Мои воспоминания становятся все хаотичнее. Но какая разница? Рассказать сперва про одно или про другое – про юность или детство, или про то время, когда я витал между жизнью и смертью, словно подвешенный на тонкой нити маятник, и меня шатало из стороны в сторону – из черного отчаяния в горькую, странную надежду. Это здание надо всегда строить с фундамента, а сказку можно начать в любой момент, с любого места и в любом месте закончить. Она ведь не обо мне вовсе, эта сказка. Она – о лесе, а волшебный лес не имеет ни начала, ни конца, ни пойм, ни излучин, ни берегов. Он, подобно широкой равнинной реке, течет сквозь время – и впадает, как в море, в вечную жизнь. А мы? Кто мы в нем? Букашки, ничтожные и маленькие... крылатые или бескрылые... светлячки... От наших крохотных огоньков не рассеется тьма. Но все, что мы умеем – это светить. И знаете что? Это не так уж и мало.
Тем летом я еще обитал под одной крышей со своей первой женой – Анной. Впервые за много лет мы остались вдвоем, отчаянно скучая по дочери и не зная, чем заполнить оставшуюся после ее отъезда пустоту. Мы еще верили, что, отучившись в Гамбурге, Лара вернется домой. Хотя, сказать по совести, что ей делать в нашей глуши? Ушедший в плавание большой корабль не скоро пришвартуется в родном порту. А может быть, и никогда... И пустота в наших сердцах ширилась, как подтаявшая по весне полынья.
Мы с Анной жили не то чтобы плохо, но как-то неровно. Иногда в нас просыпалась почти забытая нежность. А бывало, что мы едва выносили присутствие друг друга. В такие дни я особенно остро ощущал бессмысленность своего бытия. Я чувствовал себя, как обманутый путник, чья дорога, покружив по весеннему лесу, полном радости и чудес, привела обратно к унылому порогу. А впрочем, думал я порой, не дороги в том вина, а моя. Точнее, наша с Анной. Дом – это ведь не только стены, увенчанные крышей, не всякий хлам, не одежда или посуда и набитая ими мебель, а еще и пространство любви. Такого пространства мы не сумели создать. А может, не захотели. Но теперь уже поздно. То, что казалось надежным – рассыпается. А то, что создается снова – с огромным трудом на обломках прежнего – похоже на дым.
Та ссора началась обычно. С небрежной фразы, брошенной женой, возможно, и без всякого злого умысла. С моего резкого ответа. А дальше – слова потекли, как нечистоты из прорванной канализации. Очень быстро комната наполнилась чем-то беззвучным и жутким – раздражением, неприязнью, почти ненавистью, и вся эта чернота и горечь зловонием струилась по полу. Пятнала стены несмываемой грязью. Вилась под потолком, как стая летучих мышей, застилая и без того неярко горящую лампу. Не знаю, как Анна, но я задыхался. Спать – а мы уже готовились ко сну и даже почистили зубы – расхотелось, и единственное желание овладело мной – бежать, куда глаза глядят.
Я выскочил из дома, хлопнув дверью. Прихватил с собой только ключи и телефон. Зачем? Я не надеялся, что Анна станет волноваться, искать меня, писать в чат или звонить. Вернее, надеялся, но слабо – где-то в глубине души. Там, на самом ее донышке, где, несмотря ни на что, еще сохранилась детская вера в чудо и доброту других людей. Но мне нужен был фонарик, потому что темнота уже сгущалась. Еще немного – и окрестности погрузятся в нее полностью, как в глубокое озеро, лишь тусклые зеленоватые фонари поплавками вынырнут на поверхность кромешного мрака. Но света, а значит, и толку от них немного – не больше, чем от звезд в ночи. А пока дома и сады плавали в мутной водичке сумерек. Кое-где теплились окна, еще не занавешенные шторами и не закрытые трисами, как неспящие глаза. Скоро и они погаснут. В такой глуши, как наша, люди ложатся спать рано, даже накануне выходного дня, а не шатаются по улицам, как неприкаянные души. Только я брел сквозь поселок – медленно, потому что некуда было торопиться. И знал, что идти, по сути, тоже некуда.
Хорошо бы, думал я сонно, добраться как-нибудь до вокзала, сесть в первый попавшийся поезд и ехать, пока не рассветет. Под стук колес хорошо спится. А потом выйти на первой попавшейся станции – одиноким и с пустыми руками, и начать все с нуля, с чистого листа. Хотя с какого нуля, одернул я себя. Жизнь – не кинофильм, ее не отмотать назад, не переснять заново. Но ведь у кого-то получается? У кого-то – да. Но у меня не получится. Я знал это наверняка. Может быть, мне не хватает для этого смелости. Или чего-то другого. Есть люди, которые словно перекати-поле, как ни мотает их по свету, как ни швыряет из стороны в сторону – им всюду хорошо. Есть – как перелетные птицы. То домой их влечет, то в теплые края. А бывают люди-деревья, они где вырастают, там и стоят до конца жизни, крепко уцепившись корнями за родную почву. Они растут вглубь и ввысь, но не могут сойти с места, уехать, отправиться на поиски счастья в другую страну или даже в другой город. Дерево, вырванное с корнем, погибает. Я никогда не покидал свой поселок. Вернее, несколько деревень, связанных друг с другом общим лесом. Это мой мир, моя маленькая вселенная, и другой я не знаю. Покинуть ее – все равно что отправиться вплавь через океан, и даже если не утонешь, куда ты попадешь? Где и с чем окажешься? Может, на другом берегу не так уж и худо. Или даже прекрасно. Может, там живут чудесные люди, и молочные реки текут в медовых берегах – ешь и пей, сколько душе угодно – и сады цветут круглый год, никогда не увядая, как в самом настоящем раю. Все возможно. Но как отважиться на такое? Ведь пути назад может и не быть. А что если там плохо и страшно? А вдруг одолеет тоска, такая, что и рай покажется адом?
Пройдя поселок насквозь, я углубился в лес. В еще не плотном мраке тускло блестела тропинка, пересеченная кое-где древесными корнями. Из-за плохого освещения они слегка мерцали и как будто шевелились, отчего казалось, что прямо под ноги мне выползли из-под кустов и коряг толстые черные змеи. А может, это и были змеи, кто знает. Хотя вряд ли... В наших краях, чтобы встретить ужа или медянку – нужна особая удача. А гадюк, кажется, и вовсе нет. И все-таки я осторожно переступал через корни, понимая, что если упаду и поранюсь или, не дай Бог, буду укушен какой-нибудь ядовитой тварью, никто мне не поможет.
Ночь – это особое время, когда остаешься наедине с собой, не отвлекаясь ни на яркий свет, ни на пустые разговоры. А ночь в лесу? Это как полет в космос. Она полна опасностей. Целится в тебя кометами и астероидами. Вытягивает душу черными дырами. Ты кружишь в ней, забывая, кто ты, с кем и где, рискуя того и гляди попасть в поле притяжения какой-нибудь планеты или опалить крылья о блуждающую звезду. Но она же укрывает тебя – заботливо укутывает плотным шерстяным одеялом, отрезает от жестокого мира, и глушит боль.
Я хотел исчезнуть, растворившись в тишине и сумраке, как это умеют делать, наверное, только кошки. Стать дрожью травы, мягкой поступью лапок, двумя зелеными огоньками в полутьме. Но, увы, я не мог спрятаться за безмолвие, слиться воедино с немотой леса. Мои шаги звучали слишком громко, распугивая ежиков и мышей, и кто там еще попадался на пути. Под ногами трещали ветки и хрустел песок. Перекатывались прошлогодние желуди и мелкие камешки. Иногда, потревоженная мной, пронзительно вскрикивала какая-то птица, возможно, сова. И летали светлячки.
Сперва их было немного. Зеленые искры в ночи – капли льдистого света, они медленно плыли в воздухе примерно на высоте человеческого роста. Впрочем, некоторые опускались ниже – почти к земле. Другие взмывали к черным вершинам елей. На мгновение гасли и снова загорались. Они словно исполняли какой-то замысловатый танец, смысла которого я не понимал, но чувствовал – эти маленькие букашки празднуют жизнь. И чем дальше уходил я в лес по тропе, тем больше их становилось. В пепельных сумерках влажно блестели заросли папоротников, хвощей и лебеды – низкорослые, мне по колено серебристо-серые джунгли – а над ними вились целые стайки огоньков, так что казалось, будто это звездное небо отражается в мокрой траве.
«Светлячки – что они такое?» - спрашивал я себя, ступая по мягкой от прошлогодней хвои тропинке. Впрочем, тропу я не видел, ее уже поглотил серый сплошной мрак. Но ведь я ходил этой дорогой много раз, от поселка – к лесному озеру. Сейчас она казалась незнакомой. Может, думал я, эти живые огоньки – ни что иное, как мои мечты, обратившиеся в свет? Каждая сама по себе глупая и ничтожная – вместе они творили удивительную сказку ночного леса.
Или это наша с Анной любовь распалась на крохотные яркие частицы? Да и была ли она? Соприкоснулись душами, обнялись незримо – и разошлись в разные стороны. Хоть и не телесно, но внутренне отдалились. А теперь уже ничего не исправишь. Я такой, какой есть, и не могу измениться. И она – тоже. Какая жизненная буря прибила нас другу к другу, словно корабельные обломки океанским течением? И для чего? Наверное, любовь все-таки была, иначе откуда это сияние во тьме. Свет не рождается из пустоты, из нелюбви и холода.
А может, говорил я себе, это кто-то недостижимо высокий разбрасывает щедрой рукой по лесной лужайке семена лунных цветов?
На мгновение мне почудилось, что я попал в другой мир, в святая святых, в тайное сердце леса. Если бы в тот момент передо мной открылся портал в другое измерение – я бы шагнул в него не задумываясь, не сожалея ни о чем, что оставляю позади. Если бы моя жизнь вдруг превратилась в птицу, я бы выпустил ее из рук, ни минуты не колеблясь. И не потому, что хотел умереть. Мне нравилось жить – пусть и так, отчужденно, странно, бездомно... И все-таки видеть солнце, радоваться цветам и дышать ароматами леса. В этих простых удовольствиях как будто угадывался некий смысл, не человеческий, а древний, первозданный. Но и терять мне было, по сути, уже нечего.
А что если я уже переступил ту невидимую черту, отделяющую мир людей от мира танцующих лесных эльфов? Что если эта светлячковая ночь никогда не кончится? Я спустился по тропинке к озеру и сел у воды на поваленный ствол – плоский и странно-удобный, как садовая скамейка, мягкий от наросшего на него мха. Ветви дерева полоскались на мелководье, в зыбкой черноте. А вывернутые с комом земли корни возвышались за моей спиной бесформенной глыбой, похожей на гигантского паука.
Блестело озеро темной слюдой. От воды тянуло холодом, и слышались тихие всплески. Я не знал, кто там не спит в ночи, рыбы, черепахи или какие-нибудь водоплавающие птицы, возможно, утки, но непроизвольно насторожился. Сумрак сгустился, и я не видел почти ничего, кроме зыбкого кружения светлячков. Да еще и в прибрежных кустах кто-то завозился – не очень шумно, но в темноте и тишине даже треск сломавшейся ветки можно принять за выстрел.
Зябко поежившись, я включил смартфон. В кромешной тьме даже такой слабенький свет – все равно что глоток прохладной воды в пустыне. И нет ли сообщения от жены? Может она хочет помириться, беспокоится, как я там один, в ночном лесу? Ведь знает, куда я, скорее всего, пойду, сбежав из дома. Но, нет. На экране слабо мерцала какая-то дурацкая реклама, а мессенджер привычно оказался пуст.
А на что ты надеялся, глупец, усмехнулся я. Ей давно уже безразлично где ты, как и с кем. Даже если тебя съедят дикие звери, она только пожмет плечами и, возможно, почувствует облегчение, наконец-то, избавившись от дурацкого чемодана без ручки. Впрочем, никаких хищных животных в наших краях нет. Только лисы, их здесь много. Ну, может быть, еще рыси или волки. Но и те не станут нападать на человека, особенно летом, когда в лесу много еды.
Уж если на то пошло, люди гораздо опаснее любых зверей. Меня даже в жар кинуло при одной только мысли о том, что в кустах может шуршать не лиса и не еж, а притаившийся в зарослях ракитника человек. А то и не один. Несколько минут я тревожно прислушивался, потом пожал плечами. Что им там делать? Да и я им не нужен, кем бы эти чудаки в кустах ни были. У меня и взять нечего, кроме дешевого китайского смартфона. И сам я уже давно не тот хрупкий мальчик с ангельскими чертами лица. Меня даже убить не интересно. А впрочем, встречаются такие бешеные типы, для которых единственная радость в жизни – кого-нибудь растоптать и уничтожить. Все равно кого – взрослого, ребенка, собаку, кошку... Я поежился, опасаясь, что нахлынут воспоминания. Но, нет. Внутри было пусто, как на дне черного ночного озера, под толстым слоем холодной воды.
Мрак тем временем сделался сплошным. Даже озерная гладь исчезла в нем, точно скрывшись за плотной черной стеной. Светлячки прошивали ее насквозь, как искры от костра, но совсем не давали света. Да еще и телефон почти разрядился. Я держал его в руках, пока экран не погас, а потом спрятал бесполезный гаджет в карман. Страх прошел, и навалилась тяжелая усталость, укутала, словно обложив подушками со всех сторон. Я не чувствовал больше своего тела, не понимал, где небо, а где земля. Идти некуда. Да и не выбраться из леса в такой темноте. Зато можно спать с открытыми глазами. Успокоившись, я поднял взгляд к угольно-серому небу и наблюдал головокружительный полет луны. Сначала огромной и желтой, но, чем выше она поднималась над острыми верхушками елей, тем бледнее становилась. Выцветали краски, и отчетливее прорисовывалось на ее поверхности странное, плоское лицо.
«Наверное, для луны мы все не больше букашек, - подумал я, зевая. – Она и не видит нас со своей высоты». А потом я задремал, чутко, словно провалился в глубокий колодец, но при этом продолжал слышать шорохи и ощущать пальцами шершавый мох, влажный от ночной росы. Во сне я не понимал, что сплю. Я смотрел, как занимается изумрудная с золотом заря над озером моего детства. Таким же, как только что – во тьме – и все-таки другим. Я знал, что любая брошенная в него мечта становится явью, распускаясь в волшебной воде, как цветок. Но осторожно! Если кинуть в озеро что-либо невразумительное, то и получишь какую-нибудь нелепость. Разбитую жизнь. Любовь, похожую на горелую спичку. Вместо будущего – пригоршню светлячков.
Но я-то знаю, как надо, подумал я во сне. Столько шишек набил, все понял, мне и нужен-то был этот маленький шанс – все исправить. И я размахнулся, уверенный, что в руке у меня – то самое, главное. Крохотный зародыш счастья. Он не больше икринки, но лишь коснувшись воды, превратится в золотую рыбку. И тогда...
Я распахнул глаза и увидел, что лежу на стволе поваленного дерева. Над гладким опаловым зеркалом струился бирюзовый туман. Бледно-лимонное небо словно таяло, стекая вниз густыми каплями – еще не солнца, а только его предвкушения, нежного золотистого меда. И кусты, и тропинка, все сверкало этими каплями, переливалось, сияло, поглощало и отдавало свет. И в какой-то момент я искренне поверил – чудо свершилось. На Земле не бывает таких красок. Светлячковая ночь вывела меня в другой, прекрасный мир. Это были, наверное, самые тревожные и самые счастливые минуты в моей жизни. Я как будто познал волшебство. Прикоснулся к чему-то неведомому.
Но разгорался свет, проясняя озеро и лес, и ветка за веткой, камешек за камешком – возвращая привычный мир. Вернулись желтые ирисы у воды. Цветущий ракитник. Пологая лужайка, поросшая клевером, и тонкая желтоватая полоска песка у самой воды. Деревянные мостки на другом берегу. Густые заросли тростника и рогоза, и пара уток, легко скользящих по рассветной глади, как две изящные, расписные лодочки. Я долго смотрел на них из-под руки, щурясь на медленно встающее солнце. А затем встал и, отряхнув одежду от налипшего мха, пошел домой.