6.
Июнь донимал жарой. Воля Владимировна сидела на скамейке и обмахивалась подолом своей шикарной юбки-плиссе карамельного цвета.
– Вот жарища-то! Ещё только начало лета, а уже и дышать нечем! – негодовала она, наблюдая за павлинами, которые вяло царапали и разгребали когтями сухую землю, пытаясь устроиться в углублениях, ища хоть немного прохлады.

В такую пору, случалось, Воля Владимировна наблюдала, как июньская небожительная теплынь вдувала шторы внутрь, они пузырями округлялись в проёмах окон и не лопались лишь от беспечности жильцов, а она ходила по комнатам с указкой и острием нервно тыкала в пузыри и подолгу ждала вздох ясного утра. А бывало, представляя себя птичкой-невеличкой, она следила с высоты зорким глазом за всем происходящим на территории пансионата.

Юбка не помогала. Вскоре в голову пришла авантюрная идея – пофорсить на велосипеде, а заодно разогнать тоску и прохладиться.
Сходу, вскачь, нарочито быстро виляя колесом, Воля Владимировна безрассудно давила бабочек и отдельных сородичей, плакучую листву средиземноморья, выискивая щелкунчиков и другую неизвестную живность, ещё не придушенную жарой. В цветных спицах колёс, украшенных разноцветным мулине, увядал тополиный пух.

Вдруг она заметила, что тонкий ручеёк пламени заскользил вдоль бордюра тротуара, и дунул во все стороны; как по бикфордовым шнурам пошёл сметать скопившиеся клубки навязчивого пуха и, округляя лужи, перескочив шнурованные ботинки охранника, легко перепрыгнул в окно ординаторской; там вспыхнул яростно и весело от спирта в склянках, а потом прямиком – на кухню, где притаились красные баллоны с газом. Взрыв повалил стену, от которого захлопали сиротские одеяла лежачих больных, на них потом и свалят вину, не мучаясь долго в поисках причин пожара. А снаружи все вокруг смотрели обалдевшими глазами на высоченную стену огня, за которой ещё долго звучали собачьи повизгивания, да вой ни в чём неповинных людей.

Откуда ни возьмись, появилась стая ворон. Птицы то пикировали сверху, то зависали над толпой и заглядывали в глаза столпившимся, выхаркивая гортанные хриплые звуки, добавляя неразберихи, суеты и страха. Вдруг в одном озарённом окне появилась обнажённая фигура одной из так называемых лежачих. Это была потрясающая женщина, которая воздев руки к Богу, что-то невыносимо кричала и мотала головой с распущенными волосами, напоминая Юдифь, а потом так и сгинула бесследно в огне.

А с другой стороны здания, добежав до деревянной постройки, огонь мгновенно слизнул кучу сухих листьев и переметнулся на стену. Всё запылало, затрещало и в считанные секунды затянуло дымом и пламенем. Отовсюду слышались вопли людей, перемешанные с криками павлинов; умиротворение и покой летнего благодатного дня сменился ужасом непредсказуемости развития событий.

Орест Олегович рванул на себя дверь комнаты Альбины Александровны. Всё – в дыму; огонь тюльпаном лизал абажур настольной лампы, едва различались свисающие лохмотья обгоревших штор, напоминающих декорации какого-то страшного спектакля... Он бухнулся на колени и инстинктивно пополз к кровати, где она лежала без признаков жизни, расслабленная, как тряпичная кукла; поднял на руки безжизненное тело, казалось, оно почти ничего не весит.

– Ну что же ты, девонька моя, – переходя на "ты", лепетал он, – распахни глаза, Альбинушка, горлица моя, я же обещал тебе рассказать сценарий нашего фильма, очнись, послушай меня! – речитативом сыпались фразы одна за другой.
Он то нежно прикасался пересохшими губами к её лицу, то ко лбу, к волосам, в страхе, что она уйдёт в иной мир навсегда, туда, где не будет рядом его, не будет ничего сущего, живого, никакого счастья и радости видеть её такой строгой и чувственной, с укоризненным и немного смущённым взглядом... Казалось, его собственная жизнь зависит от этого хрупкого существа, от этой милой женщины, которую он почти боготворил,... и вдруг он начал молить Бога, не зная слов молитвы по-настоящему, о том, чтобы она осталась живой и невредимой. И наконец он заметил, как дрогнули её ресницы...

7.
Прошло четыре месяца. Повезло с бабьим летом. Теплынь простояла почти до октября. Несмотря на серьёзные последствия разрушений после пожара, здание пансионата отремонтировали довольно быстро: частично - за счёт бюджетных средств, после яростной битвы с местной администрацией за определённую сумму, частично - за счёт спонсоров, по договорённости, что их родственникам будут обеспечены повышенное внимание и надлежащий уход. Пострадало больше всего левое крыло главного корпуса, его и пришлось восстанавливать, а в правом проведён лишь косметический ремонт, в том числе смахнули пыль в чудом уцелевшем актовом зале, где намеревались теперь устроить вечеринку.

Как ни странно, это богоугодное заведение для умалишённых не имело той примитивной казенщины по колориту стен и прочей сиротливости советских лечебных учреждений, когда в хозяйстве даже нормальной краски для стен днём с огнём не сыщешь, а из мебели - лишь партийный утиль.

И вот, в конце октября на дверях актового зала появилось красочное объявление, обрамлённое виньетками, что тогда-то в 19.00 часов состоится праздничный концерт и пенсионное благотворительное пати в честь Анджелы Дэвис.

Заинтересованные собрались у афиши для обсуждения предстоящего события. Политическая вывеска служила лишь добротной маскировкой; на самом деле планировалась вечеринка с танцами и буфетом по поводу окончания строительных работ. Большинство пациентов с трудом пытались связать в единое целое новомодное словечко "пати" с необходимостью моральной поддержки негритянской активистки, умело раскрученной советской пропагандой и телевидением.

– Пати в кровати... – прозвучал хихикающий гнусавый голос за спинами собравшихся, но реакции на шутку не последовало. Все сосредоточенно думали: как быть? А нет ли тут какого подвоха?

Альбина Александровна обречённо разглядывала содержимое своего чемодана: из его недр резко пахнуло затхлостью и застарелым запахом лаванды. Она перебирала юбки, платья, на одном из них заметила дырочку, проеденную молью, (не забыть бы заштопать!), но ничто не радовало её взгляд. "Надо бы что-то новенькое прикупить по такому случаю!" – горестно подумала она, зная, что ни времени, ни денег на обновки у неё нет. В конце концов, было подобрано серое скромное платье с воротником стоечка. С опаской она прильнула к зеркалу. Янтарные бусы жёлтыми бликами подсвечивали её шею и подбородок. Брошка – подарок Стасика – перекочевала с халата на платье, а туфли на высоком каблуке дополнили наряд.

В актовом зале освободили середину, приставив стулья, сбитые в ряды, вдоль стен; на столе, покрытом красной, как коммунизм тканью, установили радиолу, а рядом разложили голубые виниловые пластинки фирмы "Кругозор". Дело шло к вечеру. Проникающее сквозь узкие проёмы не плотно смыкающихся штор закатное солнце делило светлыми полосками танцпол на равные части.

Всё начиналось вполне пристойно. Нервный шёпот и ожидание чего-то волнующего электризовало обстановку. Главврач проговорила хорошо поставленным голосом короткий приветственный монолог. Все зааплодировали. Короткая пауза, и вот, что-то зашипело, как на сковородке и, спустя секунды, музыка взорвала зал. Песни Бабаджаняна будоражили кровь и чувства разлетались во все стороны, как брызги от брошенного в воду мяча. Кто-то пританцовывал; кто-то сидел в углу, и методично качаясь в наклонах, думал о чём-то своём; кто-то подпевал затасканные строки старых песен из прошлой жизни.

Орест Олегович появился в клетчатом пиджаке, камуфляжных штанах, с напомаженными волосами, зачёсанными назад. Он выпросил у Альбины Александровны крем "Нуф-Нуф" и теперь туфли его лоснились, как щёки малыша-крепыша. Из кармана брюк, белея серебристой фольгой, выглядывало горлышко бутылки шампанского, которая приятно холодила бедро.

- Вы что тут собрались богатый внутренний мир открывать? – спрашивал он в пространство каждого, кто попадался на пути.

Откуда ни возьмись, появилась никому не известная сутулая кляча, которой сразу дали кличку – Проныра. Высокая, с мелкими редкими кудряшками на крупной голове, в короткой, шириной в ладонь, чёрной юбке, прозрачной газовой блузке, под которой просвечивал бюстгальтер третьего размера, наполненный по всей видимости ватой для пухлости и соблазнения, но явно не роскошной плотью женщины средних лет, профурсетка направлялась от сцены к центру зала разболтанной походкой и интимным голосом вопрошала каждого второго и третьего:

– Ну! Кто сегодня отдаётся, хочешь, покажу как? Или все тут девственницы собрались? – при этом, она зычно хохотала, откинув голову назад.

По всем приметам повышенный гормональный фон явно накалял атмосферу общего веселья. Грохочущие ритмы меняли людей; словно под наркотическим воздействием они преображались, чувствуя себя свободными от комплексов и зажатости.

А когда затрещал шейк, то тут уж выпендрился Орест. Поднимая по очерёдности то одну ногу, согнутую в колене, то другую, он склонялся над ней, едва не касаясь локтями, то вдруг просто тихо качался в ритм, совершая замысловатые пассы руками. Некоторые парочки, забывая про музыку, останавливались и завистливо наблюдали за происходящим, а потом пытались неумело подражать, в надежде произвести неизгладимое впечатление на окружающих.

Объявили белый танец. Воля Владимировна неистовствовала. Пробираясь сквозь толпу, бесцеремонно раздвигая парочки в стороны, она буквально пролетала по залу в поисках Ореста Олеговича с надеждой поправить ему галстук, будто бы съехавший в сторону, как повод к тому, чтобы пригласить на медленный танец. Она не знала, что галстук в ромашки, как он хотел, не нашли и поэтому пошёл с гордой брутальной грудью; из-за ворота апаш дико и весело торчали два кудря, истинно кучерявые, а не после какой-нибудь там шестимесячной завивки.

Душераздирающие слова антоновской песни "у меня нет тебя прекрасней, но ловлю я твой взгляд напрасно..." практически на автопилоте направили стопы Ореста к ряду стульев, где с гордой прямой спиной восседала Альбина Александровна. Он сделал паузу, ожидая, что она поймёт намёк, но, не выдержав, сам подошёл и, склонив голову коротким кивком, пригласил на танец.
Она легко и нежно, как скрипка в футляр, вошла в его объятья. Ещё разгорячённый энергичными движениями после исполнения шейка, он прижался потной щекой к её холодному виску. Она не отстранилась. Проникающие в самую душу, требовательные слова: "а я повторяю вновь и вновь: не умирай любовь, не умирай любовь, не умира-а-й любовь!" могли легко и мёртвого поднять с постели.

На этом карнавале обречённых Альбина Александровна выглядела самой выразительной: в платье а ля Одри Хепберн она была живописна в своей сексуальности – ломкие ключицы, мальчишеская грудь и неожиданно упитанная поджарая попка и, при этом, царственные жесты роковой женщины дополняли образ таинственной незнакомки. Сверкающие глаза заменяли даже самые дорогие бриллиантовые украшения.

Заметив танцующих Ореста Олеговича и Альбину Александровну, Воля Владимировна растерялась, сникла и пошла с независимым видом к буфету, откуда неслись вкусные запахи от свежих беляшей и пирожков с капустой. Недолго думая, она купила четыре пирожка и умяла их, запив холодной газировкой. Настроение как будто дало крен в сторону улучшения. Рядом за столом, дожёвывала бутерброд с колбасой краснощёкая Варвара – шеф-повар столовой, похожая на масленый привокзальный чебурек, а, точнее, на румяную шанежку. Воля Владимировна, пообещав что-то толстухе на ухо, захватила её в плен и, подталкивая коленом под зад, повела в зал, приговаривая звонким пионерским голосом:

– Эй, кто тут ещё не пробовал комиссарского тела?

Её взгляд мгновенно выхватил из сумрака знакомые силуэты - парочки, которая, казалось, засмотрелась на зелёный глазок радиолы. Орест Олегович приник к Альбине, как пылкий старшеклассник, поглаживая на её спине длинную молнию на платье и, нащупав ложбинку, невольно заскользил пальцами вдоль позвоночника...

– Ну просто – война! Сюда бы немцев! – наблюдая эту картину и теряя над собой контроль, прошипела Воля Владимировна.

8.
Вечеринка шла полным ходом. Музыка, танцы, веселье, всего - с избытком, но, по некоторым ощущениям, всё-таки чего-то да не хватало: у отдельных пациентов мужского пола душа горела от этой неясности. Определённость требовала решительных действий.

Небольшая компания из Василия Подопечного, Гоши, по кличке – Стервятник и тщедушного старичка Сергеича - направилась на поиски медбрата лечебницы, чтобы найти горячительного и закрепить повод для продолжения банкета. После долгих препирательств о цене стратегически важного продукта, договорённость была достигнута. Добытый спирт поспешно развели водопроводной водой, в результате чего получились две бутылки настоящей водки.

Пили из горлышка, делая по два больших глотка, присматривая друг за другом по движению кадыка на предмет соблюдения договорённости о дозировке принятого. Кривая настроения резко пошла вверх... Вспомнили пару пошленьких анекдотов, перемыли косточки поварихе Нинке, обсудив её внешние данные и все выпуклые достоинства (до духовных дело так и не дошло), ну, и пожар, конечно, оставался главным событием, которое восстанавливалось по крупицами и обрастало всё новыми и новыми подробностями.

Дружба и уважение тройственного союза крепли с каждой минутой. Однако, актуальные темы, подогревающие общий интерес скоро иссякли; требовалась подпитка новыми идеями – каким таким макаром продлить удовольствие. Гоша-Стервятник, поупражняв своё не слишком богатое воображение, предложил поиграть в бутылочку, а для этого не хватало женской половины компании. Пришлось выдвигаться на поиски дам, желающих присоединиться к развлечениям. Сергеич подсказал, что выглядывающая из кармана Ореста бутылка шампанского, наверное, уже давно опустошена и можно было бы её конфисковать в качестве необходимого реквизита.

Когда подвалили к Оресту Олеговичу с детским приколом - "дай прикурить", тот от волнения рассыпал коробок спичек им на ноги. Они глубокомысленно переглянулись. Тогда Орест вытащил из кармана френча зажигалку и сказал, как им показалось, излишне самоуверенно:"Только прикуривайте разом, а то газа почти нет". Все дятлы наивно склонились, и он полыхнул высоким огнем зажигалки с возгласом: "А у нас нет энергетического кризиса!"

Они отошли от него, озираясь, как бродячие недовольные псы и вдруг плюгавый Василий резко обернулся и замер, как вкопанный, а затем, брызгая слюной, начал рычать:
– Фофан тряпочный, кобель самодеятельный! Мы сейчас устроим тебе всенощную!...
И, резво прыгнув вперед, ткнул, а точнее вмазал Оресту в черный живот с блестящими пуговицами и тут же завыл, тряся рукой:
– Ах, падла! Ты еще и бронники надеваешь!

Но тот лишь молча, распахнул одежду, и на широкой груди открылась голубая татуировка "мёртвые не потеют". Настроение спрашивать про бутылку из-под шампанского резко пропало.

Возбуждённая публика начала расходиться по комнатам. Гоша-Стервятник проявил особую прыть и выловил из толпы Проныру, Волю Владимировну и ещё несколько дам, подогретых танцами и желанием приключений по-взрослому.

Расположились в комнатке за сценой, где было душно от тесноты и отсутствия окон. Но самым досадным было то, что бутылочкой служила посудинка из-под кефира, раздобытая на кухонном складе, и это реально снижало градус накала кобелиной похоти. Все мужчинки, вытянув болезненные шеи, судорожно всматривались в крутящийся предмет и их губы шевелились - у каждого свое заветное имя – "только бы не она, только бы не она,.... Зинка, Нинка иль Варвара" и все уповали на свою очередь и везение.

9.
Всё хорошее когда-нибудь, да кончается. Прибывшая из райцентра представительная комиссия из местных тузов от медицины проводила в течение недели тщательное обследование и осмотр всех пациентов и, наконец, вынесла заключительное решение о нецелесообразности продолжать их лечение.

Вышинская Изольда Семёновна – глав-врач пансионата собрала всех сотрудников на летучку, чтобы сообщить о необходимости подготовки документов на выписку большинства бывших больных.
В коридорах здания повисла гнетущая тишина, как будто объявили карантин по чуме. Все затаились в своих комнатах: сидели, как овощи на грядках, со страхом ожидая болезненного прореживания.

Настал день прощания. Пациенты, теперь уже – бывшие, медленно потянулись к выходу с чемоданами и сумками. Комфорт организованной жизни в пансионате отложился ленивым жирком в их умах и душах. Минуя пыльные акации, они брели молча, напоминая колонну беженцев: кто-то с задумчивым видом прижимал к груди старый жёлтый портфель, кто-то согнулся под тяжестью двух котомок в руке и плетёного кресла, таща его на спине, кто-то вообще шёл налегке, помахивая газеткой. Своей агрессивной средой реальность втягивала, как ненасытный пылесос новую порцию живых особей-пылинок.

Оказавшись за воротами, мужчины стали понуро мотаться вдоль забора, а Воля Владимировна прижимала к щели между воротами узкие хищные губы: "О! дайте, ну дайте, глотнуть воздуха: я ещё не надышалась павлиньим дерьмом и карболкой!".

Взволнованная предстоящей встречей со Стасиком, Альбина Александровна то и дело украдкой прикладывала к носу ватку с нашатырём. Он – её долгожданный мужчина, появился смущённый и строгий. В чёрном пальто, широкополой шляпе, прихрамывая и опираясь на тросточку правой рукой, в левой, он держал цветы – астры необыкновенного персиково-розового цвета. Не в силах приблизиться к ней, он остановился в двух шагах, вглядываясь в серые глаза, читая в них боль и нетерпение, выстраданные многолетним ожиданием.

Несмотря на горечь расставания с Альбиной Александровной, Орест Олегович ликовал. С минуты на минуту к воротам пансионата должен был подъехать кабриолет с режиссёром, оператором и помощниками. Его давнишний сценарий, похороненный в редакции киностудии в толще объёмных рукописных и печатных бумаг, был кем-то случайно замечен, прочитан и, как это ни странно, принят к производству. Чудеса случаются!

Все толпились, озирались и не решались расходиться... Тяжело порывать связи с домом, который приютил на долгие годы. Сергеич, часто моргая, рыскал слезящимися потухшими глазами по территории, которая осталась теперь за забором и становилась постепенно чужой и отдалённой. Взгляд зацепился за флюгер, болтающийся по воле ветра из стороны в сторону, представляющий собой сплетение трёх масонских знаков. Вот и бывшие пациенты чувствовали себя такими же беспутными и беспомощными перед громкой, беспорядочной и полной сюрпризов реальностью.

И вдруг всех ошеломил звон курантов. Удары доносились откуда-то со стороны: в этом угадывался знак, похожий на новогодний символ, подводящий итог истекшему году и извещающий о начале новой жизни, которая страшила неизвестностью, насильственной свободой и необходимостью делать самостоятельный выбор, а потом ещё и отвечать за свои поступки.

А что куранты? В них скрывается та же самая печаль, что и в обыкновенных еловых лапах, которые бросают вслед за уплывающим гробом. С ёлкой встречают Новый год и провожают в последний путь: что-то сакральное таится в самом вечнозеленом цвете и аромате. А перед раскатом двенадцати ударов зависает еле заметная пауза вот именно в ней-то все и заложено...

Те, кого никто не встречал, медленно потянулись на вокзал. Конечно, – в новую жизнь, как на экскурсию, и поэтому все скопом оказались в вагоне электрички, рассевшись среди народа. Они испуганно, как дети, пригибали головы от звуков поезда и забытой речи.

Вошли контролёры. Бывшим мгновенно передался общий невроз. Они повскакивали с мест, как чёртики из коробочки, и ломанулись в угол вагона, где сбились в одну кучу, а какая-то старуха закричала благим матом:

– Куда вы прёте? Взбесились что ли?..

Неожиданно двери в глубине вагона разъехались, и в проёме появилась колоритная фигура Ореста Олеговича. Оба контролёра отлетели к окну. Разведя руки в стороны и набрав в лёгкие воздуха, он громогласно пробасил:

– Ну, что? Фильм-то будем снимать или как?