Ломкие, словно обугленные или пострадавшие от воды страницы пахли плесенью, древностью, старыми, зловещими тайнами. Их не хотелось открывать, а тем более – вчитываться в острые, как птичьи следы на снегу, мелкие буквы. Кристиан пересилил себя. Заложив нужное место первым, что попалось под руку – по чистой случайности это оказалась выписка из больницы, еще прошлогодняя, устаревшая, кажется на целую вечность (да! Тем летом у них с Яной еще была надежда) – он сунул книгу под мышку и вышел в сад. Телефон оставил на столе. А ведь последние две недели Кристиан не расставался с ним ни на минуту. Даже на ночь клал под подушку и спал чутко, прислушиваясь, не позвонит ли жена, чтобы сообщить... что? Что все кончено? Или что случилось чудо и Асе стало легче? Может быть, она даже поправится, ведь такое бывает, пусть очень редко – но, пока человек жив, хочется верить, что не все потеряно, что судьба еще может отыграть назад. Одна лишь смерть неизлечима. Так он утешал себя. Но время тянулось, и Ася таяла на глазах, желтела, худела, и врачи ничего уже не обещали, только смотрели сочувственно. Иногда Кристиан думал, если бы их малышка погибла сразу – например, попала под машину или сгорела бы от болезни за день-другой – они с женой смогли бы пережить горе. Но долгая борьба лишила их сил. Со смертью Аси, понимал он, уйдет и Яна – не важно, куда и как, бросит его, покончит с собой или что-то другое. Но она сломается – и это будет конец. Кристиан сам почти сломался.
Не помогали и молитвы. Он обращался к Богу целыми сутками – даже во сне, ворочаясь под мокрым от пота одеялом. Пожалуй, во сне даже отчаяннее, громче – казалось, что он кричит небу о своей беде, кричит на весь мир – но никто не слышит. А потом Кристиан перестал молиться. Кто бы ни сидел там, наверху, он не спешил откликнуться и помочь. В молчании открывалась истина. Сверху и мощнейший прожектор видится крохотным светлячком. А если под тобой расстилается море огней – как различить в нем один единственный – хрупкий огонек чьей-то жизни? Как склонить свой слух к одной молитве, когда в уши тебе поет миллионноголосый хор?
А может, просто не было у Кристиана веры – хотя бы с горчичное зерно? Он помрачнел, притих, стал все чаще по вечерам засиживаться в библиотеке. А накануне украл оттуда старинную книгу – нечто настолько потрепанное и странное, полное причудливых картинок и набранных готическим шрифтом древних стихов, что казалось порождением какого-то другого мира. Разумеется, он вернет ее обратно. Никто и не заметит пропажи. Но это будет потом. А пока Кристиан не мог больше видеть ни умирающую Асю, ни Яну, ни на шаг не отходившую от ее постели, не мог покорно ждать неизбежного. Он искал выход.
В саду резко пахло ночными цветами. Бледно-сиреневые маттиолы покрывали альпийскую горку, спускаясь к большому серому валуну и оплетая его тонкими стеблями. Кристиан помнил, как привез на машине этот камень и радовался, как удачно тот вписался в садовый ландшафт. Кажется, это было сотню лет тому назад.
Дрожащей рукой он раскрыл книгу – тусклый луч садового фонаря падал на желтоватые страницы – и, запинаясь, начал читать заклинание. Слова – длинные, причудливые, словно колючие – застревали на языке, шипели, как змеи, ломались во рту на острые, ранящие осколки. Кристиан сбивался и начинал сначала. А когда проговорил странный текст до конца, ничего не произошло. В черном небе все так же сияла луна в окружении целого выводка звезд, как наседка с цыплятами, и кусты мирно дремали, спокойные и тихие, пронизанные ночным светом. Только вдалеке надрывалась резким, тоскливым криком какая-то птица. Вероятно, сова, маленькая, пестрая – воробьиный сыч, их много в этих краях. Кристиан повторил заклинание. И еще раз. Наконец, из-под валуна выползла черная тень. Изогнулась вопросительно, но не поднялась во весь рост, как он ожидал, а осталась лежать на земле, похожая на плоскую рогатую змею.
- Кто ты? – спросил Кристиан почему-то шепотом.
- Ты знаеш-ш-ш-шь, - прошипела тень, ударив по траве хвостом. – Ты позвал меня. Не ш-ш-шепчи. Нас никто не услыш-ш-шит.
Он кивнул.
- Некому слышать, - вздохнул горько. – Я один.
- Что ты хочеш-ш-ш-шь?
Сейчас или никогда... Сколько раз Кристиан представлял себе этот момент и верил, что не испугается, не дрогнет. Он знал цену и приготовился заплатить.
- Послушай, - начал он, путаясь в словах, - кто бы ты ни был... Черт, бес, хоть сам дьявол... Ты можешь помочь? Ася, моя дочь, больна. Она умирает. Жена – в двух шагах от безумия.
Кристиан тяжело сглотнул. Черная рогатая змея молчала и не шевелилась. На мгновение ему показалось, что черту безумия перешагнул он сам, что говорит в пустоту, с каким-то нелепым сгустком темноты, может быть, с тенью от фонаря.
- Ты можешь исцелить Асю? – продолжал он упрямо. – Совсем? Чтобы она была здорова, как раньше? Что бы смеялась, бегала, играла с другими малышами? Чтобы освещала все вокруг, как солнце. Если за это надо пойти в ад – я пойду... Да я уже в аду. Моих любимых как будто пытают у меня на глазах. Ты знаешь, каково это, бес? – возвысил он голос. Тень молчала. - Так можешь?
- Могу, - прошелестела тьма.
Кристиан вглядывался в нее, пока перед глазами не замелькали черные мошки. Казалось, весь сад наполнился тенями. Они извивались в траве, пересекали тропинку, копошились в густой листве сирени и ажурном переплетении маттиол на альпийской горке. Каждый мотылек, плясавший вокруг фонаря, отбрасывал собственную тень – скользкую и подвижную. Кристиан моргнул, но не отвел взгляд.
- Что я должен сделать? – спросил он, чувствуя, как страх заползает в кости и струйкой холодного пота бежит по хребту.
- Ничего.
- Ты заберешь мою душу? Сейчас? Или после смерти?
Чернота под валуном содрогнулась и мелко затряслась, словно в беззвучном хохоте. А вместе с ней и другие тени пустились в зловещий перепляс. Кристиану даже почудилось мерзкое хихиканье, хотя уши ему, словно ватой, заложило тишиной – воробьиный сыч вдалеке, и тот смолк.
- Душ-ш-ша человеческая – не предмет торга, - прошипела тьма, отсмеявшись. – Ее нельзя продать, купить, забрать... Глупый человечиш-ш-шко, в следующей жизни ты...
Шипение оборвалось. А может, просто улегся пробежавший по кустам ветер?
- Скажи, - потребовал Кристиан.
Отчаяние придало ему смелости.
- Будеш-ш-ш-шь служить злу.
- Хорошо, - ответил он, прежде, чем успел подумать, не сознавая еще до конца, на что согласился. Да и был ли у него иной выход? Наверное, да. Выход есть всегда. Вот только понимание иногда приходит слишком поздно. – Что это значит? – пробормотал Кристиан. – Как это будет?
На языке крутилась тысяча вопросов, но, растерянный, он не знал, как их выразить, в какие облечь слова. «Ты придешь ко мне в другой жизни? -хотелось ему спросить. – Заставишь делать что-то плохое?»
Впрочем, тьма, казалось, умела читать мысли.
- Ты не вспомниш-ш-шь наш-ш-ш договор. И я не стану тебя принуждать. Я и не смогу. Ты сам сделаеш-ш-шь свой выбор.
Кристиан стоял, словно оглушенный. Тени разволновались. Тени расходились кругами, синея, бледнея, уступая место лунным бликам, серебряным кружевом упавшим на тропинку. Плоская черная змея уже уползала под валун.
- Что такое зло? – крикнул он ей вслед.
Тьма высунула из-под камня рогатую голову, зашипела энергично и сердито.
- А ты не знаеш-ш-ш-шь? Так слуш-ш-шай. Бог создал мир, как большое зеркало. А потом оно разбилось – по умыслу или недосмотру. И вселенная теперь – ворох сверкающих осколков. И каждый отражает свое. В одном сияет солнце, в другом – звезды. А третий – окутан тьмой. Зло – это невежество. Это осколок, зарывшийся в землю, недоступный для небесных лучей. Это неумение отразить истину.
Тьма спряталась под камень, втянув узкий, похожий на пиявку хвост – и вокруг альпийской горки воцарился ночной свет. Сверкали бледные звездочки маттиол, источая нежный, сладковатый аромат. Серебрилась трава, словно крошечными бриллиантами, усыпанная мелкими капельками росы. Там, где прополз черный сгусток мрака, она осталась непримятой. Как будто и не было этого разговора... Кристиану вдруг захотелось, чтобы его, и правда, не было. Он сунул руку в карман, но вспомнил, что телефон остался на террасе. Вроде бы и недалеко – и надо бежать домой, позвонить Яне, узнать, как там Ася... не произошло ли чудо? Ведь тьма обещала. Не пора ли радоваться, мчаться быстрее ветра в больницу, обнять поскорее своих любимых? Своей жертвой – неужели он не заслужил счастья? Пусть в этой и только в этой жизни. А что случится в другой – какая разница?
Но Кристиан застыл, безвольно опустив руки. В душе зрело ощущение непоправимой ошибки. Такое чувство, наверное, бывает, если ввел себе в вену медленный яд. Пока тот не начал действовать, вроде бы, все по-прежнему. Но – уже нет. Ничего не болит, голова не кружится и не темнеет в глазах, но тело подает пока еще незаметные сигналы. Оно уже отравлено, и знает об этом. В нем, как черное семя в тучной земле, неумолимо прорастает смерть.
Другая жизнь – как чужая страна. Какой она будет? Кем станет он сам и почему сделает такой страшный выбор? Кристиан поднял глаза. Надо его головой, как вскрывшаяся ото льда река, медленно струилось ночное небо. Его глубокая черная вода перекатывалась серебряными волнами, сверкая отраженными звездами. Облака, похожие на разноцветные, раскрашенные лунными радугами льдины, плыли степенно – над спящими садами и крышами, над лесом и далеким озером. Ни на земле, ни в небесах не было никакого зла. Откуда же ему взяться? Только из человеческого сердца, понял Кристиан. Он предал эту благостную красоту, родных людей, самого себя. И пути назад уже нет. Или есть?
Он стал смотреть на звезды, погружась в них всем своим существом, запрокинув голову и распахнув душу. Пусть небесная река смоет все темное и злое. Что бы там ни говорила змея-искуситель – он будет верить в очищающую силу воды. В будущее, которое бесконечно. Эта жизнь, другая... еще и еще одна. Когда-нибудь все осколки сложатся воедино – в чудесную мозаику света.
А пока... Кристиан стоял, устремляясь к небу в беззвучной молитве, и так долго смотрел на звезды, что неясная боль в груди почти угасла. Почти.