Когда я сказал, что мы перебираемся в деревню из города, Вероника даже обрадовалась: речка, лес, природа, птички поют, земляника на каждой полянке...

Я тогда удивился, до чего спокойно она восприняла крах нашей обыденной жизни. Но что от неё, дурочки, можно было ожидать? Всю свою жизнь - за спиной своего папочки - на всём готовом. В школе, она, понятно, была вечным, обожаемым мальчишками, объектом зависти одноклассниц. В институте тоже знали о высоком положении её папы. А зачётка, что ни говори, порою карманным зеркальцем отражает и социальный статус родителей студентов: папа мог помочь той или иной кафедре, но вряд ли стал бы, пестри зачётка одними трояками. Впрочем, и Вероника дурой отнюдь не была; учиться ей нравилось; специальность была гуманитарной, общеразвивающей. Может её пятёрки и оказались заслуженными. К образу моей избранницы они лишь прибавили шарму: она мне тогда волшебницей казалось, чем-то вроде неземной принцессы какой-то: лёгкая, весёлая, всегда улыбающаяся, не ходит, а порхает, и, вдобавок, говорит, как поёт о чём-то ужасно мудром, возвышенном; чуть тронь какую тему - стихи потоком, то ли свои, то ли чужие, сразу и не разберёшь.

Странно, что она мне ответила взаимностью: кавалеров у неё было хоть отбавляй, причём ярких, блестящих. Но тут, как ни обидно в этом нынче признаться, сыграла роль моя "неблестящесть": я - то больше молчал и ей поддакивал, и Вероника тут же окутала меня вытканным ею же покрывалом романтических фантазий. Разочаровать её несоответствующим неосторожным словом я просто не успел или не сумел. Щебетала-то она за нас двоих на каждом из свиданий; я лишь пытался выполнить её прихоти: послушно брёл в музеи или театры, куда она сама доставала билеты, носил её невесомые кофточки, когда ей становилось жарко, осыпал её цветами по утрам...

Больше всего я боялся, что влиятельный отец Вероники меня не примет: скажет, что я его принцессе - не пара и отправит не солоно хлебавши подобру-поздорову. Но он неожиданно одобрил выбор дочки, вернее просто его не обсуждал; сыновей у него не было, и мне предстояло играть роль сына. Роль оказалась довольно тяжёлой для меня: я вовсе не готовился к карьере эффективного менеджера крупного предприятия, но я уже назвался груздем, независимо от моих симпатий и антипатий к кузову; оставалось лишь стараться. Тесть делал всё, чтоб я вошёл в его дело; самолюбие моё по пустякам старался не задевать. Хвалил он меня куда чаще, чем бранил, и, как я теперь понимаю, вовремя убирал штабеля тех дров, которые я успевал наломать по неумению. Я даже постепенно начал верить, что многому научился за два-три года в начальственном кресле. Тем больнее и сокрушительнее оказалась внезапное падение с этих сияющих высот после неожиданного инфаркта старика.

Горе моей жены было глубоким и неподдельным; но она оплакивала доброго любимого папу, не понимая, что оплакивает всю свою предыдущую счастливую жизнь. Я тоже не сразу это сообразил, но нисхождение из князей в грязь оказалось стремительным. То, что мы живыми и невредимыми сумели уехать в глушь от цепких глаз бывших коллег и сотрудников я в итоге счёл неплохим шансом. Адаптировался я довольно быстро: рыбалка, походы за грибами, починка старого деревенского дома и даже возня в нашем крохотном огородике отвлекали меня от горьких мыслей. А вот романтический энтузиазм Вероники угас довольно быстро. Оно и понятно: на просёлочных дорогах модно одетая дама с болонкой на поводке смотрелась несколько экстравагантно; дом с туалетом во дворе привёл её в ужас, а прелести дачной жизни прискучили почти мгновенно. Сперва она ждала своей "болдинской осени", но впечатления и восторги, связанные с маленькой поэтичной речушкой в песчаных извилистых берегах и прозрачными берёзовыми кронами уступили место обычной скуке. Какое-то время Вероника честно пыталась улыбаться и находить в окружающих пейзажах какую-то радость, но вскоре отчаянно затосковала.

Пытаясь её развлечь, я порой брал её с собой на рыбалку, хоть и удила она не столько рыбу, сколько рифмы для своих никем не читаемых поэтических шедевров, но и это быстро кончилось. Однажды она вспылила и, ни слова не говоря, отправилась по направлению к дому. Я какое-то время пытался её догнать и поговорить по душам, но наткнувшись на продолжительное гордое молчание, плюнул и вернулся к брошенным на причале удочкам. Я полагал, что этот каприз и досада рассосутся к вечеру: такое уже не раз бывало. Но к вечеру Вероники дома не оказалось. Она исчезла, причём исчезла бесследно: ни её городские подружки, ни бывшие сотрудники, ни поднятая на ноги местная милиция не нашли её; болонка тоже исчезла вместе с хозяйкой. Можно даже не объяснять, как я горевал; близлежащий лесок и поле я облазил вдоль и поперёк в поисках моей пропажи; разбуди меня ночью и я не колеблясь нарисую точную до травинки карту местности. Диких зверей у нас в лесу не водится; худых людей в округе тоже давно не встречали. Все версии сходились к тому, что Вероника со своей любимой собачкой как-то добралась до местной электрички. Но куда она потом отправилась без чемоданов с вещами? Все её модные платья висели в шкафу не тронутые...

Что и говорить: жизнь для меня утратила всякий смысл. Но деваться мне было некуда и года два я существовал по какой-то инерции: ходил на рыбалку, копался на своём огороде, подрабатывал в деревне, поправляя древним, как их избы старухам почерневшие заборы. Каждая в благодарность норовила угостить меня самогоном и я бы спился, но Вероника спиртное не переваривала, и в память о ней я заделался принципиальным трезвенником, чем потрясал своих клиенток. От тоски я начал читать книжки стихов, которые оставила Вероника. От бормотания строго упорядоченных созвучий моя печаль казалась светлее и возвышеннее, а строки сами по себе западали в память. Боюсь, что вредная привычка читать стихи наизусть в сочетании с любовью к одиночеству и отказу от самогона создала мне славу местного сумасшедшего; по крайней мере предложения познакомиться с чьей-то племянницей или крёстной сошли на нет. Я и сам почти поверил в своё безумие: мне на каждом шагу за каждым деревцем мерещилась моя исчезнувшая бог весть куда подруга. Но стоило приблизится к поманившему меня стволу, и Вероника исчезала, а вместо неё в листве шевелилась обычная светотень.

Я уже окончательно было смирился с тем, что не увижу любимую жену до самой моей смерти. Но вот вчера, когда я шёл с вечерней рыбалки...

Было уже темно, и я по привычке подсвечивал дорогу карманным фонариком и бормотал в такт шагам любимое Вероникино стихотворение. Батарейка внезапно села; но темнота оказалась совсем не кромешной: как будто с неба мою дорогу освещал мощный фонарь. Я поднял голову полюбоваться луной, от которой, как мне казалось, разливалось это необычное сияние...

И Боже правый! По небу полушла - полулетела моя Вероника! Да, она ни чуточки не изменилась за прошедшие два года: легкая, беспечная, с вычурным изящным китайским зонтиком от солнца, в элегантных французских туфельках, которые так не подходили к местным деревенским дорогам. Впереди семенила её любимая болонка, готовая застрять у каждой встречной звезды; да и звёзды эти казались огромными сияющими шарами, эдакими небесными одуванчиками: одуванчики всегда были любимыми Вероникиными цветами. Завидев меня, Вероника резко затормозила свой полёт и натянула поводок. Она заулыбалась и отчаянно замахала зонтиком, явно призывая меня к себе, но как я мог взобраться к ней на небо? Я попытался, было, жестами ей это объяснить, прося её саму спуститься на землю, но в это время вредная псина увидела пролетающую мимо комету, и вырвав из рук хозяйки поводок, помчалась вслед за ней.

Вероника рассмеялась, и махнув мне на прощание рукой, полетела за своей любимой собачкой. Вскоре её сияющий силуэт окончательно затерялся в переливающемся небесном мерцании.

Вот, собственно, и всё обо мне и Веронике. На небо мне к ней не подняться. Ко мне сойти она тоже, пожалуй, не захочет: такие всегда парят в облаках, не спускаясь на грешную землю. Но даже от самой мысли о том, что она не умерла, а просто забралась на тридесятые небеса и гуляет по ним с болонкой, как по какому-то городскому проспекту, мне почему-то стало куда легче и проще. Нужно глядеть на звёзды почаще: а вдруг я её снова увижу...