Мама зовёт Машку тростинкой. Тоненькая, голенастая, она похожа на неведомую птицу, готовую вот-вот взлететь. Лёгкий ситцевый сарафанчик только подчёркивает её худобу, оголяя торчащие лопатки и загорелую костлявую спинку.
- Щепка-щепкой, - бормочет бабушка, накладывая в тарелку кашу, сдобренную сливочным маслом, - и в чём только душа держится. Брось в воду и не утонет. Только ведь эдак можно и не к тому берегу приплыть.
Машка отодвигает тарелку рукой и недовольно морщится. Она смотрит на ненавистную овсяную кашу, и её душа, притулившаяся в маленьком тельце, яростно сопротивляется.

- Нет, мамаша… Машка, скорей, на лозу похожа – её и гнёшь, а не сломаешь, возражает отец. Вся в меня! Он довольно улыбается и заговорщически подмигнув, добавляет:
- Ничего, Маруся! Прорвёмся! Вы нам, мамаша, молочка подлейте, а жиденькую-то мы с ней на пару и схлебаем. А вечером я Машке лисичкиного хлебца добуду. Как раз мимо лесочка пойду. Лисята любят, когда она хорошо кушает. А ну! Кто вперёд?
- Поэт хренов, - бубнит под нос бабушка. – Мимо лесочка он пойдёт… Небось, мимо рюмочной.
Но Машка смеётся – жиденькая каша уже не кажется такой противной. Ложки весело стучат в ожидании предсказуемой победы, и бабушка довольно улыбается.

Машке шесть, скоро в школу. Серые глаза на бледном худощавом личике кажутся огромными и уже все понимают, что без обследования не обойтись.
- Небось, глисты. Или ещё чего, не дай бог, - потерянно шепчет бабушка. Мама хмурится…
- Сама ж говорила, что в меня. Просто время не пришло. А что бледная – так в отца, моим-то румянцем судьба сынка одарила. Нет, чтоб наоборот. Ан, нет…

Глистов у Машки не обнаружили. А книжку-раскраску и большую коробку цветных карандашей, которые принёс ей в больницу дед, обратно не отдали – больница была инфекционной.
Лисичкин хлеб какое-то время помогал – Машка уминала с ним даже борщ, но толку не было. Время приходить не торопилось…
Она заканчивала учёбу в третьем классе, когда к ним в гости пожаловала тётка из деревни. Длинная, худая, в грубых кирзовых сапогах. Она курила папиросы, была похожа на пожарную каланчу и звали её по мужичьи – тётей Саней. Семейный совет во главе с ней был недолгим: решение везти Машку в деревню на откорм обсуждению не подлежало.

Потом был долгий путь на поезде. Машка таращилась на мелькающий за окном лес, которому не было конца, думала о маме, папке и брате. Но любопытство было сильней, и она не грустила. Впереди была неизвестность, до которой предстояло шагать и шагать – оказалось, что от станции до деревни путь неблизкий. Машка приуныла было, стоптав с непривычки ноги, но им повезло. Грохот телеги и фырканье подвозившей их лошади осели в памяти счастьем – она лежала на ворохе душистого сена, смотрела на бегущие по небу облака и пыталась представить неведомую родню.

Она ещё не знала, что образовательно-воспитательный процесс набирал обороты, готовясь заключить её в свои цепкие объятия: дочь тёти Сани работала в местной школе учительницей. Детей у них с мужем не было – маленькая дочка умерла, не прожив и года. Материнская нерастраченная любовь требовала выхода и к откорму приступили в срочном порядке.
Машка упиралась и ревела, но силы были неравны и пришлось сдаться, оправдывая себя тем, что душе, со слов бабушки, станет просторней.

Но в жизни любого человека – даже такого маленького, наступает момент, когда сдаваться уже никак нельзя и душе приходится потесниться. Этот день стал для Машки трагедией. Её любимого козлёнка решили убрать – так говорила тётя. Нелюбовь козы Белки к своему сыну могла стоить ему жизни и родные посчитали, что выгодней заколоть его заранее. Машка не понимала – как можно не любить ласкового, доверчивого Егорку, который брал хлеб с её руки, и любить другую – беленькую, пугливую козочку по кличке Чайка. Тётя сделала предположение, что это происходит по причине непохожести – козлик Егорка был сереньким. Но Машка походила на папку, мама любила их с братом одинаково, и версия казалась ей ошибочной. Сердце бухало в преддверии расправы, она убежала в дальнюю комнату, зажала уши руками и долго-долго плакала.
На следующий день, когда из Егорки сварили суп, уже никто не смог заставить её есть даже мясо – Машка была непреклонна.

Петька – сын соседа, который зарубил Егорку, долго смеялся над ней, предлагая посмотреть, как он лихо расправляется с цыплятами.
- Пустяки, дело житейское! – Раз и всё…
Машка смотрела на него с ужасом и, бросив велосипед, милостиво данный им напрокат, молча уходила. Её маленькая душа не хотела мириться с тем, что нужно убивать. Убивать – чтобы есть.

Потом было много чего: поход за грибами и ягодами; угрожающий гул электростанции, где работал её дядя; баня по-чёрному; визг свиньи Нюрки, которая не хотела уходить с откорма; дорога в темноте после просмотра телевизора у дальней соседки – электричество на ночь отключали. Дверь долго не открывали. Тётя, молча поставив на стол тарелку с кашей, заставила есть в полной темноте и ушла. Машка была наказана.

Но настоящее наказание было впереди. Маша не умела плавать, и катание на плоту по местному пруду казалось мечтой. Предвидя, что разрешения на подобное геройство она точно не получит, было решено плыть без спроса – авось, не узнают. Но не тут-то было. Отплыв от берега на приличное расстояние, сломался шест, которым она отталкивалась, упираясь в дно. Петька отчаянно кричал: - Дура, греби ко мне! Сюда ближе.
Но Машка упрямо гребла к другому берегу – туда, где, растерянно глядя на неё, стоял смущённый Вовка – Маша ему явно нравилась. Понимая, что палка не весло и толка точно не будет, Вовка бросился в деревню за помощью. Машку спасли, но наказание было неминуемо. Нет, её не пороли… Нотации читали мучительно долго, но это того стоило – Машка нашла настоящего друга. Тётка, правда, называла его босяком. И, перетряхивая одеяло с лебяжьим пухом, вытащенное из сундука специально для Машки, приговаривала:
- Как у латыша – в кармане ни шиша.
Машка не понимала при чём здесь латыши, но ей было всё равно. Вовка добрый, он любит собак и удочку для неё сам сделал, а без велосипеда и обойтись можно.

…Откорм шёл к концу, тётка довольно хватала её за щёки: - Ну, вот! Уже и ухватиться есть за что.
Машке купили новое платье и туфли. День отправления в путь был назначен, но утром, как назло, пошёл дождь. Тётя в спешке искала резиновые сапоги – нашлись два разных, но без дыр. Намотав на ноги портянки – чтоб сапоги не хлябали, тронулись в путь. При выходе из леса, их кинули в лужу и надели новенькие, бордовые лодочки. Машка была счастлива!

- Ну, Маруся, ты даёшь! – гудел довольно отец. – Не девочка, а конфетка – впору съесть. Тебя и не признать сразу, выросла-то как…
Мама хлопотала на кухне, доставая из печки румяные пирожки.
- Твои любимые, с изюмом, - приговаривала она, ласково поглядывая на дочь. – Завтра новое платье будем шить!
Машка прижималась к маме, заглядывала в любимые глаза и понимала, что она выросла. Откорм прошёл на славу! Теперь она знала, что обязательно прибьётся к нужному берегу и душе будет за что держаться…