Утром возвращался с рыбалки дед, и на полу в эмалированном тазу появлялась живая рыбёшка. С восторженными криками «котя, котя!» годовалая Манька топталась вокруг и заглядывала в таз то справа, то слева. Рыбки не знали, что они коти, но для выражения восторга другого слова у Маньки не было, и рыбе приходилось соответствовать.
Попугай тоже иногда был котей. Он не возражал, особенно, когда из липкой ладошки в кормушку сыпались крошки и семечки... Попка и сам для порядка деловито выкрикивал: «Котя!», склонял голову набок и умильно заглядывал в Манькины глазки.
И только мудрый Барсик прекрасно знал, что котя — это он, но до поры до времени предпочитал помалкивать. Кому не нравится быть котей, может уматывать — и точка.
Манькины топотки и восторги звучали по всему дому с утра до вечера. Затихла — значит, шкодит.
Как-то вылила на пол заготовленную на случай отключения воду. Захожу в кухню: Манька подпрыгивает, брызги фонтанчиками — лебединое озеро и океан счастья в одном ребёнке! Главное — вовремя отловить и насухо растереть, чтоб не простыла. И тогда смех и повизгивание несутся из кокона махрового полотенца.