«Здравствуй, дорогой незнакомый друг! Извини, что пишу тебе. Я лежу в той же больнице, что и ты. В нашем отделении нет особо тяжелых больных, все зрячие и ходячие. Ходим дружно в столовую, вечером сидим в общем холле. Он просторный: окно во всю торцевую стену, большая плазма на стене, цветы, аквариум, картины. С противоположной стороны от окна висит большое полотно. Вчера я узнал, что художник, автор картины, лежит в низеньком кирпичном корпусе больницы. В том, на отшибе, куда от других корпусов нехотя бегут кривые и будто изломанные дорожки. Кирпичную монотонную кладку летом прикрывает осинник пышной прикорневой порослью. Твой корпус от нашего трехэтажного находится в двадцати шагах и смотрит, будто сгорбив спину, единственным полуподвальным окошком на глухой стене. Окна невидимого нам фасада выходят на речку, которая в ветреные дни словно убегает от нас за деревьями.

     Знаешь, я всегда был равнодушен к живописи, особенно к абстрактной. До того момента, как увидел твою картину. А теперь нет-нет да возвращаюсь к ней. Каждый новый день на картине появляется что-то другое. Неизвестно, как это происходит. В первый раз увидел небо с облаками, на следующий день — бурю на море, потом — город на острове. И так раз за разом, пока не выписался. Сюжетов сорок сменилось.

     Так случилось, что сейчас у меня нет даже одного шанса из десяти, чтобы поправиться, но приходится время от времени возвращаться в больницу. Позавчера опять обосновался в палате, поплелся на костылях проведать картину. Вижу: под вечерним желто-розоватым закатным светом на холсте проступает нежно-лазоревый Неаполитанский залив. Дохромал до окна на осеннее небо взглянуть. Деревья у соседнего корпуса резко наклонились от ветра и голыми ветвями о стену бились. Повернулся, чтобы уйти, а вид на твоей картине изменился. Колышутся на ней березки да осинки, речка плавно к небу и к облакам поднимается. В детстве похожий вид из наших окошек открывался.

     Вернулся в палату, а полотно твое так и стоит перед глазами. Опустился на кровать, лампочку включил. Тут вспомнил, как неделю назад вдруг сильно забарахлило мое тело. Чтобы вконец не обезножеть, снова в больничку засобирался. Хотя и собирать было нечего: дорожная сумка с вещичками наготове на столе у окна. Ночь была такая темно-васильковая, как твоя буря на море. Гляжу: что такое — на оконном стекле круглое пятно светится. Вот, думаю, собака надышала, пока стояла на кресле задними лапами, передние на подоконник водрузив. Любительница наша за огоньками машин проследить. Подковылял ближе — вдаль плохо вижу. А пятно еще сильнее светится. Что такое? Чуть носом не тюкнулся в стекло, чтобы разглядеть. Оказалось, обыкновенный листок дерева с той стороны прижимается. Стою и смотрю, и отчего-то ни отойти, ни взгляд оторвать не могу. "Последний лист" О'Генри почему-то из головы не выходит. Думаю, может, знак это мне какой? Да ну, ерунда! Что за суеверие?!

     Лег в постель вскоре, а мысли о листе все не оставляют: отлип — не отлип? Может, летит все "ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев"? Заснуть не могу, размышляю: у дома на газоне трава еле на глинистой почве вырастает летом, сирень да шиповник только из деревьев и кустарников растут, у меня — семнадцатый этаж. Как на такую верхотуру лист занесло? Березовый или тополиный — не разглядел толком. Я совершенно не сентиментален, но напряжение внутри росло и росло. Наконец, не выдержав, кое-как слез с кровати, благодаря палке дотащился до окна. Лист все там же, золотится в лунном свете. Решил: так и быть, заберу храбреца. Повернул ручку окна, открыл. Одной рукой крепко за подоконник схватился, второй пытаюсь дотянуться. Тянусь и волнуюсь: вдруг в последний момент сам отлепится и — только видел я его. За черенок удалось схватить, тяну — не оторвать, как банный лист прилип. Пришлось ногтем сбоку подковырнуть, помочь отклеиться. Втащился обратно в комнату, из-за ветра окно еле закрыл. Смотрю на лист в руке: гибкий черенок, по краям округлого листа мелкие зубчики. Недоумеваю: а нужен ли он мне, что с ним делать теперь? На глаза письменный стол попался, где под стеклом пустяки всякие храню, с которыми расстаться в течение жизни не смог. Туда и положил — успокоился.

     Прошла неделя, снял сумку с вещами со стола, проверил содержимое. Посидел перед дорогой, в зеркало на себя взглянул и уже перед дверью отчего-то о листе вспомнил. Потоптался в нерешительности, потом попросил зачем-то из комнаты его принести. Раскрыл молнию на сумке и вложил в книгу осиновый лист. Теперь вот понял зачем, когда увидел осенний пейзаж из моего детства на твоем холсте.

     Письмо попрошу передать хорошенькую медсестричку из вашего отделения, когда она забежит к нашему интерну. Она милая и добрая, прочитает его тебе обязательно. Внутри письма — тот самый лист. Пусть сестричка положит его в твою руку, сожмет кисть вокруг длинного приплюснутого черенка, может быть, почувствуешь его. Сам лист — золотистый, шершавый, по форме как сердце. Я попрошу положить его в ящик тумбочки у изголовья. Это мой подарок. Пусть просто лежит рядом.

     Искренне твой…»

     ноябрь 2020