Вчера мне предлагали: или маленькое хокку за двести, или большой такой, хороший, конкретный верлибр, но за пятьдесят.

Спрашиваю: как так? Почему у вас маленькое, всего в три строчки, хокку – и за двести? Не сто двадцать, не сто сорок, не сто восемьдесят пять даже, а верлибр – большой, на полторы страницы, и всего-то за пятьдесят? Где здесь, позвольте спросить, резон?

Меня спрашивают – вы кого любите слушать, Утесова или Шаляпина? Утёсова, отвечаю, у него песни хорошие – «Гоп со смыком» или «У самовара я и моя Маша», опять же, «Легко на сердце от песни весёлой». А Шаляпин, сколько его ни слушай, всё равно одна фраза в голове остаётся – «люди гибнут за металл».

Мне и говорят: правильно, у Шаляпина арии – красивые, мощные, с хорошим смыслом и длинные, минут на двадцать. А у Утёсова – песенки, то грустные, то веселые, как «Всё хорошо, прекрасная маркиза», полторы-две минуты прослушаешь, и всё понятно, да ещё и половина текста в голове с мелодией застрянет. Когда тебе грустно, ты же не Плачидо Доминго или Хулио Иглесиаса послушаешь, ты Митяева поставишь – «Крепитесь, люди, скоро лето» или «Изгиб гитары нежной под небом голубым…»

Или пословицу возьми, она народная, а народ у нас хороший, что он любит, то не подведёт. Слов пять скажешь – всё понятно. Народ, отвечаю, и материться тоже любит.

Правильно, говорят, потому как при работе или на эмоциях матом все в двух словах понятно.

Недавно в одном цеху эксперимент провели – материться запретили, полиграф специальный поставили, и часы с таймером – чтоб засекать, сколько времени на просьбы, приказы и операции уходит. Всё! То, что раньше делали шутя за десять минут – теперь еле-еле в полтора часа уложили. Месячный план на три месяца растянули, контракты сорвали, из десяти партнёров пятеро отказались принимать продукцию – с браком, мол, она.
А хокку – и мату, и пословице сродни, в народном сознании рождается где-то рядом с ними, не зря на букву «хэ» начинается.

В хокку краткость, созерцательность и доходчивость образа – три строки прочёл, аж фильм увидел, в стилистике Тарковского, на полчаса со множеством смыслов и подтекстов.

А верлибр читаешь-читаешь, и дай бог лишь фрагментик картины увидишь на середине или ближе к концу.

У художника порой эскиз бывает, портрет или пейзаж – увидел и обрадовался. Ну или другую какую эмоцию словил. А у большой картины, да ещё импрессионистской, типа «Герники», стоишь, рассматриваешь, а завтра наутро – ничего не помнишь, один только черный квадрат.

Короче, верлибр – так себе, а хокку – шедевр!