На соседней улице, той, что проходит краем леса, кто-то выбросил на обочину дороги кукольный домик. Вряд ли кто-то местный. У нас в поселке живут, в основном, добропорядочные бюргеры, не привыкшие оставлять мусор где попало. Так что, вероятно, домик выгрузили из проезжающей мимо машины. Но он никому особо не мешал. И смотрелся не то чтобы уродливо. Чистый поначалу и даже нарядный, высотой примерно с пятилетнего ребенка, он ласкал взгляд нежно-розовой пластмассой стен, белоснежными карнизами и занавесочками в мелкий красный горошек на окнах. Крыша – ярко-оранжевая, под настоящую черепицу – жарко блестела в погожий день. А пасмурную погоду приятно расцвечивала, давая скучающим глазам отдых от унылой серости. Канареечно-желтое крылечко спускалось прямо на землю, на палую прошлогоднюю листву и слегка зарывалось в нее, отчего казалось, что дом уже начал понемногу врастать в почву и пускать корни.

Ему бы превратиться в дерево... Выпустить молодые, зеленые побеги и покрыться листвой, как все приличные деревья в лесу. Тогда к нему не возникло бы никаких вопросов. Но, нет. Он только пачкался, тускнел и бледнел, покрываясь пылью и выгорая на солнце.

Прошло совсем немного времени, и в домике поселились куклы. Не знаю, откуда они взялись, из каких вылезли помоек или с каких убежали чердаков, ненужные никому, грязные и оборванные. Брошенные игрушки давно повзрослевших детей. А может, они зародились там сами по себе, как заводятся в теплой, глубокой луже головастики или тритоны.
Сначала их было двое. Кукла-замарашка, совсем не похожая на Барби, и почти шикарный Кен. Потом к ним присоединилась крохотная фарфоровая куколка. Рядом с не-Барби и Кеном она выглядела ребенком лет пяти. Иногда я видел эту семью, гуляющей вдоль дороги или сидящей на игрушечных стульчиках возле желтого крыльца, и удивлялся, как трогательно заботятся «взрослые» о своей малышке. Как будто они, и в самом деле, умели любить. Позже я встречал и других – таких же потрепанных и странных – жильцов домика. Каких-то сестер и братьев, дядей, тетей, и даже куклу-бабушку с выбившимися из-под белого чепчика седыми волосами.
Я слышал, как соседи то и дело громко возмущались. Мол, развели грязь, устроили беспорядок. И как только не стыдно – засорять улицу и лес! Надо уже, наконец, вызвать машину – пусть увезут этот хлам. Но ни у кого, похоже, не доходили руки. А куклы жили своей нехитрой жизнью. После дождя стирали в мелких лужах какие-то тряпки: крошечную одежонку, маленькие коврики и занавески. Воровали корм из кошачьих мисок. Рылись в мусорных бачках. По вечерам в окошках кукольного домика металось тонкое пламя – должно быть, огарок свечи, зажженный случайно найденной спичкой. Что только не выбрасывают люди – прочь их своих домов! Все надоевшее, сломанное, изношенное или просто лишнее.

А куклы это подбирали. Я смотрел на них и думал. Некоторые из нас скользят по жизни, как осенние листья по озерной глади. Всегда – гонимые ветром, и обязательно к берегу. Другие, как поплавки, выныривают и тонут, пока окончательно не лягут, усталые, на дно. А куклы? Им не погрузиться в озеро бытия, если только один из нас не швырнет их туда скучающей рукой.
Но мы не хотим. Мы уже наигрались. Их домик, их жалкое существование, их попытки казаться живыми – для нас мусор, и только. Все идут мимо, будто так и надо. Будто это в порядке вещей, что у самой дороги кто-то живет. И я прохожу по улице, отворачиваясь и стараясь не смотреть в сторону кукольного домика. Потому что стоит мне встретиться глазами с кем-то из его обитателей, как они корчат рожи и провожают меня завистливыми взглядами.

Так или иначе, но мне не нужны куклы. А не выставить ли на обочину кошачью переноску, ту, что осталась от моей Тигры? Вдруг и там заведутся новые жильцы? Например, миниатюрная полосатая кошечка с разноцветными усами. Как у Тигры – половина вибрисс черные, половина белые. Я возьму ее в дом и не оставлю сидеть на краю леса. А куклы? Пусть как-нибудь сами.