Она умела находить музыку в самом обычном дне, ловя ритм в стуке дождя по крыше или угадывая мелодию в утреннем шуме города.

Впитывая жизнь как солнце, наслаждалась каждым мгновением.
В озорных глазах отражалась целая вселенная, а нежная, как шёлк, бархатистая кожа отзывалась теплом даже на мимолетное прикосновение.

Губы могли высечь искры из слов, способных испепелить, или заморозить всё вокруг ледяным дыханием.

«Хочу слышать тишину твоего совершенства», — шептал он, вырывая сердце из её груди — ненавистный источник боли и вожделения.

Живое, отчаянно пульсируя, билось на ладони в унисон с его сердцем, обжигая жаром последних мгновений.
Затем затихло. Сжалось и превратилось в холодный, идеально гладкий камень цвета запекшейся крови.

Слова замерли несбывшимися мечтами.

Кожа из солнечного тепла и нежности чувственных прикосновений затвердела. Появился безупречный блеск утонченного фарфора.

Пылающие огнём глаза, щедро выплёскивающие эмоции, превратились в безжизненные ярко-синие стекляшки.

Она не упала. Застыла в изящной недосказанной позе. Одна рука замерла в воздухе, пальцы согнуты в попытке поймать ускользающую жизнь. Другая рука прикрывает рванную пустоту в груди.

Безупречна.
Покорна.
Безмолвна.
Грациозная кукла.

Только по ночам,когда матовый лунный свет покрывал перламутром глянцевую кожу, казалось, что в омуте мёртвых зрачков бьётся некогда очаровавшая и пленившая его сердце душа, запертая в бесконечности немого отчаяния.