Наступило обычное воскресное утро: в сознание Лары знакомо прорвались громкие звуки из кухни и заливающий комнату красный свет. Дело в шторах: они цвета знамени революции и полупрозрачные.
На кухне что-то грохало, звякало, шкворчало. Гудел, ругая то ли власть, то ли жизнь, недовольный бас. Иногда его сменяло женское монотонное бухтение.
Воскресенья Лариной жизни начинались так уже лет семь. Или восемь?
Солнце било в глаза красным, бесило и мучило. Нет, невозможно.
– Уймись уже. Надоело.
– Что?
– Всё. Всё надоело.
Нехотя приняв наступившее утро за данность, Лара выползла из-под одеяла. Нащупав голой пяткой шлёпанец, подтянула его, ощутила противную резиновую холодность. Надо бы, наконец, купить нормальные тапки – мягкие и тёплые. Второй шлёпанец заставил ещё раз поёжиться. Не оборачиваясь, процедила:
– Встаёшь?
– Неа. Поваляюсь ещё.

Кухня встретила неприветливой теснотой. Свёкор Илья Ильич занимал большую часть – и стола, и всей этой площади два на три, и вообще всего этого душного мирка. Лицо у свёкра всегда такое, словно он жуёт лимон и кисло морщится. Свекровь Любовь Петровна толклась у плиты.
Жаль, что нельзя стать невидимой. Но обойтись без привычной утренней кружки тёплой воды Лара не могла.
– Доброе утро.
– Лара, драники стынут! – свекровь вывалила из сковороды в огромную миску очередную порцию духмяных красавцев.
Готовить свекровь умеет. Вкусно, много и напрасно.
– Петя еще спит. Мы попозже.
Лара наполнила кружку, протиснулась между столом и спиной в линялом халате, включила микроволновку. Минута тянулась мучительно долго: Илья Ильич успел обличить и обругать какого-то депутата, а свекровь – нарочито резко и с грохотом передвинуть табуретку, бросив позывные в тесное пространство:
– Стараешься для них…
Скорей бы отсюда.
– Спасибо, Любовь Петровна, очень аппетитные, большое спасибо, мы обязательно…

Лара извлекла из сумки одну за другой три стопки тетрадей с контрольными пятых классов. Раскрыла первую тетрадь и застыла, теребя красную ручку. Почему всё так? Непонятная и дурацкая жизнь. Эти чужие для неё люди, эта ненавистная работа…
Надо бы что-то изменить, разрушить, совершить! Но дальше воображение хронически упиралось в тупик. Поменять работу? А что она умеет? Да и школа рядом – удобно. Бросить мужа? Он хороший, не заслужил предательства. Да и куда ей уходить, не к матери же – там не слаще, чуть вырвалась. Замужество казалось шансом, а стало разочарованием.
Хочется ребёнка. Лара всегда мечтала о детях и даже думала, что у неё их будет не меньше десяти. Но годы идут, а не получается. Может, с другим и получилось бы, но у неё же Петя. Видно, не судьба.
Лара всмотрелась в небритое, блаженно похрапывающее на диване лицо, которое когда-то вскружило ей голову своей чрезвычайно притягивающей добротой и вселило надежду на что-нибудь прекрасное. Прошло лет семь – или восемь? Давно уже этот увалень и добряк надоел ей до смерти. Да и черты его с каждым годом кажутся Ларе всё больше какими-то кислыми, чем добрыми. Неужели она так и проведёт свою жизнь на этом неудобном диване, в этой клетушке с нелепыми шторами, которые выбирала свекровь? Заменить неудобно – вдруг обидится? Старалась, конечно, спасибо ей. Она всегда старается. Мужу угождает, сына оберегает, всех кормит, за всеми присматривает – хранительница очага что надо. Да, наверное, так и надо. Всё правильно. И всё хорошо.

Звуки из кухни вместе с родителями перекочевали, наконец, в соседнюю комнату.
Зашевелился Петя:
– Как вкусно драниками пахнет!
Драники у свекрови прекрасны. Петя смёл с тарелки штук пятнадцать, обильно сдобрив каждый сметаной. Лара тоже не удержалась от десятка с мыслью «да ладно, всё не так уж плохо…». На дне миски ещё с десяток дразнились поджаристыми корочками. Не оставлять же такую красоту, в самом деле. Расправились и с ними.

Домыв посуду, Лара вышла из кухни. В это время по узкому коридору, тяжело кряхтя и постанывая, проплывал огромный живот свёкра, загородив собой сразу полмира и весь проход. Пришлось ретироваться и подождать, пока Илья Ильич скроется в уборной.
Ожидая освобождения прохода, Лара успела зачем-то подумать: а не приготовить ли ей сегодня обед? А что, разве она не может накормить семью?
А вот и не может. Любовь Петровна очень гордится тем, что готовит вкусно и много. И когда обнаруживаются признаки захвата Ларой части драгоценного кухонного пространства при попытке что-то приготовить, свекровь нервничает: борщ у Лары недостаточно красный, яичная скорлупа неэкономно очищена, кастрюля не тем боком поставлена... Лара понимает Любовь Петровну. И Ларе бывает неловко по двум причинам: из-за того, что она ничего не делает на кухне, и из-за того, что в своём порыве что-то сделать она может огорчить свекровь. То есть Ларе неловко всегда. Уже лет семь. Или восемь.

Утро лениво подбиралось к полудню, когда у Ильи Ильича подскочило давление. Так сильно, что вызвали скорую. Ехать в больницу свёкор наотрез отказался: в первый раз, что ли, криз этот? Пройдёт. После укола давление почти улеглось на прежнее место, и больной, отчаянно морщась от таинственного лимона, дал не первое уже обещание врачу соблюдать диету и вообще поменять образ жизни. Да-да, он всё понимает, осознаёт. Понимание необходимости – половина дела.
А когда половина уже сделана, вторая ведь не к спеху?
Буря, всколыхнувшая воскресную безмятежность, еще немного помыкалась по притихшим комнатам – и тоже затихла.

Лара снова села за контрольные, а Петя уехал:
– Посмотрю карбюратор.
Так он сказал. Зачем ему карбюратор, он не уточнил, но Петины карбюраторы Лару не волновали. Правда, воскресные поездки мужа – история загадочная, нелогичная и неопределённая, как вся Ларина жизнь. Ритуалу Петя не изменяет вот уже года два. Или три? Позавтракает, побреется-приоденется – и на авторынок. Что-нибудь посмотреть. Зачем ему каждый выходной что-то там смотреть, неизвестно, однако возвращается Петя часа через три-четыре неизменно довольный и добрый, поэтому Ларе безразлично, куда и зачем ездит Петя. Доволен – и славно.
Тетради, тетради… Вечные, нескончаемые тетради. Ошибки, тройки, двойки… Кто бы и ей исправил красной ручкой то, что неправильно? А оценку свою она и сама знает.

Так бывает: случайная мысль падает роковой каплей в переполненную чашу, а случайный взгляд цепляется за что-то – и решает всё.
Выплеск Лариного воскресного уныния приняла на себя штора напротив – именно в её злосчастный цвет знамени упёрся взгляд Лары в момент взыгравшего душевного кризиса. Хватит с неё этих бесполезных красных тряпок, пропускающих свет! Как можно было столько лет их терпеть?! Лара вскочила на стол и потянулась к карнизу, чтобы сорвать с петель назначенную виновницу всех бед.
Вероятно, стоит критически осматривать поле предполагаемых действий перед тем, как ринуться менять свою жизнь. Ларе же стоило сначала прибрать разложенные тетради. Нога, попав на скользкую обложку, резко поехала в сторону, а Лара сбитым на взлёте истребителем рухнула на пол.
Перелом кисти – это очень больно, но не очень страшно. Через два часа Лара по-прежнему исправляла ошибки пятиклассников, но уже левой рукой и не отвлекаясь на душевный кризис и революционные помыслы.

От Пети, как всегда после авторынка, пахло чем-то неуловимо романтичным – приятной смесью тонкого парфюма и манящей неизвестности. Огорчиться, увидав на жене гипс, Петя не успел: чтобы не спугнуть его довольное и доброе лицо, Лара поспешно улыбнулась:
– Ерунда! Хотела шторы… постирать, Петь, – закончила она скороговоркой, поймав на себе участливый взгляд входящей свекрови.

Плечом к плечу на тесной кухне ужинала семья, сплочённая сразу двумя воскресными происшествиями: кризом Ильи Ильича и гипсом Лары. Любовь Петровна хлопотала с особенным усердием и утроенной душевностью:
- Вкусно, ага? Ну, ещё бы! Добавочки?
Отказаться от добавочки было невозможно – могло последовать то неловкое молчание, во время которого обычно становится совестно, ведь Любовь Петровна так старалась.
Свёкор ел то же, что и все, но казалось, что он жуёт только свой нещадно кислый лимон.

За окном зажегся фонарь. Его неяркий вечерний свет, пропущенный через красную штору, мягко и привычно улёгся на комоде, словно огромный розовый кот, вальяжно занявший место хозяйского любимца. Лара засмотрелась на кота. Красивый. Милый. Толстый. Чудесный домашний котик, приходящий к ней на комод каждый вечер.
– Петь…
– М?
– А давай жить по-другому?
– Давай. А как?
– Давай придумаем.
– Давай. – Петя смачно зевнул и забурился носом в подушку.
– А давай купим новые шторы. Может, мама не обидится?
– Агм, обзатльн купм… – Невнятный бубнёж сменился ровным сопением.
Лара зевнула, потрогала гипс, грустно улыбнулась розовому коту и закрыла глаза. За стенкой глухо и вяло гудел недовольный бас. Потом он сменился недолгим женским бухтением. Потом стало тихо. Закончилось ещё одно воскресенье.
А может, и так нормально?