–“Дорогой, многоуважаемый шкаф!” – обратился к шкафу чеховский Гаев… Вот и я так же к тебе обращаюсь. Ты, вернее – твое содержимое, так много значили в моей жизни… С раннего детства я помню тебя, “папин шкаф”. А ты ведь бездушное существо без эмоций, ты меня и не поймёшь.

– Интересно, почему ты считаешь меня бездушным? Да тебя ещё на свете не было, когда я полюбил элегантное розовое канапе… Оно стояло рядом со мной, вот тут, слева. И не только я его любил! Все подрастающие в доме дети его обожали. Они катались с него, как с горки: шёлк был скользким.

– А где этот диванчик? Продали? Отдали кому-то? Я его никогда не видела.

– Ох, если бы продали… Было гораздо печальнее. Шла война, блокадная зима была очень суровой. Многие жгли книги. Я боялся, что и меня ждёт такая же участь. Но меня спасли книги - их пожалели.

– А я так любила в детстве вот эти альбомы с красивыми картинками, даже страшно подумать, что их могли сжечь… А помнишь, как я пыталась тебя открыть вилкой, чтобы посмотреть эти картинки?

– Помню, как твой папа сам доставал эти альбомы, давал тебе посмотреть, но сначала заставлял помыть ручки, чтобы ты не трогала книг и меня грязными руками. А я очень любил твои маленькие тёплые ручки, которые согревали меня.

– Как только я начала читать, мама учила меня не приставать к родителям с вопросами, а доставать толстенный энциклопедический словарь Павленкова: там всё написано! Он стоит на твоей нижней полке. Словарь 1913 года издания, но и сейчас дает ответы на многие вопросы…

– Да, но твои сыновья к уважаемому тобой шкафу и не подходят, а сидят ко мне спиной, уткнувшись в смартфоны. Никакой Павленков им не нужен – не начитанные они, а “нагугленные”! Только фотографироваться любят на фоне моих книжек: сейчас это модно, за интеллигента примут.
Эх… Sic transit gloria mundi…