— Ну что, милая, совсем немножко тебе носить... на днях родишь. Я тоже носила красиво. Мамочку твою рожала ночью. Майская ночь за окном — теплая, ароматная. Соловьи заливаются! И вот соловьи в саду поют, а я ору!
Ну, а на утро пришёл твой деда, посмотрел на доченьку и говорит: «Что ты наделала! Почему не на тебя похожа?» — «Так радуйся, – говорю, – что на тебя» — «Нет, надо было, чтоб на тебя. Ты же у меня красавица!»
Так он всю жизнь мне говорил, дедуля твой.
Сидим с бабулей, чаёвничаем, и плавно льётся (в который уже раз) неторопливый рассказ о любимом и единственном.
Дед, с которым мне не суждено было встретиться.
Несмотря на разницу в 11 лет их брак нельзя было назвать неравным. Да и не могут так называться браки, в которых безраздельно царит любовь.
Во время этих рассказов бабуля оживает, глаза её светятся. Теперь речь о последних послевоенных годах во Львове, самых счастливых — до того, как случилось страшное.
— После мамочкиной школы мы с ней шли к филармонии, встречать дедулю после репетиции. Иногда он выходил раньше. Там рядом был базар, поляки что-то продавали. Они со мной здоровались и почти всегда говорили: «Ваш пан уже пошёл покупать цветы!»
Из коротеньких эпизодов, как из лоскутков, сложилась в моей памяти их история. Деда унёс инфаркт в сорок девять лет. Оставшись в тридцать восемь вдовой, да ещё красавицей, каких только предложений руки и сердца не получала бабуля!
И не приняла ни одного.
— Я знала, что лучше Гришеньки моего не будет никого…
Дед прожил недолгую жизнь. Но любовь жила намного дольше. И несмотря на «невстречу» с ним в моей памяти сохранился живой и бесшабашный мой дедуля — как будто мы знакомы с ним были на протяжении всей бабулиной любви…

_____________________________________