Подруга опаздывала. И, как стало ясно из последнего звонка, опаздывала окончательно и бесповоротно. Её престарелый родственник непреодолимым обстоятельством переносил нашу встречу на неопределенное время. Пожилые дяди, тёти, родители недавно перестали мною восприниматься как похитители времени. Наверное, и мой переходный из пока ещё бодрого и молодящегося в размеренный, склонный к созерцательности возраст придавал моей лояльности оттенок не столько снисходительности, сколько терпеливого понимания. Как можно отказать старику в удовольствии вспомнить былое, в желании показать знакомые с детства — пусть обветшалые, но такие милые сердцу — мелочи, погрузиться в атмосферу будоражащих память запахов и звуков. Дядюшка — тот, ради кого можно перенести запланированную встречу!

«Не стоит беспокоиться, — нарочито беспечно произнесла я. — Всё в порядке! Я никуда не спешу. Найду тихое место, — и чуть не добавила язвительно: — у Черных камней. Там клёв лучше».

Щурясь и плавясь от жаркого солнца, отыскала в скверике под тенью плотной стеной растущих кустарников пустую скамейку. Отлично! Подсаживаться к кому бы то ни было совсем не хотелось. Стала ждать.

На соседней скамейке сидел парень, который потягивал через соломинку холодный кофе. На противоположной аллее смотрительница парка с огромным чёрным мешком для мусора в одной руке и с телефоном в другой громко и деловито объясняла кому-то, что она тут всё как следует полила, больше поливать не надо. Аквавумен убрала мобильник в карман форменной одежды и, не расставаясь с мешком, ногой подвинула поливочный шланг в сторону цветочной клумбы. Затем между делом прогнала с газона пристроившегося было безродного пса.

Я достала телефон. Пролистала ленту новостей, получив порцию ожидаемого негатива. В надежде на то, что возможно просто не дошло уведомление о новом сообщении, одно за другим открыла все возможные приложения. Пусто. Никто не вспомнил меня за эти пятнадцать минут, которые я сижу тут в добровольной изоляции.

Парень, оставив на скамейке пустой стакан от кофе, испарился в маслянисто-жарком воздухе. Его место на пару минут занял другой — очевидно его двойник — с таким же стаканчиком. Теперь на краю скамейки было два свидетельства о недавнем «пиршестве».

Мимо в обоих направлениях сновали люди и исчезали так быстро, что даже не успевали возбудить хотя бы минимальную заинтересованность с моей стороны. Ожидание было таким же вязким и тягучим, как жара.

Широко прошагал мальчик. Сейчас все, кто не старше тридцати, — мальчики. Высокий, кажется, симпатичный, — отмечаю про себя. Он уселся на ту самую скамейку с пустыми стаканами. Следом, чуть не бегом, девушка лет двадцати догнала его и плюхнулась рядом. Поссорились, думаю. Быть свидетельницей чужих размолвок совсем не хочется. Но и уходить некуда. Так что, молодые люди, простите! Я тут сидела!

Разговор тихий, невнятный. Мысленно затыкаю уши, переключаю внимание, чтоб не подслушивать. А она все время повторяет: «Что я сделала? Ну что я сделала?» Ах, этот проклятый вопль женщин всех времён! Беги, милая, беги от него со всех ног! Всю жизнь будешь оправдываться — просыпается во мне женская солидарность.

Но голос девушки звучит всё громче, театральней. Прохожие оборачиваются. Молодой человек пытается вставить слово в её тираду, чем распаляет её ещё больше. Теперь мои симпатии на стороне юноши. Беги, милый, беги от этой фурии! Не стоит она тебя, — просыпается во мне мать, душой болеющая за своего сыночка.

Нет, надо уходить самой.

Но тут возникает фигура ретивой поливальщицы. На этот раз с веником. Она бесцеремонно обходит занятую мною скамью и выметает из-под неё целый совок окурков. «Это не моё!» — беззвучно начала оправдываться маленькая девочка внутри меня, которую поймали за чем-то нехорошим. Но уборщица не поверила. Она несколько секунд с укором взирала на содержимое совка. А потом для закрепления результата ещё раз прошлась веником под скамьёй. Я чуть было инстинктивно не подняла ноги, но вовремя спохватилась.

А страсти у соседей достигли своего апогея. Теперь не сдерживаясь, кричал и он. Аргументы закончились, поняла я.

И тут случилось невообразимое: она замолотила его руками. Встала обессиленная, надела тёмные очки и быстро зашагала к остановке.

Я невольно скосила глаза в его сторону. Сидел подавленный. Встал и медленно прошёл мимо меня в том же направлении. Теперь я, не прячась, следила за ним. Пройдя ещё немного, он ускорил шаги. Потом побежал. Он бежал вслед за ней, пока я ещё могла различить его фигуру. Дальше уже воображение рисовало мне картину примирения. Он догнал, схватил её за руку. Она пытается сбросить эту руку. А он с силой притягивает её к себе. Обнимет. Целует заплаканные щёки. Как у них сложится, не знаю. И никто, наверное, не знает. Иногда, может, лучше, чтобы ничего и не было. Но сейчас… Пусть будет. Потому что нельзя, чтобы навсегда, чтобы окончательно и бесповоротно...

— Светик! — машет мне рукой подруга, которая вырвалась из плена любимого старенького дядюшки — дай ему Бог здоровья!