Всё приходит к тому, кто умеет ждать, но он не умел ждать, первая любовь, – какие к чёрту разлуки?
На вокзал он добежал за час до прихода поезда, но самый точный поезд в мире опаздывал.
Он присел у выхода для пассажиров, прождал час. Затем ещё три. Затем ещё. Мимо клокотала жизнь, протекали две «реки» – туда-обратно; два потока человеческих судеб соприкасались там, где платформа встречалась с перроном… и состояли из мимо-лётных людей, и самого ценного для этих людей, – их клади: разноликие багажные сумки-сумо, толстые и строгие, как Фудзияма, нервно ныряли, тонули и всплывали в этой железнодорожной вулканной давке; дамские сумочки, упакованные и завязанные узлами-фуросики, от суеты и спешности хозяек заплетались в ещё более замысловатые узлы, узоры; школьные ранцы-рандосеру нагло расталкивали всех – дети спешили, бежали, мелькали.
А он ждал.
Пролетали тени поездов. Всё было раскрашено одним цветом, нет, не серым, – вокзальным; да, есть такой цвет, вокзальный, оттенок серого и пёстрого, всё было окрашено в этот цвет: и кем-то забытая газета на чугунной скамейке, и саквояжи последних пассажиров, и замысловатые узлы-фуросики…
А он ждал, потому что всё приходит к тому, кто умеет ждать.

---------------

Прошло ещё немного времени, лет девять, наверное, если соблюдать целибат точности.
Восьмого марта 1935 года он лежал на платформе. Мимо прошёл смотритель вокзала, но
он не обратил на него никакого внимания, сколько их было, этих смотрителей, за эти годы? Он не понимал уже, где осень, где весна…
– Хати? – обратился к нему один из «сколькоихбылозаэтигоды?», прилежный работник вокзала станции Сибуя токийской железной дороги, –
пёс не ответил… мартовский снег припорошил его немного, худого, измождённого верой, ожиданием, но преданного, ждущего того, кого сегодня, наконец-то, увидит хозяин.
Смотритель, заметив припорошенный холмик, сдерживая слёзы, всё же улыбнулся и подумал про себя:
夏か冬か気にしない人は幸せだ (яп. "Счастлив тот, кто не замечает, лето теперь или зима")

---------
*«Хатико» – в переводе с японского «восьмой».