрав всё лишнее, хорошенько залили водой этот круг – и утрамбовали. По вечерам ставилась по краям площадки парочка транзисторов - и начиналась дискотека. И теперь уже к нам потянулись местные. Но мы им внятно объяснили, что территория наша, и правила наши…

Сейчас, далеко уйдя во времени от этих забот, по вечерам, когда начинают заполнять заоконное пространство сумерки, я заглядываю в их густеющую лиловость - и кажется, что там, снаружи, не только тишина, но и пустота… Однако оконное стекло беспечно отражает моё лицо – и я улыбаюсь тёплым и светлым воспоминаниям… И понимаю, что никакой пустоты нет – просто не может быть…