Наталья первый день почти до темна собирала ягоду, а на следующий вернулась к мужу на пасеку не пробыв в лесу и часа. Она слегка волочила ногу и устало опустившись на лавку, со вздохом пролепетала:
– Да вот, ногу уколола чем, или укусила какая зараза...
Василий, нахмурив брови, внимательно осмотрел припухшую ступню и заметив две красные точки по центру опухоли, мрачно произнёс
– Гадюка это… Говорил же – надевай сапоги!
Затем он резко встал на колени и обхватив голень жены обеими руками, впился губами в место укуса..
С минуту он с силой пытался что-то отсосать из еле видимых ранок, но потом, сплюнув на пол, сокрушённо сказал:
– Это сразу делается... Сейчас без толку – яд в кровь ушёл…
– Ва-а-а-сь, что делать-то-о-о! – заголосила Наталья, жалобно заглядывая в глаза мужу.

– Собирайся живее – у нас, кроме как сплавиться по речке, выхода нет.
Выхода, кроме лодки, действительно не было - Василия на этот раз на пасеку подбросил на машине сосед, так как его "Нива" была сломана. Ещё и Наталья так настойчиво упрашивала взять её с собой, что он махнул рукой - собирайся!
- Я хоть ягодки чуток подсоберу, да дикоросов каких в зиму, - обрадованно щебетала жена, собираясь в дорогу.

Василий и Наталья уже вместе восемь лет. Ровно так прожили, без особых событий. Сам он числился штатным охотником в промхозе, часто уходил на несколько дней на промысел. Характером мужик обладал не сказать, чтобы тяжёлым, но и улыбок направо-налево не раздавал. С женой он тоже не был щедр на красивые слова и ласку, и когда однажды Наталья назвала его Васильком, он посмотрел строго и сказал: «Василий я! Мужик, а не цветочек» Этого хватило, чтобы Наталья больше со всякими муси-пусями к
мужу не лезла. Летом, в пору медосбора, Василий обычно брал отпуск и пропадал на пасеке, что находилась в сорока вёрстах от села.

И вот теперь его Натаха лежала на топчане, разметав густые каштановые волосы и прерывисто вздыхала:
– Ва-а-а-сь… ты прости уже меня, бестолковую… Хлопот сколько чиню тебе… провались эти ягоды!
Василий смотрел на жену сверху и вдруг поймал себя на том, что
откровенно любуется женщиной - ему казалось, что ещё никогда он не видел свою Натаху такой красивой. Глаза её блестели незнакомо, но не пугающе, а наоборот – в их блеске было что-то страстное, влекущее, от чего у него пронеслась в голове мысль, от которой тут же стало неловко – жена, можно сказать, при смерти, а он тут думает о чём…
«Нет, надо её как-то в лодку донести»,– прогоняя наваждение, подумал Василий, но стоило ему нагнуться, чтобы приподнять Натаху, как она неожиданно быстро обвила руками его шею и осыпая лицо поцелуями, жарко прошептала: «Василёк… милый мой… иди ко мне…»

Потом, обнявшись, они молча лежали на овчинном тулупе, пока Василий каким-то чужим, чуть хрипловатым голосом не спросил:
– Ну, хорошо, укус гадюки, как ты говоришь, ляписом нарисовала, а опухоль-то как изобразила?
– А это парочка пчёлок мне помогла! Ты уж меня больно не ругай – неспроста я всё это затеяла. Вижу, что последнее время интерес у тебя ко мне ослаб. Дай, думаю, проверю – может, совсем я тебе безразличная стала? А случись что со мной, как ты себя поведёшь? Тут мысль о гадюке и пришла.
Но как только ты губами ноги моей коснулся, всё внутри и колыхнулось… Прежний ты, думаю, хоть и угрюмый!
Не обижаешься, Василёк?
– Да ладно, Наташ, я же тебя… ну это… люблю, как говорится. Только ты с Васильком как-нибудь поосторожней… Не на людях чтоб...

***