Люди уничтожили ее. Жизнь на нашей планете. Именно так, как писали об этом в книгах, которые назывались фантастика, и теперь мы стали жителями постапокалипсиса. Отец сказал, что это слово означает – откровение. Нет, оно так переводится. А означает катастрофу, гибель мира – как будто открытие, которое запоздало настолько, что уже ничего не спасти. Зачем оно нужно, такое откровение?
О таком мы обычно разговаривали с бабушкой. Она сказала, что это открытие было дано людям много времён назад в одной мудрой книге, которая так и называется Книга, но люди не прислушались. И вот оно сбылось.

Теперь там наверху зима и холод, сравнимый… я не знаю с чем сравнивать, потому что родился здесь, под землей. От той, «другой» жизни у нас остались только книги. Их нам читали те, кто не ослеп от Ударов сразу. Мы запомнили эти истории, похожие на сказки, и теперь рассказываем их друг другу. Да, мы почти все ослепли. Одни сразу, другие постепенно – в темноте подземных тоннелей не нужно зрение. Но бабушка говорила, что люди ослепли гораздо раньше – тогда, когда перестали мечтать.

После Ударов, те, кто смогли спастись, думали только о том, как выжить. Ученые, рассчитавшие модель событий, сначала прогнозировали потепление через год, потом через два или три. Потом не более десятилетия. Наши родители сначала надеялись на то, что зима однажды закончится. Но что-то пошло не так, как предсказывали. И мы перестали ждать – просто жили в подземных тоннелях, как получится. Уже без надежды на возвращение прежней жизни. Теперь никто не знал, что будет дальше, а родители перестали рассказывать нам книги.
Но мы запомнили. Не хотели забывать тот волшебный мир, которого никогда не видели.

Однажды, когда у меня так заболело горло, что я с трудом глотал даже слюну, бабушка наказала папе принести сверху вместе с продуктами морскую соль. Ее запах очень сильно отличался от того, чем мы привыкли дышать под землей.
- Так пахнет океан, - сказала бабушка, размешивая соль в кружке.
Океаны и материки. Папа рассказал об устройстве нашей планеты, когда читал о приключениях и поисках капитана Гранта. Чтобы я смог представить, папа смастерил кораблик с парусами, камешками выложил материки, и мы нитью прокладывали путь «Дункана» через океаны. Тогда я узнал, как огромна наша планета, которую мне не суждено увидеть. Но она мне снилась.
- Держи, – бабушка дала мне кружку в руки. – Возьми в рот и прополощи.
- Пап, а ты видел настоящий океан? – спросил я, закончив лечебные процедуры. – Какой он?
- Да, мы с твоей мамой жили на его берегу почти год… - начал он и замолчал.
Он впервые за одиннадцать лет нарушил негласное правило не говорить о маме, которая спустя год после моего рождения навсегда ушла в зиму, не выдержав темноты подземья.
- Пап…
- Подожди немного, ладно? – сказал он, а потом несколько часов подряд гремел ведрами, таская снег в большую ванну, в которой мы хранили запас воды.
- Господи Иисусе, ты чего это удумал, - ворчала бабушка.
- Помоги подогреть воду.
Когда опять запахло солью, папа взял меня за руку и подвел к ванне.
- Раздевайся.
- Зачем?
- Ты хотел узнать что такое океан. Снимай всё и полезай.
Я погрузился в воду и отец продолжил:
- Запах океана и шум прибоя слышен задолго до того, как увидишь его. Спокойный, он играет с тобой – волны обнимают ноги и зовут за собой на глубину. Твоя мама любила заплывать далеко от берега. Я волновался, а она смеялась и говорила, что там чувствует, будто лежит в колыбели всего живого, – говорил отец так, будто был вовсе не здесь. – Вдохни воздух в грудь, задержи дыхание и медленно погрузись в воду. Не бойся, я буду рядом с тобой. Вот, возьми меня за руку.

Это был сон наяву. Сейчас я точно знал, что не сплю, но видел сны, которые когда-то тщетно пытался запомнить. Они проносились перед глазами, а я старался удержать в памяти как можно больше. Вынырнув из воды, я взахлеб рассказывал то, что видел, часто не зная как это назвать, и тогда папа подсказывал мне, дополняя мой рассказ подробностями.
- Это то, что мы потеряли, сын. Не знаю, откуда у тебя это, но ты видел жизнь такой, какой ее больше не существует.
- Она могла где-то остаться?
- Я думал об этом. Да, возможно, ближе к экватору должно быть теплее и там, скорее всего, что-то могло выжить.
- Значит…
- Нет!
- Но почему?!
- Чтобы идти, нужно видеть, но «если слепой поведет слепого, то оба упадут в яму». Вот, бери полотенце и вылезай.
С тех пор я всё чаще стал видеть то, что никогда не видел, и чтобы сохранить в памяти, выкладывал свои видения камешками. «Папа, конечно, прав, до экватора очень далеко и совершенно непонятно как туда добраться, – думал я перед сном. – Но…» И это «но» чем дальше, тем больше не давало мне покоя.
- Он правда что-то видит? – думая что я уснул, шепотом спрашивала у папы бабушка, потерявшая зрение сразу после Ударов.
- Я не знаю... Возможно, яркое воображение помогло воспроизвести то, что он узнал из книг.

***
С тех пор тьма не рассеялась, но жизнь временами была ярче. Детям до четырнадцати лет строго-настрого запрещалось выходить наверх, чтобы они случайно или по глупости не потерялись. Мне давно хотелось узнать, что там, наверху, что значит холод и снег, и однажды я незаметно увязался за отцом, который пошел «за едой». Он еще видел, но совсем плохо, а в защитной маске еще хуже. «Вокруг всё белое от снега», - говорил он, когда возвращался оттуда. Я понял, что такое белое, когда вслед за отцом открыл дверь и вышел... Это было очень больно! От неожиданности я закричал и, упав на колени, закрыл маску руками. Не знаю, что было бы дальше, если бы папа не втащил меня обратно, плотно закрыв за собой дверь.

- Ты видишь?! Прекрати кричать, здесь темно. Что ты видел? – всё спрашивал и спрашивал меня отец, то прижимая к себе, то тряся за плечи.
- Белое! Такое яркое, я не знаю! Это так больно! Мне больно глазам!
- Хорошо. Я понял. Слушай меня, - сказал отец, когда я немного успокоился. – Сейчас закрой глаза, а когда я скажу, потихоньку приоткрой, но не до конца. Совсем чуть-чуть, понял?
- Мы пойдем туда?
- Да.
- Опять будет больно?!
- Да, но не так сильно.
- Нет! Я не хочу!
Я вжался спиной в стену, не желая больше испытывать даже часть той боли.
- Ладно, - обняв меня, сказал отец. – Иди домой, но пока никому не рассказывай, что с тобой случилось.
- Почему?
- Потому что ты, кажется, видишь.
- Вижу?!
- Да.

Мы молча сидели, прижавшись друг к другу – оба, ошарашенные произошедшим.
- Все, кто смог пережить Удары сразу или постепенно теряли зрение. Мы надеялись, что рожденных после катастрофы, это не коснется. Но дети по неизвестной причине рождались слепыми. Нет, не слепыми – врачи говорили, что с глазами все в порядке, но они не реагируют на свет. И вот ты… кажется, видишь. Возможно, есть ещё такие, как ты – к кому вернулось зрение.
Папа замолчал. Он тер одну руку о другую. Он всегда так делал, когда волновался и думал о чем-то важном.
- Если захочешь проверить, не делай это сам – позови меня, договорились?
- Пап, я хочу.
- Что хочешь?
- Проверить. Прямо сейчас. Давай. Я не буду больше кричать и сделаю всё, как ты скажешь.
- Ты это точно решил?
- Да пап, давай.

Я увидел. Не сразу. Нам с папой пришлось сделать несколько входов и выходов, пока нестерпимая резь в глаза не стала терпимой. Но я видел. Мир правда был белый и холодный. Не весь. Там были черные большие со множеством палок, торчащих вверх и в разные стороны – папа сказал, что это деревья. Подняв голову, я увидел высоко вверху несколько небольших черных, что-то резко кричавших, которых папа назвал птицами. Кругом стояли громадины из камня с пустыми черными дырами – окнами. Папа взялся за веревку, натянутую от двери куда-то вперед, и мы пошли вдоль домов «в магазин за едой».

- Бабушка права, говоря, что мы перестали мечтать. Мечта – это будущее, каким ты его хочешь видеть, понимаешь? Это то, к чему ты стремишься всей своей сутью. Мы перестали мечтать и вместе с этим потеряли будущее. Нам стало всё равно, когда, повторяя одни и те же действия каждый день, мы могли совершать их с закрытыми глазами. Мы устали на это смотреть. И перестали видеть. Мои глаза открыты как прежде, но «имея глаза, не вижу». Знаешь, сколько раз повторяла мне эти слова бабушка тогда, в «другой жизни»?

Он медленно шел, держась за веревку, а я – за его руку. Стараясь смотреть под ноги, как сказал папа, я все время крутил головой по сторонам, пытаясь отыскать что-то знакомое, о чем узнал из книг об этом мире и его прошлом. В нем действительно не осталось ничего, что было в моих снах и видениях.
- Тот, кто видит, может смотреть вперед и идти дальше, чтобы изменять то, что уже есть, воплощая свою мечту. А потом новую. Мечта не нужна без того, чтобы сделать ее реальностью. Но за нее всегда придется отдать больше, чем готов на это потратить. Ты ведь понял это сегодня, когда смог переступить через страх? – спросил папа, сжав мою руку в своей большой ладони. – Перестав мечтать, мы разуверились в том, что что-то можем изменить – мы просто были довольны… нет, не довольны… мы устали, и нам было достаточно того, что у нас было.
Он на какое-то время задумался и замолчал.
- Я научу тебя читать. Книги, которые мы считали наивными, научат тебя видеть то, чего нет и верить, что оно есть. Может быть, я еще успею увидеть твой мир.