Пролог



После волны /или возвращение к себе/

Утро ложится на подоконник полосой серебристого света. За стеклом большого окна – океан: не бушующий, а дышащий. Волна касается берега, как палец виска спящего. И отступает. Ни требований. Ни обещаний. Просто присутствие.

Свет мягкий, размытый сном и анальгетиками. Кровать с поднятым изголовьем, капельница едва слышно посапывает. На подоконнике – стакан воды, бутылочка с таблетками. Плед. В воздухе – запах антисептика и далёкой солёной свежести.

Она лежит с закрытыми глазами. Потом открывает их.
Шов на животе: тонкая линия, словно штрих пером по странице, которую не нужно перечитывать. Боль – эхо. Глухое, но уже не приказывающее. Теперь лишь фон, словно шум прибоя: есть, но не заглушает.

Вчера она умирала.
Сегодня – есть.

Мысли плывут, как облака над водой. Всплывает Иерусалим: старый город, каменные ступени, выщербленные тысячами шагов. Она сидела там. Не паломница, не туристка, а человек, потерявший ориентиры. Смотрела на ноги прохожих. И вдруг – останавливалась. Не волей – усталостью души. Садилась. Замедлялась. Только потом подходила к Стене. Не с просьбой, с тишиной. Там, на ступеньках, впервые поняла: важно не дойти.
Важно: прийти к себе.

А сегодня – пустота. Но не выедающая изнутри.
Словно комната после уборки: всё вынесено.
И в этом – лёгкость.

Всплывает голос бабушки. Не из памяти, а из тела: сухой, с запахом керосина и старого платка. «Девочке труднее, – говорила она, – ей надо быть в два раза умнее, чтобы её заметили». Пауза. Шёпот: «Но если уж родилась девочкой – будь настоящей. Не удобной. Просто будь».
Она не говорила «люблю». Но держала за руку в поликлинике.
Грела суп, если видела, что дочь устала. Её любовь была в выборе: выжить самой и отпустить вперёд.

И вот появляется малышка.
Та, что пряталась за дверью, когда взрослые говорили о смерти. И не смела плакать, чтобы не быть тяжелее. В голове – пусто. Ни образов, ни слов. Только ощущение: руки потянулись…
Но не дошли.
— А можно… просто посидеть? – шепчет девочка. – На ступеньках. Смотреть на ноги идущих людей. И никуда не идти?

Она кладёт ладонь на живот – поверх шва.
Говорит внутрь, как в колодец, обращаясь к малышке:
Ты – креветка в океане. И тебе не надо быть китом.
Я тебе рада. Рада, что ты – это ты.
Не та, кого хотели, а та, которая получилась.
Не идеальная и поэтому настоящая.
Принимающая страх и поэтому смелая.

Тело отвечает пульсом:
Я помню, как сжималось, когда ты молчала.
Как скручивалось, когда ты «должна была» быть благодарной.
А теперь – разрезано, но целое. И впервые – не защищаюсь.
Лежу. Отдаю вес кровати. Позволяю себе чувствовать боль.
Это – не слабость, а возвращение.

Океан за окном вторит ритмом:
Я – не лечу, вмещаю.
Отдаю волне то, что не держится.
Глубине – то, что не всплывает.
Течению – то, что не решено.
Ты не должна стать чистой.
Ты уже солёная и моя.

И вдруг – ясность, словно вспышка. Или вздох свежего воздуха
после долгого подводного плавания.
Всё это время…
Она искала, видела, слышала в других то, что не смела дать себе.
Его взгляд, чтобы убедиться: «Я – нужна».
Слова учёного, чтобы доказать: «Я – умна».
Смерть отца, чтобы проверить: «Я – выдержу».

Годы. Десятилетия.
Сколько раз она замирала, чтобы не спугнуть одобрение?
Или умолкала, чтобы не нарушить чужой покой?
Одевала вежливость, как броню, лишь бы не остаться одной?

А оказалось – там, внутри, за слоями страха, за «я справлюсь» и
привычкой «не мешать» – жила она.
Та, что не умеет «всё объяснить», но чувствует: до мурашек, до комка в горле, до дрожи в ладонях. Хочет сказать: «Я соскучилась. По тебе. По себе».
В ней самой – место, куда можно вернуться, даже если больше некуда идти.

— А если я – неудачница? – шепчет девочка.
— Мне не хватает академического языка… Я не могу запомнить многие слова…

И тут внутренний консультант. Тот, что давно научился не спасать,
а держать пространство, мягко отвечает:
— А если ты – переводчица?
С языка боли – на язык тела.
С языка страха – на язык дыхания.
Знаешь… Мне кажется, когда ты перестанешь делать – ты начнёшь.
Когда перестанешь искать – найдёшь.
А тот, кого ищешь…
(Пауза. Вдох – глубже, чем раньше.)
…он давно сидит на ступеньках в Иерусалиме.
Смотрит на ноги прохожих.
Ждёт. Не снаружи, а внутри.
Пока ты не придешь и не обнимешь саму себя.

Вспоминается латынь. Первый курс.
Cogito, ergō sum – мыслю, следовательно, существую. Тогда это казалось пределом мудрости. А сегодня в груди, в дыхании, в лёгкой дрожи пальцев рождается новая фраза, тихая, как прилив:
Sentīō, ergō vīvō. Чувствую – следовательно, живу.

Не должна.
Не справлюсь.
Не объясню.
Просто чувствую.

Холод стекла под ладонью.
Тяжесть век.
Горечь слёз, наконец разрешённых.
И вдалеке – солёный ветер, несущий шёпот: «Ты – волна:
пришла, поднялась, вновь опустилась. И снова приходишь».

А за стеклом всё так же дышит океан.
Волна за волной. Приходит. Касается. Уходит.
Ни требований. Ни обещаний.
Только – присутствие.

Дыхание – ровное. Внутри – пространство, наполненное голосами, которые больше не кричат друг на друга, поют единый аккорд.
Низкий – бабушкин.
Тёплый – девочки.
Твёрдый – тела.
Широкий – моря.
И средний, человеческий, живой – её.
Она больше не одна. Собрав себя, наконец, дома.

Она закрывает глаза. Улыбается.
Не от счастья.
От узнавания.

Вот и всё.
После волны – тишина.
А в тишине – всё, что важно.

Эпилог

Эта миниатюра для чтения вслух, про себя, в тишине.
Для тех, кто знает вкус обезболивающего и солёного ветра.
Для тех, кто ищет – и вдруг понимает: руки, которыми ищешь, – те же, которыми можно обнять.
Для тех, кто верит, что «умерший» язык ждёт, пока на нём заговорит
новый человек.

Посвящается всем, кто после операции, расставания или переезда —
впервые говорит себе: «Привет. Ты? Да. Я тут».

24-25.11.2025