В то время я как раз приближался к защите своей диссертации. В принципе, она уже была почти готова, и дело оставалось лишь за академиком Петраковым, разговор с которым, я был уверен, должен был разрешить все споры в институте в мою пользу.



Вся эта странная и удивительная история началась с нашей поездки на озеро Лесное. Вообще-то поездка была не первой и ничем поначалу не отличалась от предыдущих. Как обычно, в пятницу вечером мы со Славкой собрали рюкзаки, скатали палатку, связали удочки и на одной из последних электричек уехали из города.

Добравшись до озера, мы нашли свое обычное место, зола еще, казалось, не успела остыть с прошлых выходных, натянули палатку, развели костер, и тут мне что-то стукнуло в голову: я накачал нашу надувную лодку и, пожелав, предлагавшему подождать до утра, Славке спокойной ночи, оттолкнулся ногой от скользкого, вздыбленного корнями сосен, берега.

Клева не было, я начал дремать, лодку незаметно снесло на середину озера, одинокий серп луны периодически скрывался за облаками, налетавший иногда, порыв ветра забирался за ворот ватника, неприятно холодил тело.

Я решил возвращаться.

В этот момент что-то зашуршало по днищу, треснуло, зашипело, и лодка, превратившись в бесполезный кусок резины, ушла из-под ног. Вода, обрадовавшись неожиданной добыче, хлынула в сапоги, под одежду, сорвала с головы и унесла кепку, с радостным всплеском ударила в лицо.

В первые секунды я опешил, но, сообразив, чем мне грозит ночное купание на середине озера при моем умении плавать, закричал, призывая на помощь Славку и всех тех, кто мог оказаться рядом. Ответом была тишина, нарушаемая лишь моими неистовыми шлепками по воде.

Ватник, намокнув, отяжелел, все попытки стащить сапоги ни к чему не приводили, силы иссякли. Набрав полные легкие воздуха, я закричал еще раз. Вообще-то я человек не трусливый, но сейчас окружающая тишина парализовала мою волю, я прекратил сопротивление, и намокший ватник потащил меня вниз. Из-под воды звезды показались мне еще более далекими и холодными, серп луны прощально качнулся и вдруг скрылся за чем-то большим, близким и темным, барахтающимся у меня над головой. Чья-то рука схватила меня за ворот и рванула на поверхность. Я оказался лицом к лицу со Славкой.

Он, тяжело дыша, потащил меня к невидимому в ночной темноте берегу. Но и Славка был не всесилен, и вскоре к нам обоим пришла уверенность в невозможности когда-либо почувствовать под ногами твердую почву.

В эту минуту я думал почему-то о трешке, которую не отдал сегодня по забывчивости нашей лаборантке Любочке.

Неожиданно нас качнуло, с каким-то чавкающим звуком вытащило из воды, подбросило, в ушах засвистел ветер, и в следующее мгновение мы со Славкой мокрые и дрожащие сидели на бревне около ярко полыхавшего костра, напротив, манящих теплом, спальных мешков, лежащих возле палатки.

Славка передернул плечами и повернул ко мне обезумевшее лицо, я думаю, мой вид не был более нормален.

- Добрый вечер, - услышали мы тихий дребезжащий голос.

Рядом у костра сидела невысокая худенькая девушка с длинными распущенными волосами и в длинном, до пят, домашнем халате. Лицо ее поразило меня своей болезненной худобой и бледностью, вокруг впалых глаз залегли темные круги. Девушка тяжело дышала, раздувая чуткие ноздри, руки ее были безжизненно брошены на колени.

Смутная догадка мелькнула в голове, и я спросил:

- Это вы?

Она кивнула.

Славка вздрогнул и чуть отодвинулся от девушки.

- Но как? - выдавил я. - Это же невозможно!

- Возможно, - ответила она тем же тихим, дребезжащим голосом.

- Но как? Кто вы?

- Я? Несчастный человек, попавший в беду.

- В беду?

- Да.

- В какую?

- Это неважно. Моя беда, мое несчастье наделили меня некоторыми недостижимыми для людей способностями. И, прежде всего, способностью отрекаться от себя, сосредотачивать все свои силы на других. Наделили силой добра, вернее, силой для добра.

- А ваша беда...?

- Нет, - перебила она. - Мои силы не могут быть направлены против моей беды.

- И как быть?

- Мне могут помочь только другие, только ближние мои, только люди.

Славка тем временем пришел в себя и начал проявлять интерес к нашей беседе, я же относился ко всему этому, как к чему-то нереальному, как к плоду чьей-то, не на шутку разыгравшейся, фантазии и поэтому вел разговор спокойно.

- Простите, но я, как понимаю, и мой товарищ, обязаны вам жизнью? - спросил Славка.

- Да, - просто ответила она.

- В таком случае...

- Ни в этом дело, - перебил его я. - Независимо от нашего спасенья вы можете располагать нами в борьбе с вашей бедой.

- Спасибо, но это не так просто. Это требует много сил.

- Не волнуйтесь, мы не так уж слабы.

- Я имею в виду не только силы, но и другое. Как бы это выразить...? Ваша помощь должна быть бескорыстной. Нет, не так. Вы ни о чем не должны сожалеть. Нет, опять не так! Вы должны отречься от всякой суеты, сосредоточиться на единой помощи. Понимаете, многие пытались, но у них ничего не получилось, потому что помощь человека человеку не становилась для них главным. На это способны только дети.

- И...?

- Но у них не хватает сил физических. Конечно, человек на это способен, на такое отвлечение от всего, но не каждый и не всегда.

- Простите, но вы, скажите, когда и как?

- Если вы действительно хотите помочь?

- Да! - ответили мы в один голос.

- Я сообщу, когда. Мне пора!

Она съежилась, поникла, свернулась и... превратилась в фотографию. Легкий порыв ветра подхватил ее и унес в ночь.

Мы переоделись и молча улеглись спать, если это можно было назвать сном. Всю ночь, совершенно подавленный, я лежал, укутавшись в мешок, и слушал шум леса над палаткой, в ногах шуршала, набегая на берег, рябь.

Утром мы собрали вещи и на первой же электричке уехали в город. Перед отъездом я долго стоял около костра, над тем местом, откуда ветер вчера унес фотографию. Сегодня вчерашнее приключение уже не казалось фантазией, я не искал объяснений происшедшему, не пытался ничего понять.

Дома мы хотели ничего не рассказывать нашим со Славкой женам. Но по поводу нашего раннего возвращения и кислых физиономий был собран межсемейный совет, благо мы все жили на одной лестничной площадке, на котором был учинен допрос, и слово за слово у нас все было вытянуто. Не буду приводить здесь длинные дискуссии, возникшие между нами и нашими женами, скажу лишь, что версий было много и весьма разнообразных, при этом первая же из них имела следствием приказ дыхнуть.



Прошло два месяца после нашей необычной рыбалки. Никаких вестей о девушке с фотографии не было, и воспоминания о том вечере начали постепенно стираться в памяти, заполняемой с каждым днем новыми делами, заботами, впечатлениями.

У наших жен в этом году отпуск был одновременно, и мы со Славкой, поездив по пригородам, сняли маленький домик на лето. Теперь мы каждую пятницу уезжали на дачу.

Однажды в субботу мы сидели за столиком под яблоней в саду. Погода была великолепная, мы только что вернулись с реки и теперь наслаждались теплом рассеянных листвой солнечных лучей. Надя, Славкина жена, откинувшись на спинку плетеного кресла, бросила на стол книгу.

Вдруг...

- Ой! - воскликнула она.

... из книги вылетел голубой конверт с желтой полосой. Надя бросилась к нему, но я опередил ее.

На конверте были написаны наши со Славкой имена.

Надя и Нина замерли и молча наблюдали за мной.

Я вскрыл конверт и вытащил листок плотной бумаги, на котором был начерчен какой-то план, а внизу мелким неровным почерком приписано: "Воскресенье, три часа по полудню. Беда."

Я в полном молчании протянул конверт Славке и закурил.

- Надо ехать, - сказал он.

- Нет, Славочка! - крикнула Надя. - Нет!

- Это же опасно, - включилась Нина.

- Откуда вам-то известно? - удивился я.

- Хозяйка рассказывала! - затараторила Надя. - Мы почему вам письмо не хотели давать? Потому что она рассказала, что был у нее жилец и тоже получил такой вот конверт. Съездил, говорит, и слег. Говорит, две недели пластом лежал, замученный, все, говорит, совестью мучался.

- Совестью?

- Да. Вообще совестливый был, а вернулся и говорит ей, что, мол, не способен человеку помочь, а сам бледный весь в поту, и слег.

- Ерунда, надо ехать, - решил я.

Разговор на этом, конечно, не закончился.



На следующее утро, я уехал первым, договорившись со Славкой встретиться на вокзале в два часа, а до этого мне надо было заехать домой и допечатать отчет. Я собирался сделать это вечером, но теперь не был уверен, буду ли способен работать после новой встречи с девушкой с фотографии.

Когда я подходил к платформе, меня догнал "жигулёнок". Из окна высовывался вечно улыбающийся Толик.

- Привет.

- Толик, ты что здесь?

- За тобой заехал. Твой академик прибыл.

- Да ну!? - я сел в машину. - Давай в город.

- Слушай, я вчера вечером узнал, значит так: Петраков у нас проездом, катит в Москву, на конференцию, а оттуда в Париж. Остановился в "Центральной". Вечером, вернее ночью отбывает.

- И?

- Значит так, сегодня я с ним созвонился, объяснил суть вопроса, и он согласился тебя принять в шестнадцать ноль, ноль. Номер 326. Ну, как? Доволен?

- Да.

- Отлично. Отчет Малютин требует через неделю, а ты подашь с отчетом и отзыв Петракова. Малютин в луже, ты защищаешься и плюешь на него. Послушай, идея твоя гениальна, и Петраков ее оценит.

- Когда к нему? Я что-то не усек.

- Сегодня в шестнадцать.

Мне кажется, что я не секунды не думал, прежде чем ответил:

- Все хорошо, но я сегодня не могу.

- Что? - Толик даже притормозил.

- Не могу. Сегодня никак.

- Это же судьба твоя и твоей работы! Значит так, отменяй дела, плюй на все! Петраков будет в Париже месяц, а отчет нужен через неделю.

- Не могу.

- Ну а позже-то ты хоть можешь?

- Нет.

- Тогда едем сейчас.

Но администратор нам сказала, что Петракова нет, и когда он будет неизвестно.

- Езжай домой, я тебе позвоню.

- Хорошо.

- Ваше свидание необходимо, иду его искать.

- Спасибо.

Дома я распахнул все окна, скинул пиджак, сел за машинку и принялся за отчет.

Работа не клеилась. Предстоящее путешествие не давало покоя, я не мог сосредоточиться.

Зазвонил телефон.

- Алло.

- Слушай, - раздался издалека Толикин голос, - академик, оказывается, уезжает послезавтра. Он согласился встретиться с тобой завтра, около двух. Теперь-то сможешь?

- Да. Спасибо, Толик!

- Бывай.

Работа пошла.



Встретившись на вокзале, мы со Славкой молча доехали до названной на плане станции.

Сразу же за платформой расстилалось, поросшее высокой травой, поле, одинокая узкая тропинка уходила вдаль, упираясь в, поблескивавшую куполом, часовню.

Казавшийся коротким путь занял у нас почти полчаса.

За часовней находился сарай, помеченный на плане крестиком. Мы подошли к дверям. Тишина. Ни звука, ни шороха.

Вошли.

Посреди помещения два кресла. Неяркий свет пробивался сквозь прохудившуюся крышу.

- Сядем? - предложил я.

- Верно, - прозвучал чей-то голос. - Прошу садиться. Добровольно ли вы прибыли сюда?

- Да, - ответили мы одновременно.

Сердце отчаянно колотилось.

- Приготовьтесь.

Пауза.

- Готовы?

- Да.

Мышцы рук стали напрягаться, пальцы сжимали подлокотники, расслабиться не было никакой возможности, казалось, неимоверный груз давит на плечи, на грудь.

- Сеанс займет 48 часов.

Это последнее что мы услышали перед тем, как потеряли сознание.

Очнулся я как от толчка. Вокруг было темно и тихо. Я попытался приподняться, но затекшие руки и ноги не повиновались.

- Эй! - прошептал я.

- Я здесь, - ответил Славка. - Как ты?

- Более или менее.

- Я тоже не очень.

- Внимание! - прозвучал голос: - Сеанс прерван через десять часов после начала. Вы свободны. Один из вас не подошел по душевному состоянию. Прощайте!

Кое-как мы выбрались на воздух.

Уже совсем стемнело.

Славка плакал.

- Ты что?

- Это из-за меня!

- Что?

- Не удалось. Я о Наде думал, она же волновалась. Вот в подсознании это и осталось. Не смог отвлечься, а ведь такая мелочь!

Я не стал его разубеждать, стараясь не думать о том, что теперь успею на свидание с Петраковым.

Евпатория 1983 год