… молодой барыне Татьяне Викторовне, как называли ещё недавнюю выпускницу Бестужевских курсов, не спалось. Мало того – у соседей под окнами собралось несколько человек, звякали бутылки с пивом, тренькала гитара.
Кто-то пропел куплет, похожий и на частушку, и на деревенские страдания. Вроде там упоминалось имя Татьяна – в общем-то, распространённое и в мещанской, и в дворянской среде благодаря роману "Евгений Онегин", вышедшему уже полвека назад. Таня поморщилась – не особо любила она подобный жанр уличных песенок, хоть и приходилось слушать его порой. Домик, где она снимала пару комнат, был большой, стоял на фактически деревенской улице, а значит, мастеровые и люд прочего звания нередко собирались то там, то сям – время коротать.

Утром в дверь позвонили. Потом постучали – сильно, раза два по три удара. Хозяйский «привратник» Гаврилыч, недовольно ворча, так что слышал весь дом, пошёл открывать.
-- Мадемуазэль N дома? – спросил чей-то голос.
-- Дык мадам она, - недовольно проворчал Гаврилыч. – У себя, ещё не выходила. Господа ещё не завтракали.
Голос ей показался знакомым – она даже без особого труда представила себе этого полноватого приказчика, отпускавшего шкиперскую бороду и любителя посидеть то в одной, то в другой пивной. Одевался он тоже в морской китель. Подумав, что надо бы расспросить у знакомых побольше о нём, Татьяна кликнула хозяйскую кухарку Матрёну и пошла открывать. "Не дай Бог в какую-нибудь неловкую ситуацию попаду", мелькнуло в голове.

nbsp  & Oн стоял на пороге, слегка почёсывая свою бородку и держа букет купленных в лавке свежих роз.
-- Татьяна Викторовна, примите от души! – он протянул ей цветы.
-- По какому поводу? – уточнила она.
-- Без повода, только ради восхищения вами! Аки Дон-Кишот восхищался Дульцинеей, так и я восхищаюсь вами.
-- Вы, наверное, кроме часослова да Псалтири, да ещё двух-трех романов и не читали ничего?
-- Как же, не чита-ал, - протянул он. – А вот пьесу «Таланты и поклонники» г-на Островского, или роман на диккенсовский манер г-на Дойля «Торговый дом Гердлстон» вы сами наверняка не читали? Хотите, принесу?
-- Гаврилыч, вели Матрёне самовар поставить, - помедлив немного, приказала Татьяна. Подумав, она решилась пригласить – пришёл человек с цветами, не отказывать же. Или отказать, но не сразу.
-- Проходите, хоть мы с вами не особо знакомы, признаться.
-- Савва Александрович, - представился он.
-- Татьяна Викторовна.
-- Да, я слышал, читал ваши статьи в газетах. Вы уж извините за раннее вторжение. Я без дурных мыслей, сударыня.

***

Савва Александрович шёл по улице, когда услышал сиплый басовитый голос:
-- Куда вы меня ведёте, вашбродь? Да и не исделал я ничаво.
Он обернулся. Глазам его предстала картина: высокий городовой при шашке и околоточный с погонами отставного прапорщика вели непонятного, древесного какого-то человечину - то ли крестьянина, то ли мастерового, одетого в длинную косоворотку, перепоясанную почему-то длинной гибкой веткой, в картузе с эмблемой Лесного министерства, в казачьих латаных шароварах без лампасов и лаптях. Лицо его было покрыто щетиной, более походившей на мох.
-- И не исделал я ничаво, - снова затянул ведомый. - Не знаю, чё рассказывать.
-- Не положено, - хмуро заметил околоточный. - У нас в городе нечисти не место.
-- Дык какая ж я нечисть, вашбродь? Православный леший я, Евлампием меня и батька, и дед звали.
-- Гайкой в витрину кидал? Бюст Наполеона разбил? - сурово, будто уже в мозгу составляя протокол, спросил околоточный, подкручивая усы и кланяясь проходившей мимо хорошенькой барышне, дочке известного пароходовладельца Вожеватова, прогуливающейся с двумя подругами.
-- Не могу я видеть энтого душегубца, много душ и православных, и других через него полегло на поле брани. Как увижу - что в руку попадётся, тем и кидаю.
-- Хулиганство это, а за хулиганство отвечать надо, - пробурчал городовой.
-- Пойдёшь с нами до участка, а там поглядим, - только и сказал, как отрезал околоточный надзиратель.
-- Опять же, гайки просто так на земле не валяются, - заметил городовой.
-- Гайка? - удивился леший. Савва Александрыч сам удивился, как легко он поверил в то, что задержанный - леший.

***

Пристав Евграф Михайлович сидел, перебирал бумаги на столе и пил чай из большого стакана, периодически кусая здоровенную баранку, чуть не в пол-аршина диаметром! В той же комнате полицейский служитель, сняв мундир, раздувал самовар, да писарь из наёмных штатских чинил карандаши и перья. Сюда и ввалились околоточный с городовым и лешим.
-- Порфирий Алексеич, что это вы? Злоумышленника схватили? - пристав отхлебнул ещё чая и удивлённо уставился на странную компанию.
-- Доброго здоровьичка, Евграф Михалыч! Вот, наглец, гайку от рельсы скрутил и в витрину ей кидался, бюст Наполеона разбил, - бодро доложил околоточный.
-- Что ж ты, братец? - спокойно обратился к задержанному пристав.
-- Дак не могу я Наполиёна терпеть, через него батька мой погиб, - забубнил леший.
-- Так Наполеон-то помер давно. А стекло бить не хорошо, - как ребенку, старательно разьяснял пристав. - И потом, как же тебе, голубчик, пришло в голову гайку открутить? Это уже покушением пахнет. Поезд пойдёт, сойдёт с путей - и получится смертоубийство. И чем ты тогда лучше Наполеона?
-- Не крутил я гайку! Я её нашёл, она, стало быть, в пыли лежала.
— Это, получается, её кто-то открутил и на дороге бросил?
-- Не знаю, може, и потерял.
-- Это-то и странно. Понимаешь, да? Кстати, как тебя зовут?
-- Евлампием, вашбродь.
-- Дайте сюда гайку, - попросил пристав городового. Взял, нахмурился. - Как только её открутили-то? Вся ржавая, как не знаю что!
Один из городовых взял гайку, обдул, осмотрел и пару раз кинул в стену.
-- Петров, не потеряйте, это ж вещественные доказательства! - погрозил ему пристав. И тут же продиктовал писарю \ дал распоряжение проверить все участки железной дороги.