«Первая любовь – это пожар, причины которого неизвестны даже полиции… Первая любовь опасна только в том случае, если она последняя. Но в действительности первой любовью является вторая». Бронислав Нушич.

Я обеими руками голосую в поддержку мыслей известного сербского писателя. Более того… скажу, что первой любовью в действительности может явиться и третья, и четвёртая, но даже и последующие любви, как, например, у меня. «Как же это так?» — спросите вы. Да всё очень просто… Первые четыре-пять являются обычными попытками, а вот последующие переходят как бы в привычное состояние, но опять же с новыми забегами — достичь чего-то нового, неизвестного и самого первого.

Что уж там говорить, я влюблялся очень часто, порой до двух раз в год, и все мои любви были не иначе, как самые настоящие и первые! Они непременно были с теми же самыми переживаниями, волнениями и всеми вытекающими влюблёнными последствиями. Да-да, именно с такими интересными качествами, о которых с упоением откровенно твердят наши достопочтимые граждане, когда дело вдруг касается личных отношений. Но, в тоже время, все любви обладали своей чистой первозданностью и удивительной неповторимостью. Иногда в голове возникала мысль шальная, а как же, может, я такой неразборчивый? Но сейчас скажу вам правду… Когда вижу человека, берегущего свою единственную и неповторимую первую любовь, то, честное слово, мне становится его жалко и нестерпимо больно за следом идущие любви, удешевлённые или недооцененные ни за что.

Первой школьной влюблённостью после детского садика была Светка, которая предпочитала мне более старших ребят и даже преклонялась не однажды перед молодыми преподавателями. Например, просто таяла от нахлынувших чувств, при встрече с учителем танцев. Но, что самое удивительное, как потом выяснилось, на меня с упоением положили свои милые глазки почти половина девчонок в классе, а я почему-то выбрал именно эту, недосягаемую особу. Не ведаю, что за шестерёнка повернулась в то незабываемое время в мозгах моих, и какая именно распрямилась пружина, но я снова влюбился — в четвёртый раз. Это была девушка, старше от меня на десять лет.

Теперь-то я знаю, что частенько такое бывает и у мальчишек, и у девчонок, но тогда… Я был поверх самых высоких облаков без своего детского ума и без памяти, от нахлынувших на меня удивительных чувств и наваждений!
Всё бы ничего, куда уж тут деваться? Люби, раз так случилось! Но дело-то в том, что эта молоденькая учительница была невестой моего двоюродного брата. О-о-о, не было предела сомнениям моим. Хоть Оля и говорила, будто дождётся того момента, когда, наконец, я вырасту, но не упускала случая, чтобы не поцеловаться лишний раз с этим гадским родственником. Я готов был на всё… Желал подрасти за один день, и даже хотел найти колдунью с зельями заговорными, дабы отвратить брата от небесного создания чудной красоты, по какому-то злому праву такому уроду доставшуюся. Мечтал вызвать супротивника на дуэль, при этом обдумывая по ночам, буквально до мелочей, все слова, все поступки с приемами предстоящего, пусть не совсем смертельного, но боя. И, прости небо грешного, была даже такая мысль поганая, чтобы отравить его не полностью. Чуть-чуть совсем… Дабы остался жив, женишок, но при этом не состоялся бы для дальнейшего семейного благополучия.

Вот ещё одна жизненная несуразность, о которой и сейчас, находясь уже во взрослом состоянии, вспоминая и переживая, стыдно очень говорить, но приходится. Ведь очаровательное чувство влюблённости пришло ко мне во время похорон моего любимого дедушки. Вот ведь как в жизни бывает, удивляюсь порой до глубины души, но… Да-да, именно так всё и произошло. Надо было жалеть и плакать горючими слезами, а я, словно последняя скотина, влюбился на кладбище. Влюбился безответно и беспросветно, что да, то да… Не знал я тогда, как объяснить самому себе, взявшиеся совершенно ниоткуда эти чувственные переживания.

Отпевание проходило в церкви. Запах внутри помещения стоял ужасный, и меня благополучно выпроводили во двор на скамеечку. Мы сидели с Олей рядышком. Так близко, что сердечко моё махонькое трепыхалось удивительно нежно. Она держала меня за руку и искренне успокаивала многострадального внука, постигшего невероятную утрату. Я же, позабыв всё на свете, думал только о том, чтобы эти очаровательные минуты растянулись необычайным образом на вечность вечную! Вот тебе и четвёртая любовь… Но волшебного такого чувства, исходящего из мирового магнита любви, не было раньше и не будет уже больше никогда. Со стороны посмотреть, вроде бы всё просто. Ан, нет… Как же заглянуть-то в душу ребёнка, нежно и трепетно вступающего на тернистый путь взросления? Ведь он, человек, пусть и маленький, но со своими индивидуальными человеческими примбабасами. А именно с ними обращаться нужно чересчур осторожно, пока нет у ребёнка должного опыта. Все мы умники, если самих же и не подопрёт. Конечно же, прибегут и сильные волнения, и любовь ещё не раз нагрянет, но чуть-чуть не так, и чуть-чуть по-другому, это точно, я вам говорю.

Дедушку похоронили… Когда вышли за ворота кладбища, уже никто не плакал. Только и было слышно со всех сторон, что, мол, хорошо пристроили, в самый что ни на есть песочек. Одни окали, другие акали, создавая особую атмосферу родственных отношений, усиливая громкость, по мере отдаления от ограды. Говорили про череп, выкопанный из могилы, мол, откуда он взялся и чей может быть? Обсуждали последние дни жизни дедушки и переживали за то, что из деревень все поразъехались, а кладбище, тем не менее, разрастается, словно на дрожжах.
С веток толстенных берёз слетелись вороны, которые тоже на своём языке о чём-то каркали, и по-птичьему толкались между собой. Суетясь и громоздясь, птицы, с превеликим удовольствием, клевали с могил дешёвые печенье с конфетами и крупу. Мужики, из двоюродных родственников, что копали могилу, были уже навеселе. Но это «навеселе» было надёжно спрятано от нежелательных взглядов и могильщики с фальшивыми грустными лицами, то и дело намекали на то, чтобы ещё налили им по стопарику, ведь до деревни далеко, целых пять километров.

На дворе стояла уже совсем не дивная осень. Поздняя, грязная, дождливая. Листьев жёлтых на деревьях осталось мало, а вот забот привалило, как никогда много. Надо было подсуетиться и на зиму забрать в город бабушку, что тётя, самая младшая дочка, и сделала. Надо же ведь, лишь совсем недавно многочисленные родственники приезжали копать гуртом картошку и вот опять застолье, только причина иная, не столь лицеприятная. Но, тем не менее, вновь помчались бабы в погреб и принесли в эмалированных тазиках соленья в виде капусты, огурцов, помидор и грибов различных видов с наименованиями. Достали мочёных яблок, клюквы, брусники и, конечно, кваса. Оставалось выволочить из печи здоровенный чугун со щами из кислой зелёной капусты с огромным куском говядины и навести, приготовленную загодя, окрошку с гадскими медузами. Окрошку я ненавидел именно из-за этих медуз, ведь вместо колбасы нарезали внушительными кубиками холодец. Ещё оставалось добавить кастрюлю с компотом, объёмную миску с картошкой, несколько противней с пирогами и плюшками с маком, а так же три-четыре четверти самогона, всё — стол готов.

Вначале вспоминали дедушку Григория, как он любил, чтобы внуки чесали его реденькие волосы частым гребешком, которым вшей раньше гоняли. Рассказывали, как дед шпынял внуков за то, что инструмент его весь растащили и растеряли. А затем делились промеж собой своими проблемами, заботами и планами. Дяди рассказывали про войну, а отец поддал конкретно самогону и что-то бросил невежливое бабушке. Один из братьёв полез на него драться, но их тут же разняли. Жених Олин тоже наклюкался порядочным образом и нёс полнейшую ахинею и пьяную чушь, мол, главнее его во всех ресторанах с кабаками быть не может, любого закопает, коли что.

Ольга не выпила ни стопки, я специально следил за ней. После Сашиных выходок, она встала и вышла во двор. Конечно же, я вылетел следом. Мы долго гуляли вдоль деревни, а потом спустились к речке. Рассказывали друг другу про себя и своих друзей. Мне было приятно от одной только мысли, что я нахожусь с человеком, с которым так хорошо, так мило, нежно и ничего больше другого не надо, ни за какие деньги!

Оля, вдруг внезапно обняла меня за плечи, повернула к себе лицом и, глядя пронизывающим взглядом, пытаясь оставить его где-то там внутри около моего сердца на долгую память, тихо-тихо сказала:

— Вовка, мой самый лучший в мире Вовка! Поклянись мне, прямо сейчас скажи, что будешь ты всегда-всегда, на всю оставшуюся жизнь, таким, какой ты есть сейчас — светлым-светлым, добрым-добрым.

Я ещё тише, чем она, ответил, что клянусь. Оля прижала мою влюблённую голову к своей груди и ласково поцеловала в темечко. Тепло нежных желаний влюблённым потоком стремительно прошло через всё тело, до самых моих мальчишеских пяточек. Я набрался смелости, обнял Олю за талию, и мы долго-долго молча смотрели на быстрое течение реки, уводящее нас в неведомые страны и несбыточные, но так искренне желанные, мечты.

«Почему так скверно устроен этот неподобный мир? – думал я. -- Почему кому-то надо ходить ещё долго-долго очень в школу, а кому-то сразу — учительницу на подносе без болезненных вопросов, нате, пожалуйста, извольте отведать?»

— Так уж устроен он… мир этот. — будто услышав меня, отвечала Оля, тормоша чудными пальчиками мои непослушные волосы.
— Но разве ты не можешь жить по другому и пойти по правильному пути? Ведь со мной всё ясно, маленький я… А ты?
— Могу, наверное…
— Ну, почему… тогда?
— Боюсь жить по твоему, этому другому, никак все… Вдруг будет хуже. — сказала Оля и посмотрела с великой надеждой в глазах в небо, по которому неслись уж очень низко над нами, довольно неприглядного вида, мрачные осенние облака.

Полгода я мечтал и любил. До самой весны ни на кого даже и не заглядывался, когда вдруг показалось, что именно в это время свершится невероятное чудо. Свершилось. Родители получили приглашение на свадьбу. Как только я не упирался, меня не захотели оставлять на целых три дня дома. Ох, уж эти деревенские свадьбы: трёхдневные, пьяные, хулиганские, развратные… Я всегда говорил, что ходить далеко не надо — посети лишь рынок и деревенскую свадьбу, сразу станет ясно как живёт и чем дышит народ в данной стране в определённый период времени.

В первый день было грустно, особенно когда кричали горько. Во второй день с утра ужасно весело до безобразного момента, когда били глиняные крынки с мелочью денежной и мы, пацаны, набивали ей карманы, а следом смеялись до слёз от ряженых на половую тему, и от матерных частушек, убивающих наповал. А потом… Потом на всеобщее обозрение вытащили белую, ещё вчера чистую и невинную, простынь с алой кляксой по середине. Показывая тем самым, что первая брачная ночь удалась на славу. Кто-то крикнул, мол, красные чернила не пожалели и заржал ужасным голосом самой дикой, необразованной сволочи на свете.

Старшие товарищи тут же пояснили мне, бестолковому влюблённому, что сие обстоятельство означает и как действо данное в мальчишеских кругах обзывается. Объяснили нагло, грубо, по-хамски доходчиво… Тем самым смыв навсегда великой грязью из самой гадской людской помойки все мои честные, чистые и нежные чувства с помыслами из моей влюблённой башки. Стало противно и вредно до тошноты безобразной.

Как пришла моя любовь внезапно, так и испарилась навсегда, ошеломлённо и обескуражено.