Жизнь за окном утонула в черных зимних сумерках и ярко-желтом свете больничной палаты.

Худая, с заостренными чертами лица она сидела на кровати, обхватив руками большой живот. Раскачиваясь вперед-назад с застывшей отрешенностью на лице, она баюкала заснувшую на время, но ждущую своего часа смерть. Её разгульная молодость, надкусившая много запретных плодов, сократила отмерянное время, но отчаянное стремление жить прибавило к отпущенному врачами сроку еще полгода, чтобы найти возможность принять неизбежное и уйти примиренной с жизнью – оставив позади прошлое, шагнуть в новое для себя настоящее.

Оставив бывших друзей и суету большого города, она вернулась в старенький родительский дом в деревне, где вместе с юной весной, вспоминая босоногое детство, словно, прожила своё новое рождение. С кружкой козьего молока она сидела на завалинке, подставив бледное лицо летнему солнцу, тихо радуясь теплу и простой красоте луговых трав и цветов. Вместе с умиротворяющим покоем осени приняла закон неизбежного и, легко кружась с золотом дождя, однажды улетела вслед за песней журавлей в чистую синь неба.

Она ни для кого не совершила чего-либо значимого, не оставила после себя потомков, которые, глядя в альбоме на старые фотографии, рассказали бы внукам ее историю. Кажется, она была из тех, кто жил, как сорная трава, о ком нечего вспомнить, кто умирает со своей смертью. Но, возможно, несмотря ни на что и вопреки здравому смыслу, именно она будет той, о ком написано в вечной книге: «…но Бог знает сердца ваши… И вот, есть последние, которые будут первыми…»