Пять часов между «большая стрелка вверху, а маленькая на одной палочке» и «маленькая стрелка внизу, а большая вверху» тянулись неимоверно долго. Тишина хозяйничала в доме, занимая всё свободное пространство. Звуки боялись потревожить её покой и потому не подавали признаков жизни: прятались в углах, за портьерами, под кроватями и пристально смотрели оттуда огромными чёрными глазами.
      Секунды нехотя превращались в минуты, минуты растягивались в часы, всё больше заполняя комнату ватной тишиной. От этой липкой тишины и ощущения затаившихся и явно что-то замышляющих звуков девочке становилось страшно.
      Игрушки не хотели разговаривать со своей маленькой хозяйкой. Глупо улыбаясь, вытаращив пластмассовые глаза, они думали о своём игрушечном мире. Стрелки будильника с трудом завершали очередной круг и отправлялись на следующий. Пять кругов. Пять часов одиночества. Пять часов страха.
      И вдруг посреди вязкой, густой, как кисель, тишины раздавался какой-нибудь непонятный звук. Сердце замирало, а потом подпрыгивало, как заяц над пеньком, и принималось бежать вслед за стремительно удирающим от этого жуткого, неизвестного звука лопоухим. Но ничего больше не происходило – и заяц внутри останавливался, забирался под развесистый ракитовый куст и продолжал дрожать там от неизвестности. Раз-два-три-четыре-пять – стучало сердечко. Раз-два-три-четыре. Раз-два-три.
      Потом приходила робкая смелость, брала за руку и осторожно вела в комнату, где так недавно произошло что-то непонятное, очень сильно испугавшее маленькую девочку. Шаг-два-три-четыре, шаг-два-три – и наконец страх отпускал, покой окутывал хрупкие плечики мягкой пушистой шалью, и лишь сердечко по-прежнему тревожно, хоть и не так торопливо, стучало, стучало, стучало... А взгляд упирался в упавший на пол ключ от шкафа – источник того неожиданного звука и жуткого чувства – чувства одиночества и незащищённости.
      Резиновая, противная на ощупь тишина, с привкусом миндальной горечи, вновь по-хозяйски располагалась в комнате. Пять часов. Пять дней в неделю. Они не заканчивались непростительно долго. Но ещё дольше длились пять минут от «большая стрелка вверху, а маленькая внизу» до «маленькая стрелка внизу, а большая на одной палочке» – пять минут, на которые иногда задерживалась мама. Эти пять минут превращались в пять столетий. И тогда к безмолвию и пустоте присоединялся настоящий ужас. Он появлялся внезапно, ходил кругами по комнате и шептал на ушко про темноту за окнами, открытый люк на улице, из которого даже днём глядела жадная чернота, и ещё про многие возможные несчастья.
      Эти пять минут были гораздо длиннее пяти уползших наконец-то в никуда часов. Но вот в дверях раздавался такой долгожданный и такой желанный звук – звук поворачивающегося в замке ключа. И, вопреки всем научным теориям, всё моментально вставало на свои места, а лохматые самодовольные страхи, поджав хвосты, убегали, как нашкодивший рыжий дворовый кот Васька, и забивались в самые узкие щели, чтобы завтра, когда взрослых не будет дома, вновь выбраться на свободу...