Начать придётся издалека. Английский язык я учил несколько раз: сначала в средней школе, потом в вузе, позже на спецкурсах – по особому методу Алёны Давидянц… Где-то ещё. Трудный язык.
    Так вот, сообщаю: в один прекрасный день я его выучил. Это, насколько помнится, произошло 22 октября 1977 года примерно в 17-30 пополудни. Я за­крыл словарь на последнем слове «zounds» и чудесным образом заговорил сам с собой на туманном языке Шекспира и Альбиона — на языке, на котором до этого едва умел связать пару слов. Жаль,в тот момент не нашлось собеседника, который бы меня понимал.
    А вскоре стряслось непредвиденное. Я начисто перестал понимать английский язык.
    Я разучился говорить по-английски примерно 23 октября около 10-15 утра — разучился прочно и навсегда, как будто никогда его и не учил.
    Меня всегда удивляли неограниченные возможности нашего мозга.
    Журнал «Наука и жизнь» в те времена много писал об уникальных свойствах человече­ской памяти, но мой случай учёными отмечен не был. Жаль. Разучиться говорить на толь­ко что выученном иностранном языке! Целый огромный пласт европейской культуры со­рвало с меня, как чужой тулуп, обнажив незаполненную полезными знаниями умственную голь. Я оказался в речевой изоляции, без всякой надежды когда-нибудь проникнуть за пресловутый «железный занавес» и там побалабонить как следует с англосаксами.
    Учиться заново английскому языку ( с нуля) что-то не было желания, и я решил пока оставить всё как есть. Тем более, кое-какие письменные навыки у меня сохранились.
    И вот что. Пожалуй, спрячусь-ка я под именем Еремей.

    Осенью нескольких сотрудников издательства (как студентов в колхоз) отправили на Книжную ярмарку на ВДНХ. Работа была несложная. Требовалось распаковывать пачки книг, быть на побегушках у «фирмачей», а в основном просто дежурить возле их стендов. Владеть иностранным языком было не обязательно, да и тесное общение с зарубежными гостями не сильно приветствовалось. Мне повезло: моя «подопечная» — сухо­ватая дама из Лондона — говорила по-русски бойко, уверенно, не хуже, чем вятская тор­говка овощами или железнодорожный диспетчер. Могла ввернуть какое-нибудь ходячее присловье. Звали её что-то вроде «Тагерт Мейджер», ну там плюс-минус буковка или две. Точно не помню.
    — Еремей, — говорила она, — я тебе устрою приглашение в Лондон. Ты там будешь как сыр в масле кататься. Очень тебя прошу, разыщи мой ка́рго (cargo, груз)!
    А произошло вот что. Книги лондонского издательства «Пингвин Букс» по дороге в Москву куда-то затерялись. Исчезли. Никто не мог ответить ничего внятного. Ответственные лица недоумевали и только. И вот пока съехавшиеся в Москву издатели всего мира заключали выгод­ные сделки, похлопывая друга по плечу и угощаясь заморским бухлом, — на фоне всего этого делового благолепия томилась в павильоне у пустого стенда одинокая г-жа Пей­джер. Она тяжело переживала. Она рассчитывала, что её московский помощник Еремей, то есть я, разыщет её книги в невообразимом советском бардаке. Странно, прав­да? Я совсем не похож на Пинкертона.
    Две недели продолжалась ярмарка. Две недели грустная леди вздыхала:
        — Если ты найдешь наш cargo, Еремей, я приглашу тебя в Лондон. Ты там будешь как сыр в масле кататься. Ищи, дружок, крепче ищи...
    Время от времени сообщалось, что груз «Пингвин Букс» прибыл туда-то. Моя подопечная прямо на глазах оживала. Я немедленно выезжал навстречу, но выяснялось, что произошла ошибка. Кто-то что-то с чем-то перепутал.
    А время шло, надежд отыскать пропавшие книги оставалось всё меньше.
    Бедняжка Тэг­ги как-то осунулась, перестала подкрашивать ресницы и, тяжело плюхаясь в кресло, уже не закидывала одну элегантную ногу на другую. Укатали сивку крутые гор­ки. Она частенько сбивалась с мысли, но по-прежнему твердила своё:
    — В Лондоне ты у меня, Еремей, будешь крутиться в масле...
    Нервные перегрузки имели ещё одно последствие: её превосходный русский стал не то чтобы забываться (как мой «одноразовый» английский), но давать-таки нешуточные сбои. Време­нами исчезал её почти безупречный московский говор. Огорчённая и уставшая миссис Мейкер начинала то «якать», как в Рязани, то бухтеть по-вологодски, а когда драматизм ситуации достиг пика, из её уст полилась речь жителей Читы и Кемерово, с проглатыванием безударных глас­ных. Вместо «разыскивает» у нее получалось «разыскиват». Еремей слишком долго разыскиват карго, ей начинат действовать на нервы Москва. Зазвучали даже какие-то мяукающие китайские мотивы. В общем, упёртая бизнес-леди стала резко сдавать. Конечно, я не си­дел сложа руки, я каждый день мотался то в аэропорт, то на таможню или почтамт, запол­нял массу бланков, заявлений о пропаже, какие-то поисковые документы, бродил с охран­никами по терминалам, рылся в бесконечных картотеках... Ни следа. Мне было жалко г-жу Пейдж Меркель, я ничем не мог ей помочь, а она думала, что я саботажничаю или ле­нюсь.
    В глубине души я надеялся, что груз всё-таки отыщется и уж тогда ей не увильнуть: придётся меня, своего благодетеля, торжественно пригласить в Лондон и засучив рукава покатать как сыр в масле. (Плохо я тогда знал буржуев). С другой стороны, проявлять излишнее усердие не хотелось. Мешало достоинство советского человека. Вот я и старался выглядеть бесстрастным. И хотя логотип лондонского издательства был крупно изображён в выставочном павильоне на стенде, мне было как-то недосуг получше его разглядеть. А уж тем более что-то запоминать. Во всех поисковых документах слово «Пингвин» я писал латынью через пень-колоду, по наитию, вернее, исходя из многолетнего опыта обучения английскому языку, а именно: чтобы буквы выговаривать не по порядку, а шиворот-навыворот, и чтобы при чтении вслух слышалось завывание: «пинг» и «уин». Очень просто.
    — Опять не нашлись? Еремей, умоляю, найди мои книги. Это очень важно для моей жизни. Ох и вляпалась я, как кур во щи! Есть большая неприятность, когда они never не обнаружатся.
    Мне, правда, было очень жалко мою госпожу. Особенно когда она своим деревянным голосом буквально заклинала меня на родном языке: help или даже такое: here, there and everywhere, а, бывало, и совсем соскочит с резьбы: I need you.
    Ситуация прояснилась, в последние часы работы выставки. Пока команда наших со­образительных парнишек отгружала халявную заграничную литературу в книготорговую сеть, меня усадили составлять какую-то ведомость (уф, в последний раз!). По привычке я черканул название фирмы, не особо озадачиваясь правописанием.
    — Боюсь, это не есть хорошая идея, — услышал я дрожащий голос.
    Госпожа Плеймейкер стояла у меня за спиной, заглядывая в заполненную мной ведо­мость. И шевелила губами. Я перечитал: «Pingwin»... И что?
    — Но это не будет понятно. О, как это можно, Еремей!
    Я пожал плечами, давая понять, что допустил ерундовую оплошность и сейчас же её исправлю: «Peengvin».
    — Ты, Еремей, рехнулся?
    Дальше было вот что. Меня охватил азарт... Неужели я так и не напишу это проклятое слово без ошибки? И попросил коллег, чтобы никто не подсказывал. Торопливо, наугад я писал по-английски «пингвин, пингвин, пингвин». Негодующие возгласы моей госпожи означали, что я вновь и вновь ошибаюсь. Подтянулись любопытствующие. Pinguin, Peangween, Pingveen... Сколько я сделал попыток, не считал. Думаю, не много на свете слов, которые допускают такое разнообразное ошибочное написание... Puinguin, Peengwean, Piengvien, Pingpong... Англоговорящие товарищи, обступившие стол, откровенно покатывались со смеху. От мысли, что в заполненных мной поисковых запросах название ни разу не было написано честь честью, мне стало не по себе...

    Чем дело кончилось, читателю знать не обязательно.
    Чтобы поставить точку в повествовании, я со­чинил несколько вариантов развязки. На выбор: патетико-профессиональная, социал-административная, кадрово-этапирующая, психоконтрактивная, пружин­но-поршневая и несколько других. Вставляю ту, которая лучше других соответствует мое­му теперешнему состоянию духа.
    Прощаясь с Московской книжной ярмаркой, госпожа Тейдж Мейзер заявила: «Если ты когда ни­будь сунешься в Лондон, треклятый Еремей, и попадёшься мне на глаза, то не успеет про­звонить Биг-Бен, как ты очутишься — нет, не в Гайд-Парке и не на Пикадилли, даже не в усыпальнице Карла Маркса, не рассчитывай на это — тебя, Еремей, бросят в Тауэр. До конца времён! Это ты, чёртов кэгебешник, всё нарочно подстроил...»
    — Да ладно тебе, мистрис Мессер, из мухи слона делать, — отмахнулся я, нарочно коверкая её фамилию. — Чего тут горбатого-то лепить? СССР страна гигантских масштабов, не у тебя одной что-нибудь да теряется. Понимать надо!
    — Еремей... Пропадите вы оба пропадом, ты и твоё СССР…
    В отместку я хлопнул себя по лбу:
    — Cлушай, Марпл, а ведь мы не запрашивали Лондонский пингвинарий?

    ...Много лет спустя премьер-министр Великобритании давала знаменитое телеви­зионное интервью советским СМИ, и глядя на экран телевизора, я некоторое время думал, что меня обма­нывают глаза. Такой потрясающей схожести нельзя было себе представить. Это был клон преискусной выделки. Я видел перед собой торжествующую британскую издательницу — оживлённую и уверенную в себе. В точности так выглядела бы моя Пегги, найдись её драгоценный cargo. Её лицо лучилось от радости. Я буквально ждал, что Железная леди окликнет меня («Вау, Еремей!») и немедленно пригласит в Лондон. Катать как сыр в масле.
    Не знаю почему этого до сих пор не произошло.