Эти три письма нашли в жестяной коробке под обвалившейся печной заслонкой в полуразрушенном доме на берегу моря.
Коробка проржавела. Бумага — пожелтела, местами промокла солью, местами — слезой. Почерк разный:
один — тонкий, как нитка, с нажимом в конце слов;
другой — крупный, будто писали в темноте, на коленке;
третий — детский, с заглавными буквами и исправлениями.

Письма не подписаны. Их не отправляли.
Их закопали. Как семена.
На случай, если кто-то придёт после.
И захочет знать — не только, что случилось, но и что ещё можно было бы спасти.
Как надпись на глиняной табличке. Как отпечаток пальца в воске.

Они звучат тихо и точно, как пыльца на ладони.
«Цитаты» в них — скорее отголоски разных миров:
- латынь — язык памяти, архива, тишины после слов;
- китайская классика (в духе Дао Дэ Цзин) — краткость, как дыхание горы;
- язык моря — не слово, а ритм прилива, записанный в пульсе;
- крик младенца — первый и последний язык свободы;
- колыбельная — голос, который не объясняет, а баюкает и удерживает;
- момент пика любви — тот, где дыхание замирает, и нет уже «я» и «ты» — только вибрация «мы».





Дорогой, ты читаешь это сквозь время

Мы не погибли...
Ни от войны, ни от чумы, ни от землетрясения.
Мы… потеряли слух.

Сначала перестали слышать друг друга. Потом — себя. А потом — даже тишину.
Вместо неё включали звук, чтобы не оставаться наедине с тем, что внутри.
Звук был громким, правильным, удобным.
Говорил: «Ты прав. Они виноваты. Дальше — только вперёд».
А вперёд — оказалась стена и тупик.

Но слушай: однажды, в самый глухой год, я сидела у окна и уронила ложку.
Она упала на плитку — цок. Коротко. Ясно. И в этом звуке вдруг — всё:
и холод металла, и тяжесть руки, и то, что я ещё здесь, ещё живая,
хоть и забыла, как дышать без пауз.

Я подняла ложку. Не вытерла. Положила в карман.
И больше не искала «ответов».

Я начала искать звуки, которые не требуют лайков.
Ветер в жестяной трубе.
Скрип половицы под чужой ногой.
Хрип старого кота, мурлычащего сквозь зубы.

Они — не решают проблем.
Но они не лгут. Они живые.








Товарищ неведомый!

Не думай, что мы были глупы. Мы устали. И в усталости — поверили, что можно строить смысл из кликов. Как из кубиков «Лего»:
вот — враг, вот — герой, вот — правда (красная), а это — ложь (чёрная).
Просто. Удобно. Без трения.

А жизнь — разная. Иногда шершавая и царапает.

Однажды я пошёл в лес — не гулять, а проверить: есть ли ещё запах после дождя?
Или его теперь тоже заменили на «#запахлеса» с фильтром «сепия»?
Пошёл — и заблудился. Не в смысле тропинок. В смысле времени. Сел на пень.
Снял наушники (да, носил их даже в лесу — стыдно признавать).
И услышал:
— ворона каркнула дважды,
— где-то капало,
— и мой пульс — не как на экране фитнес-браслета, а тук-тук-тук — как будто что-то стучалось изнутри и просило: «Выпусти меня.
Я не алгоритм.
Я — ты».

Я не нашёл дорогу сразу.
Но нашёл кусок мха — такой мягкий, что положил в карман.
Дома положил под стекло. Не как память. Как напоминание:
Есть то, что нельзя скачать. Но можно — дотронуться.

Если ты читаешь это — выйди. Прямо сейчас.
Найди что-нибудь шершавое, тёплое, незаменимое.
Даже если это — кора берёзы.
Или — рука того, кто рядом.

Держи.
Не отпускай.
Это — и есть начало.






Привет.
Меня зовут Лёва. Мне 10 лет.
Я пишу это в тетрадке, но мама сказала — положи в коробку и закопай
под деревом в саду. Может, кто-то найдёт. Через сто лет. Или завтра.

У нас дома всё время горел экран. Папа говорил: «Главное — быть в курсе».
А мама — «Важно — видеть лицо». Я не знал, что такое «лицо», если оно в телефоне.
У меня там тоже было — с фильтром «милый котёнок».

Но однажды отключили свет.
На два дня.
Мы сидели с мамой у окна, смотрели на слияние Волги и Оки. Молчали.
Потом она вдруг сказала: «Слушай… как пахнет?»
Я прислушался.
— Как… мы? — спросил я.
Она засмеялась. Впервые за долго.

Мы вышли во двор. Там росло дерево. Мама сказала: «Это — яблоня».
Я не верил. Где яблоки?
— Бывает, — сказала она, — что дерево цветёт, но плодов не даёт.
А всё равно — стоит.
Дышит. Ждёт.

Я потрогал кору. Она была шершавая. Тёплая.
И вдруг понял:
Может быть, и я как эта яблоня?
Потому что я есть.

И ещё: в сарае я нашёл обугленную дощечку. На ней — слова, которые я не знал. Мама перевела. И я понял, что они про меня:
Sto. Non prodo. Floreo tamen.
«Стою. Не предаю. Цвету — всё же».

Я нарисовал яблоню прямо здесь, на этой странице — кривую,
но с тремя цветами. Потому что дерево не исправляют.
Его слушают.

С уважением, Лёва.

В коробке, кроме писем, лежали:
— ржавая ложка,
— кусочек высушенного мха,
— и листок с детским рисунком: кривое дерево, три цветка, и надпись: «Я — здесь».





Эти голоса — постскриптумы реальности, оставленные не людьми,
а миром, который продолжает существовать, даже когда люди забывают,
как в него возвращаться.
Попытка найти, воссоздать язык узнавания. Тот, на котором тело говорит с миром, когда разум уже устал выбирать между «правильно» и «неправильно».

Ржавчина — это медленная каллиграфия времени на железе. Она не стирает.
Она переводит. Из блеска — в след. Из звука — в отпечаток.
А соль — древнейший консервант памяти. Эти письма не скреплены подписью.
Они скреплены солью — слёз, моря, пота. Этого хватает.

Они не требуют понимания.
Только — узнавания.
Как тело узнаёт тепло, кожа — соль моря, душа — паузу перед словом «да».

Все три звука — один и тот же вдох.
Только в разном возрасте.

Это — звукотерапия в письменной форме:
не для уха — для внутреннего мира,
не для разума — для синхронизации пульсов: мира и твоего.

Ты ведь иногда замечаешь: самое важное — еще не сказано.
Оно — только вошло.
На вдохе…
И можно ещё не знать — и всё равно доверить телу принять.

Это — начало цепочки касаний через время.
И приглашение к сонастройке.
Мир и человек — не «субъект и объект», а два ритма, ищущих общий такт.

Можно прочесть вслух. Или положить в коробку и отправить кому-то.
Или просто оставить здесь, под яблоней…

Чтобы возвратиться.
К себе. К тому, кто дышит рядом.
К миру — словно живому существу, с пульсом и памятью.

Текст не стремится быть «понятым».
Ему важно войти в резонанс с душой и телом читателя.

Ты — настоящий.
Можешь продолжить… встречи — между прошлым и будущим,
между ложкой и яблоней,
между падением и цветением.

И стать следующим звеном…

август – декабрь 2025