Помню, что было. Но иногда помню то, чего не было. С чего бы это? В голове шкафчики и полочки. На них папочки с картинками, мыслями, цитатами. Всё разложено в порядке и без него. Что-то покрылось пылью и едва проглядывает. А что-то вспыхивает яркой молнией пронизывая нутро. Это где-то видела. А это... почти в совсем забытом дальнем уголочке памяти... едва просвечивает сквозь пелену тумана. Это... не моё. Но я помню.

Помню... или... может... иногда там бываю. Нет, не во сне. И не по бабушкиным рассказам. Впрочем, бабушки нет давно. Рассказывать некому. Иногда, сидя в своём удобном кресле, закрываю глаза и вижу....

***

...вижу улицу, которую видеть не могла. Причём вижу до последней мелочи, до крошечного камешка у скошенного плетня и пучка света, вздымающегося вместе с пылью, поднятой моими ногами. Совсем рядом раздаётся лай. Небольшая собачка заливается противным фальцетом, словно кто-то бьёт по единственной струне старой гитары. Вздрагиваю от неожиданности, но сразу же успокаиваюсь. Собака гавкает, дёргаясь и извиваясь около моих ног, но укусить не решается. Шум, поднятый дворняжкой, отвлекает, и я не замечаю телегу, уныло проплывающую мимо. Пегая лошадка тяжело опускает копыта, глубоко впечатывая подковы в мягкую плоть земли. Старичок, сидящий в телеге, куняет носом, будто дремлет. От телеги шлейфом тянется запах только что скошенной травы. Он окутывает и дурманит меня.

– Жарко. Невыносимо жарко, – думаю я, провожая взглядом колымагу.

Собачка отстаёт, видимо, оскорблённая моим к ней невниманием.

Перевожу взгляд с дороги... За невысоким забором виднеются деревья. Яблони, груши, вишни. Зелёные листки шелестят на ветру. В глубине двора недавно построенный дом красного кирпича. Опускаю глаза... жёлто-рыжие шапочки одуванчиков колышутся, норовя сорваться со своих тонких ножек. Они приветливо заглядывают в лицо, словно хотят что-то сказать. Или спросить... Сквозь полоски строганых досок просовываются веточки красной смородины, усыпанные переспелыми ягодами, светящимися на солнце алыми рубиновыми зёрнышками. На одну из ягодок садится переливающийся радужными искорками зинчик (1). Тонкие кружевные крылышки складываются вместе и, вздрогнув, снова раскрываются, унося насекомое в зелёную даль.
 

Калитка скрипит, лениво отворяясь. День клонится к вечеру и лучи западающего за дом солнца скользят по верхушкам кустарника и, отражаясь в крупных зелёных ягодах крыжовника, рассеявшись, плавно оседают в небольшой луже. Толстый кот важно шествует мимо, касаясь меня кисточкой хвоста. Осторожно ступая мягкими лапками, он обходит лужицу, но всё же задевает её, и вода кругами идёт по поверхности, на какое-то время гипнотически приковывая моё внимание.

Подхожу к дому. Толкаю дверь. Тяжёлую деревянную со стеклянным окошком прорезанном в средине и защищённом изнутри чугунной решёткой. Дверь неожиданно легко раскрывается. Медлю. Но недолго. Решившись, перешагиваю через порог и захожу в длинный коридор. Темно и прохладно. Из глубины сочится свет и пахнет чем-то вкусным. Почти не касаюсь пола, но половицы всё же немного поскрипывают... вхожу в просторную комнату и...

– Иди, детка... возьми кусочек, – приветливо говорит высокая статная женщина, стоящая у стола. Она режет ещё дымящийся пирог. Чувствую пряный аромат свежеиспечённой сдобы. И полыни.

Окна распахнуты, и ветерок треплет белую занавеску. Она дёргается, цепляясь за плохо струганый подоконник. У женщины, стоящей возле огромного на полкомнаты квадратного стола, короной уложена чёрная, как смоль, коса. Усталое лицо, но глаза блестят, словно маслины, только что вынутые из банки с оливковым маслом. Стол застелен белой скатертью. Плотная ткань тщательно выглажена, видны лишь складочки, отпечатавшиеся из-за долгого лежания в шкафу. Из-под скатерти видны ножки. Даже не ножки, а толстые ноги с утолщениями в средине – мастер вырезал кольца, желая украсить стол. И покрыл его маслом.

У стены комод. Массивное дерево пахнет древесиной. На комоде на белой, вязаной крючком, салфетке фотография. Толстый картон с золотыми вензелями гербов фотографического ателье по нижней кромке. На снимке семья. В центре два венских стула с изогнутыми ножками. На одном из них пожилой мужчина с окладистой бородой, на голове картуз. На другом стуле женщина. Волосы тщательно убраны под тёмный платок. Натруженные руки спокойно лежат на коленях. Взгляд мягкий, покорный, но ничем не обеспокоенный. За спиной сидящих стоят мужчины и женщины. Кто-то чуть постарше, кто-то моложе. Впереди на корточках совсем молоденький паренёк лихо смотрит в объектив фотографа, обещающего вылета птички. Парень словно хочет сказать:

– Вот он я... хорош... а?

Он задирист своей молодостью. За ним его семья. А впереди вся жизнь. Слева с самого края снимка девушка. Иссиня-чёрная смоляная коса свисает на грудь. В косу вплетена шёлковая лента.
 

– Иди же, детка... возьми кусочек, пока горячий, – слышу совсем рядом, но будто издалека. Вроде, громко, но как эхо в горах.

– Это она мне?

Делаю шаг к женщине и протягиваю руку. Но она смотрит куда-то сквозь меня. Оборачиваюсь... в дверном проёме девушка со снимка с длинной косой. Она подходит к столу и берёт протянутый пирог.

– Они меня не видят, – догадываюсь я...

***

Провожу рукой по столешнице. В ладошку врезаются тонкие палочки заноз. Стол давно не покрывали лаком, а старое покрытие облезло.

– Ой, – отдёргиваю руку и открываю глаза.
 

Сначала не понимаю. Ведь я видела стол покрытый скатерью. А сейчас передо мной он же... тот стол... но без скатерти. Он стоит в нашей квартире. Сколько помню себя, столько помню и стол. Он был со мной. Был до меня. Но... не будет после... Веду рукой по выпуклому боку толстой ноги. Она гладкая, отполированная временем. Мы уезжаем. Вернее, переезжаем в другую квартиру. Теперь новые времена и квартиры новые, маленькие, «хрущевками» называются. Кухня пять метров. Такой стол не под стать этим квартирам. Вернее квартиры не под стать таким столам. Я вынуждена «убить» стол, который купил мой пра-прадед для детей, внуков и правнуков. И теперь я предаю своего деда. Но у меня нет выхода. Выбора мне не дали... я должна избавиться от стола. От памяти... генетической памяти, которую он нёс, пока я обедала и ужинала, сидя за ним.

***

Я снова веду рукой по ребру столешницы. Это ощущение проваливает меня куда-то, где я никогда не была. Я снова вижу комнату, в центре которой стоит этот стол. Но покрытый скатертью.

– Дуся, дедушка вернулся? – спрашивает девушка с длинной косой.

– Нет ещё... к ужину обещался... иди-ка, зови детей со двора. Пусть моются. Темнеет...

***

– Простите... – думаю я, обращаясь к столу. И к женщине, режущей пирог. И к той, что с косой. Я понимаю, что предаю их всех и прежде всего стол. Как Раневская предала свой вишнёвый сад (2). По саду пустили железную дорогу. Время требовало перемен. Теперь оно требует перемен от меня – мне приходится предать стол. И разорвать связь с дедом, который сделал его для меня...

Я прощаюсь со столом. Выбрасываю из шкафчиков мозга кусок памяти. Ведь стол помнил прикосновение рук моих прадедов. Это не просто вещь, которую можно отвезти на помойку и тут же забыть. Он нёс в себе генетический код моих предков. Код, прорезающий мою собственную память молниями не моих воспоминаний. Мою дочь уже не побеспокоят их вспышки. Она никогда не увидит ту самую женщину стоящую около этого стола и разрезающую пирог. И не поймёт почему я плачу, когда вижу это... потому что мои дети уже не смогут заглянуть в прошлое. Стол погиб.

***

В память врезаются осколки воспоминаний не мною пережитого. Они передаются через ощущения от касаний к вещам, принадлежащих предкам. Но порой возникают необъяснимо. Выплывают из-под подсознания. Неизвестно каким способом попавшие в подкорку, а затем вдруг выпавшие оттуда. И в этом смысл прошлых поколений. Если забыть о них, тогда зачем всё это? Зачем жить, страдать и радоваться? Пока помнишь, они живут.

Моя генетическая память не так длинна. Она хранит события вековой давности. Ну, может двух-трёх веков, не больше того. Это память, держащая меня в рамках моего народа. Того, который создавал мою суть. Пронизывая насквозь сверлом и соединяя позвонки сущности в единое целое. И теперь, предав свой стол... я рвала связь с прошлым. Я не смогла передать её дочери — разве только совсем чуть-чуть. А значит лишила её прошлого. Прошлого тех, кто был нашей основой. А их, наших предков, лишила будущего. Ведь будущее в лице моей дочери уже не... их будущее. Я стала той, кто порвал связь прошлого и будущего...

***

После переезда в новую квартиру, с тёплым туалетом и ванной, с большими окнами во двор, где играли дети и коротали время старушки, я больше не попадала в ту... «зону», где оказывалась среди своих пра-пра... еще молодых. У меня больше не было стола, касание которого, открывало портал...

1). «зинчик» — слово употребляемое на Дону, обозначает насекомое стрекоза.

2). «Вишнёвый сад» — пьеса А.П. Чехова в четырёх действиях, 1903 г.