Этот месяц был сказочным. Он приглашал Вику в какую-то чудесную игру. С каждым днём действо разрасталось, вбирая в себя весь огромный северный город и улицы в патине ранних сумерек. Рождалось ощущение границы, перехода в какой-то таинственный, но, безусловно, привлекательный мир. Главным условием игры стала поездка на электричке. В мерно качающемся вагоне Вика рассматривала силуэты пассажиров, проступающие в широких оконных стёклах. Отражения эти, нечёткие, ещё разбавленные остатками дневного света, казались ей намного прекраснее самих людей. Вика ужасалась, когда наружный мир пронзал эти образы, пропускал сквозь них дома, машины, случайных прохожих. И радовалась, когда полутени на стекле вагона наполнялись матовым снежным хаосом. Но одно отражение она с удовольствием отдавала на растерзание заоконному миру – собственное, по-детски легкомысленно записав себя в совершенно сумасшедшие создания, когда заметила, как время от времени двигается так, чтобы как можно больше прохожих и машин проскакивали через её силуэт на стекле. Придумалось, будто бы с каждым таким вторжением она становится легче, прозрачнее, что тяжёлые воспоминания и давно уже ставшая хронической усталость, уходят, зацепившись за промелькнувшего гостя из реального мира.

Сегодня Вика вышла из вагона особенно довольной и отдохнувшей. Предпраздничная городская суета буквально изрешетила изображение и, тем самым, выпустила весь мусор, накопленный за неделю. Она казалась себе лёгкой, прекрасной, да и была такой – ни тяжести мыслей, ни гнетущих эмоций.… Была, пока опять не увидела странное существо, умело маскировавшееся под уличного художника, – вот уже третью наделю подряд провожающее её печальным укоризненным взглядом. Вика окрестила человека "существом", потому, что тот жил, – это чувствовалось, – наперекор сумеречному чуду и поступал так, как в холодные тёмные декабрьские вечера нормальный, да пусть даже и чокнутый человек, делать никогда не будет – рисовал. Он рисовал, – на улице, в мороз, без света, – её портрет. Её, женщины, которая не любила ни своё отражение, ни фотографии, и уже заранее не любила, а даже боялась. Он рисовал обыденную её – привычно уставшую, задумчивую. Вика краем глаза видела рисунок, случайно отразившийся в витрине, позавчера, а потом долго не могла уснуть, так как вообразила, что это отражение рисунка она видела сквозь художника. Нынешняя встреча, лишившая счастья и спокойствия, – тем самым была особенно возмутительна.

– Да как вы смее… – всё, что успела выдохнуть Вика до того, как услышала наглое и фамильярное:
– Привет! Пойдём. Давно хотел показать тебе твои портреты. Знаешь, у меня их целая комната, уже двадцать пять работ. – Он, проявившись в свете фонаря и превратившись из странного существа в обыкновенного мужчину, говорил с ней просто, спокойно и ласково, как с давним другом.
– Какое пошлое начало знакомства, – недовольно пробубнила она, и с удивлением обнаружила себя, уже идущей рядом с незнакомцем.
– Ничего пошлого нет. Я тебя давно знаю, – это не начало…
– Тогда объясни, почему я тебя слушаю? Почему иду с тобой? – полюбопытствовала Вика, неожиданно для себя переходя на манеру общения собеседника,
– Это просто. Ты доверяешь мне и знаешь, что обязательно должна вернуть то, что дала городу унести из своей жизни, оставила сумеркам. А для этого – надо увидеть потерянное.
– Полагаю, мне это не нужно, и ещё – это больно, – ответила она, совершенно не задумываясь над чрезмерной осведомлённостью незнакомца.
– Человеку нужна боль. Ты всё поймёшь, когда увидишь…
– И где ты живёшь?
– Вон в той высотке, наверху.
– Любишь жить выше всех? – улыбнулась Вика.
– Нет. Я живу на предпоследнем этаже, – и я не выше всех. Выше всех те, кто судят. А я – предупреждаю.
– О чём ты можешь предупредить меня? У меня всё хорошо. Точнее, было хорошо, пока я не заговорила с тобой. Неужели хочешь предупредить об опасном незнакомце, который ведёт наивную девушку смотреть непонятные картины? Как в страшилках для девочек младшего возраста?
– Не ёрничай. Тебе не идёт. Я могу предупредить тебя о тьме. Без воспоминаний душу наполняет тьма. Ты всё поймёшь и увидишь… – повторил незнакомец, открывая дверь квартиры.

И Вика увидела, – увидела молодую красивую женщину, пристально разглядывающую серый город. Женщину беззаботную, счастливую, с бликами от вечерних уличных огоньков в глазах. Этот портрет висел прямо при входе – он испугал ее – настолько чужой показалась изображение. А в глубине комнаты висели другие рисунки. С каждым шагом от выхода женщина на них становилась грустнее, задумчивее, и только на некоторых изображениях она осторожно улыбалась. Вике вдруг очень захотелось вспомнить, чему и когда именно она так улыбалась, но не смогла. Не утерпев, она спросила об этом у художника.

– Это самое начало твоей игры с тенями. У тебя внутри свет и память о дорогих людях. От нее больно, но светло. Улыбаешься ты свету.
– А знаешь… уже и не помню никого, кто заставил бы меня так улыбаться. Люди проходили сквозь мою жизнь, делали больно…
– Не веришь собственной улыбке?
– Верю. Но вдруг ты её придумал?..
– А хочешь снова так улыбаться?
– Не знаю… Да! …Только я совсем не помню как…
– Сейчас я зажгу свет, а ты подойдёшь к окну. Будешь смотреться в ночь. Знаешь, на предпоследнем этаже её не заслоняют огни. Позволь звёздам наполнить свой силуэт. Помнишь, тебя радовали снежинки в отражениях людей? А меня порадуют звёзды в твоём отражении…

И сказка ушла. Кончилась. Финал.

А финал не сказочной истории мы не знаем, но он может быть очень разным: Вика могла опять по-настоящему улыбнуться – и улыбается до сих пор; Вика могла не выдержать тяжести вновь возвратившихся воспоминаний; …Вика могла влюбиться, – ведь на предпоследнем этаже не судят, не подсказывают, а просто раньше всех чувствуют тьму. А значит и свет – тоже. И если это так – то здесь начало новой сказки…