Он всегда запоминал людей не по лицам, не по глазам и даже не по голосу. В его памяти оставались руки – живые, тёплые, трепетные.
Старый рояль, напоминающий птицу с приподнятым крылом, стоял в центре комнаты. Сегодня рояль молчал, хотя профессор знал, что он может смеяться и тосковать, бушевать раскатами грома и разливаться звоном серебряных колокольчиков. Этот рояль и эта комната были так неизменны, так непоколебимы в отличие от него самого…

Профессор музыки отдёрнул штору – за окном было низкое, серое небо и где-то за плотными облаками затаилось солнце. Унылый мелкий дождь засеивал остывшую землю каплями воды, похожими на осколки стекла, и земля, уже насытившись влагой, не принимала их. Она хранила воду в тёмных лужах, схваченных тонким льдом и в каплях росы, серебрящихся на лепестках ярко вспыхнувших жёлто оранжевых хризантем.

Спрятавшись под зонтиками, торопливо пробегали прохожие… Они не замечали покорно шуршащую расползающуюся листву… Затаптывая её ногами они не чувствовали, что она хочет поделиться наболевшим, своим таинственным и невидимым внутренним миром, они и не подозревали, какой он хрупкий и нежный…

Выстраиваясь клином и словно оживляя застывшее небо, улетали чёрные птицы, взмахивая крыльями… Крыльями… так похожими на руки…

Профессор тихо, словно изнутри, улыбнулся, будто ему удалось рассмотреть за тучами сверкающее солнце. Радостное чувство поднялось и овладело его душой так сильно, что захотелось сквозь слёзы грусти засмеяться от избытка счастья. Хорошо, что в комнате никого не было, иначе ему пришлось бы закрыть лицо руками, чтобы никто не заметил неожиданного сияния в его глазах.

Так было всегда, когда он думал о ней – видел именно её руки. Ещё до встречи профессор представлял, что они будут лёгкими, нежными, словно весенний ветер. Но он ошибся. Эти руки были сильными, уверенными, с чуть заметными мозолями на подушечках пальцев – следами часов, проведённых за роялем. Они были теплее, чем можно было представить, и дарили ощущение покоя.

Она любила музыку и могла говорить с миром без слов – её пальцы скользили по клавишам так, будто пробуждали в них живые чувства. В старом зале консерватории, где потолок хранил эхо давно забытых мелодий, он часто наблюдал за ней. Её руки оживляли чёрно-белый ряд клавиш, превращая их в волшебных птиц, несущих музыку. Он не понимал, как это возможно, но каждый звук рождал что-то тёплое, далёкое и родное.

Он всегда с волнением ждал урока и пытался угадать, какой она будет в этот раз. Если она приходила в синем платье в горошек, на тонкой шее была нитка бус из жемчуга. А если в строгой чёрной юбке и белой кружевной блузке – на вырезе была прикреплена брошка с бирюзой, усиливающей голубизну её глаз. Но больше всего он любил, когда она приходила в длинном красном платье. Струящийся шёлк словно менял её фигуру, обвиваясь вокруг тела, ловил свет, играя оттенками от золотистого до пурпурного. Он заметил, что одежда всегда соответствовала её настроению, словно усиливая чувства, наполняющие мелодии. Музыка всегда была частью её.

Однажды, когда снег за окном ложился на город мягкими белыми крыльями, он взял её за руку. Это прикосновение было лёгким, почти невесомым. Она не отняла ладонь, лишь взглянула на него с мягкой улыбкой, будто всё поняла без слов. Так просто, так естественно.

Профессор молча стоял у окна. В голове роились, сбиваясь в стаи, уставшие от повторения, яркие мысли, слегка одетые дымкой тихой, нежной, покорной грусти. Они незаметно превращались в светлые, как ранняя осень, стихи, осиянные благодарностью судьбе, подарившей и не отнявшей её образ.

Холодные паутинки, усеянные водяными капельками, переливались серебряной ртутью. Они тяжело провисали между голыми ветвями. Нет, это сумрак делал их похожими на ртуть… на самом деле они напоминали жемчуг…

Сколько прошло лет? Они расстались, не оставив друг другу ни писем, ни обещаний. Жизнь разметала их по разным дорогам. Он не хранил её фотографий, не искал её имени в старых газетах. Только иногда, в минуты тишины, когда в кафе или на улице он слышал звуки далёкого вальса, его пальцы сами собой сжимались, словно вспоминая тепло её рук. И тогда профессор знал: он не забыл её. Не мог забыть. Потому что руки помнят всё.