У каждого есть свои увлечения, пристрастия, которые занимают нас в свободное время.

Я не исключение, каждую пятницу второй половины года стремлюсь вечером к телевизору, чтобы наблюдать за рождением новых завораживающих талантов. Они сражаются, пробиваются, проигрывают или побеждают, стремясь к признанию, ища своих слушателей, а я - простой телезритель - сижу дома в кресле и наслаждаюсь прослушиванием необычных интерпретаций известных песен. Но все когда-то заканчивается, в один из последних дней года проводится финал конкурса, а за ним шесть долгих месяцев ожидания следующего.

В этом же – две тысячи восемнадцатом – в начале января неожиданно любимое шоу получило продолжение всего на один пятничный вечер накануне Старого Нового Года – юбилейный концерт Сергея Жилина - где появились, естественно, и участники прошедших сезонов «Голос», и представители команды наставников, воспринявших, как честь, право спеть в сопровождении великолепного Джаз Бэнд «Фонограф».

Неспешно потягивая вино, я слушал как пальцы Сергея Сергеевича вытягивали из двухцветных клавиш волшебные звуки, сливавшиеся в неимоверные ассоциации, поднимая в душе бурные волны, или опуская на нее штиль ожидания, которое волновало много сильнее любой бури, предвещало что-то немыслимо сильное, и вот новый аккорд, а душа уже летит в такие дали, о существовании которых разум и не догадывался.

Какой чудесный был вечер!

На сцене по ту сторону экрана появился Билан с бородкой, значит концерт был записан еще несколько месяцев назад, и запел «Shape of My Heart».

Я не хочу сказать, что его трактовка мне понравилась, да и как мне может понравиться какая либо, кроме спетой ей.

Просто эта песня прозвучала неожиданно, влилась в уже растроганное предыдущей музыкой настроение.

Я слушал давно знакомые слова, в очередной раз осознавая, что не возьмусь дать им однозначное толкование, не смогу с ними согласиться, хотя и не имею оснований их оспорить.

Когда последние звуки композиции смолкли, я выключил телевизор, вставил в музыкальный центр флэшку с голосом моей Мишель, прибавил громкость, закурил, ушел на кухню, отодвинув бокал, налил вино в большую чайную кружку по самые края и замер, глядя сквозь тюль на припорошенный январским снегом Каменноостровский с беззвучно скользящими по нему редкими автомобилями.

Голос звучал и звучал, как обычно околдовывая меня.

На флэшке каждый третий трек был «Shape of My Heart» в ее исполнении, так уж я составил эту коллекцию любимого голоса.


Был декабрь последнего года двадцатого века.

Впереди маячили новогодние праздники, а сегодня – двадцать второго декабря – мой тридцать третий день рождения, на который друзья, зная мою любовь к музыке, подарили мне пригласительный билет в Филармонию Джазовой Музыки.

Конечно, они не только мне купили такой билет, но и себе.

Нас было, как обычно, трое – я, Костя и Шурик – три давних друга, бывшие однокурсники, а теперь в чем-то конкуренты, в чем-то партнеры. Мы из поколения, которому очень повезло вовремя родиться и начать свою трудовую деятельность во времена, неожиданно свалившееся на голову нашей страны, времена огромных возможностей и грандиозных перспектив. Мы сразу после Университета влились в деловую жизнь не как наемные сотрудники, а в качестве собственников поначалу маленьких, микроскопических компаний, которые теперь уже распухли, накопили финансового жирка, накачали бугристые мускулы удачливого менеджмента, окрепли, стали уважаемы и известны, хотя бы в пределах Питера.

Мы выбрались из такси на Загородном у здания Филармонии.

Перед нами по ступенькам к входу поднималась стройная женщина очень маленького роста.

Она уже хотела взяться за ручку тяжелой двери главного входа, но я поспешил опередить ее:

- Позвольте поухаживать!

Она обернулась, внимательно осмотрела нас, будто пытаясь припомнить, знакомы ли мы. Женщина была из разряда, как говорили в нашем детстве – сзади пионерка, спереди пенсионерка. Немолодое лицо, маленькие темные глазки, тонкие губки, которые немного искривились, видимо, подразумевалась улыбка, низко надвинутая на лоб вязанная шапочка и торчащий из-под нее огромный, немного крючковатый нос.

Еще мгновение она рассматривала нас, потом хмыкнула, отвернулась и вошла в клуб.

За моей спиной раздались издевательские смешки.

- Тут тебе не ночной клуб, тут кладезь культуры! – хихикал Костя. – Ты бы еще в библиотеку пошел девочек клеить!

- Да, Вадик, - поддержал товарища Шурик, - что-то ты совсем нюх потерял. Точно холостяком помрешь, а как же со стаканом воды быть? Вдруг все же захочешь попить на смертном одре?!

- Завидуете просто, презренные женатики, - отмахнулся я.

Да, действительно, из нашей троицы я единственный был еще не женат, как-то не сложилось. Бывал разнообразный по составу участниц секс, но дальше постели дело не шло, становилось скучно, партнерши быстро забывались, терялись в закоулках памяти.

Я уже был уверен, что скоро стану приверженцем принципа одного своего приятеля – секс не повод для знакомства.

Жёны Кости и Сашки не раз пытались сосватать меня своим подругам. Все было в них прекрасно: внешность, образование, хорошие собеседницы, веселые, но как только попытаешься понять человека, заглянуть поглубже, то сразу слышишь звон пустоты в сфере ее сердца.

Я так за все эти годы не смог для себя точно определить, чего же я жду от человека, с которым готов буду разделить жизнь, каким она должна быть, только отчетливо понимал, что те, кто встречался, никак не отвечают этим несформулированным требованиям. Так и плыл по волнам жизни, не цепляясь ни за одну мель, не прибиваясь ни к одному берегу, наивно полагая, что, если вдруг, то сразу все станет ясно без заранее продуманных критериев.

Наши билеты позволяли занять один из отдельных столиков в небольшом зале клуба, где можно было немного закусить и выпить под звуки живого джаза.

Исполнители менялись, кого-то провожали, более или менее, стройными аплодисментами, кто-то уходил почти в тишине, провожаемый негромким гулом голосов за столиками.

Но вдруг, после небольшой паузы послышались одобрительные хлопки, которыми не провожали, а встречали кого-то, поднимающегося на небольшую сцену в глубине зала.

Я обернулся.

К роялю, за которым уже сидел пожилой мужчина, подошла невысокая женщина в длинном, до пят, достаточно узком черном платье. Она наклонилась, что-то обсуждая с аккомпаниатором, мне был виден только ее бритый затылок и ершик непослушных волос на макушке. Каково же было мое удивление, когда она наконец обернулась к залу – это была та женщина, с которой мы столкнулись при входе – ее нос ни с чем было не спутать. Без шапки она выглядела еще более нелепо – бритые затылок и виски, ершик на макушке, длинная челка наполовину седая почти до бровей, лицо бледное, ничего не выражающее, кроме усталости и, казалось, тоски.

Прозвучали первые аккорды уже известной, наверное, всем к концу девяностых песни. Если еще лет пять-шесть назад, она была знакома, как звуковое сопровождение кадров культового тогда фильма, в которых девочка пересаживала из горшка в газон цветок, доставшийся в наследство от приютившего ее, а потом погибшего наемного убийцы, то теперь каждая музыкальная радиостанция передавала эту композицию ежедневно, порой ни один раз за день. Конечно, она почти всегда звучала в исполнении Стинга, но порой проскальзывало и инструментальное исполнение второго ее автора - Доминика Миллера.

Женщина на сцене подошла к микрофону, вздохнула и запела. Все в одночасье изменилось – она исчезла из действительности, она растворилась в словах, которые звучали в зале, благодаря ей, которые пронизывали, лишали возможности двигаться, даже дышать, ее лицо сияло, казалось, не свет пары прожекторов выхватывает ее из полумрака зала, а она создает в зале световые всполохи, глаза… ах, какими стали эти глаза! Грудной с легкой хрипотцой голос вибрировал, придавая знакомой мелодии джазовый оттенок…

Это было потрясающе!

От того романтичного налета, который песне придавал тихий ровный голос Стинга, не осталось и следа, перестала музыка быть лирической, песня в ее исполнении обрела воистину мистический смысл, который, если верить автору, он и хотел в нее вложить.

Голос стих, исполнительница поклонилась, вышла из зала, а я так и сидел, не в силах пошевелиться.

- Обалдеть! – только и смог я в конце концов выговорить.

Друзья переглянулись, очевидно, я имел безумный вид.

- Кто это?

- Вадик, понятия не имею, - ответил Шурик, - пойду у местных узнаю.

Вскоре он вернулся:

- Ее зовут Екатерина Мишина, сценическое имя – Мишель. Поет здесь давно и часто, говорят нравится публике, есть даже, типа, фанаты. Кстати, ей за пятьдесят, это так, на всякий случай.


Всякий случай произошел через месяц, когда я пришел на презентацию нового грандиозного проекта одного из клиентов моей фирмы. Все было очень богато и солидно, пожалуй, не хватало только фраков.

Изысканные напитки и закуски, шикарные женщины, как жены приглашенных, так и присутствующие для массовки.

В какой-то момент я увидел идущую сквозь жующую и пьющую толпу Мишель. Она была опять в том же длинном, обтягивающем черном платье, что и в Филармонии, на лице маска скуки и тоски.

Я начал крутить головой, пытаясь понять, куда она направляется, и заметил рояль около панорамного окна зала, смотрящего на лед Невы.

В этот раз она исполнила несколько композиций, это были блюзы, я опять растворился в этом прекрасном, околдовывающем голосе, с восхищением вглядываясь в одухотворенное, прекрасное лицо, с которого мгновенно слетели скука и тоска, как только оно приблизилось к микрофону.

Исчезла она также внезапно, как и появилась, еще не стихли восторженные аплодисменты, расслабленной шампанским публики.

Я бросился ее искать, нашел внизу, в гардеробе, где она курила.

Я подошел.

Мишель обернулась, прищурилась, что-то вспомнила:

- А, это вы. Опять будете просить позволения поухаживать?

- Здравствуйте. Нет, я хотел сказать, что вы прекрасно поете.

- Спасибо, я знаю. Вас как зовут-то?

- Вадим.

- Екатерина, но можно и Мишель. Как вам удобнее.

За левым ухом у нее была искусная татуировка, змея, обхватив хвостом ухо, свесилась, как с ветки дерева, глядя на меня из-под мочки недобрым, предостерегающим взглядом.

- Может выпьем? – отчаянно предложил я.

- Вообще-то нанятым артистам нельзя, но если вы пригласите, то я уже стану не совсем нанятой артисткой, а, скорее, приглашенным гостем. Так что, с удовольствием.

Мы вернулись в зал.

- Что вы предпочитаете? – спросил я.

- Странный вопрос. Конечно, водку. Я не люблю газировку за три копейки, - она кивнула на ряды бутылок французского шампанского, гордо выставленного на столах.

- Тогда лучше в бар пойти, тут вряд ли есть.

Мы переместились в соседнее помещение, где в полумраке и клубах табачного дыма, казалось, плавала барная стойка.

Бармен вопросительно взглянул на нас.

- Водки, - ответила Мишель. – Только не в это, - она презрительно отодвинула поставленную перед ней рюмку и указала на стакан для виски. - По сих пор, - приложила ноготь указательного пальца к середине стакана, - лей, не пропадет.

Мы долго сидели в баре. Ряд пустых стаканов перед нами все увеличивался, количество заполненных и сменённых пепельниц не поддавалось подсчету. Спроси меня, о чем мы говорили, я не смогу вспомнить, я был, как в тумане, опьянение пришло мгновенно, нес всякую чушь, с восторгом слушал ее рассказы о каких-то гастролях и концертах, неотрывно смотрел в ее лицо, понимая, что с него так и не слетала живость, которая появилась перед микрофоном. Ловил себя на том, что больше всего в эти часы боялся увидеть усталость и тоску, увидеть обычность.

Презентация давно закончилась, в соседнем зале стало тихо, только официанты сдвигали столы и выносили грязную посуду.

- Что ж, молодой человек, пора тетеньку посадить в такси и отправить баиньки. У меня завтра небольшой джем-сейшен в Филармонии.

- Обязательно приду.

Я посадил ее в такси и понял, что мне самому давно пора в постель, ноги не держали, давно так не напивался.


Теперь у меня было на рабочем столе в ежедневнике полное расписание ее выступлений на ближайшее время, я не пропускал ни одного.

После пятого, она поехала со мной в мою новую пятикомнатную квартиру на Каменноостровском.

Я очень волновался, будто в первый раз, но то возбуждение, которое настигало при ее пении не прошло, оно усилилось от ее близости, казалось мы не в постели, а плывем в звуках музыки, мы невесомы, мы не здесь, нас просто нет.

Через несколько месяцев она переехала ко мне.

Мы никогда не говорили о чувствах, обязательствах, планах, будущем.

Все было понятно без слов.

Только по утрам я старался уходить, пока она не проснулась, потому что в эти часы ее лицо обретало маску обычности, под которой пряталось то – настоящее, для появления которого достаточно было встать перед микрофоном и спеть первые ноты.

Я не мог допустить, чтобы нарушились слова песни «Shape of My Heart»:



Пусть она всегда носит лицо человека, дарящего музыку.

Почти каждый день заканчивался ее выступлением где-нибудь, куда я пробирался, продирался всеми правдами и неправдами или просто легко приходил, если это не было закрытым мероприятием. Я с вожделением ждал момента, когда она встанет перед микрофоном, и начнется чудо.

Так продолжалось года два, а потом я заметил, что все чаще Мишель начала встречать меня после работы дома, все реже она ходила на свидания с публикой, с микрофоном. Она порой садилась и дома за рояль, что-то пела, но это было совсем по-другому. Вроде, голос тот же, та же мелодия, но лицо не становилось таким прекрасным, как на концертах, оно оставалось обычным, не начинало светиться, не сводило меня с ума.

Встретился с ее агентом, который объяснил, что Мишель начала регулярно отказываться от предложений выступить, ссылаясь на усталость. Я взял с него слово, что она никогда не узнает о моем визите.

Я испугался, очень сильно испугался, понимая, что свалившийся на нее достаток в моем лице – это повод наконец отдохнуть, посвятить время себе. Но как быть мне – я же больше всего опасался, что моя Мишель превратится в обычную пожилую, не блещущую красотой женщину, потеряет свой волшебный дар перерождаться на каждом публичном выступлении, которое на какое-то время превращало ее в божественное создание, способное становиться музыкой жизни для меня.

Я не знал, как мне быть, мучился, не спал ночами.

Решение пришло из ниоткуда, просто однажды стало очевидным.

Объяснил Мишель, что начались трудные времена, что с делами у меня полный крах, случился просчет, теперь еле-еле свожу концы с концами, лишь бы остаться на плаву.

Выделил одно некрупное направление бизнеса в отдельную компанию, перевел туда несколько человек, снял для них маленькое помещение на окраине города в непрестижном, дешевом деловом центре. Оборудовал там себе кабинет. Теперь, если Мишель собиралась заехать ко мне на работу, то срывался из основного офиса, летел на окраину и встречал ее только там.

Купил в новостройках небольшую двухкомнатную квартиру, переехали мы с Петроградской стороны на Выборгскую. Запер свою огромную квартиру на Каменноостровском, сказал, что продал, чтобы рассчитаться с долгами. Бросил «Мерседес» на парковке у офиса основной фирмы, купил себе небольшой «Опель».

Вместо Канаров и Сицилии стали ездить в отпуск в Турцию или Болгарию.

Все должно было говорить о тяжелых временах.

Мы начали планировать расходы, постепенно Мишель вошла в былой ритм – ежевечерние концерты, выступления, корпоративы, публика, микрофон, она возродилась, она стала прежней, ее лицо опять перестало успевать надевать маску обычности.

Конечно, если вдруг возникала необходимость приобрести что-то значимое, то у меня «случалась разовая удачная сделка» и я приносил домой «кучу денег», но все остальное время наш бюджет формировался, практически, в равных долях – из моих «заработков» и ее гонораров.

Я постепенно добился своего - я вернул себе прежнюю Мишель.


Беда случилась в две тысячи десятом.

Сначала ее начал мучать сухой кашель, появилась сильная хрипота в голосе, сиплость, когда же она наконец поддалась уговорам и сходила в диагностический центр, то многое уже было поздно.

Как мне объяснял врач:

- Поймите, рак голосовых связок на ранней стадии практически не определить. Внешних проявлений нет, самочувствие не меняется, внешне человек не меняется. То, что проявляется, легко объясняется простудой, гриппом, желудочными проблемами и прочим. Пока боли уже не начнут нарушать нормальный сон.

Он объяснил, что минимальный шанс есть – это Германия, но цена операции запредельная.

Я долго втолковывал Мишель, что мне удалось взять дешевый кредит, что я обо всем договорился.

Я действительно договорился – клиника согласилась принять платеж прямо с оффшорного счета, так что не надо было терять время на какие-то махинации с деньгами. Нас записали на первые числа мая. Я снял гостиницу – Мишель на одну ночь, перед визитом в клинику, себе на месяц, заказал билеты на самолет. Все было готово.

Пока я все выяснял, оформлял, договаривался, она сидела дома, молчала, порой целый день не переодевая ночную рубашку, она стала выглядеть старше своих шестидесяти пяти. И только, когда я ей объяснил, что все подготовлено, она встрепенулась, преобразилась, даже что-то играла вечером на пианино, ночью была очень нежна, не давала мне уснуть до рассвета, а на утро пропала.

Нашли ее через три дня в мотеле под городом, она приняла пару пачек снотворного, ее не стало.

«Прощай, Вадик.

Я не смогу себе простить, что напрасно обреку тебя на огромные траты, на непосильный кредит. Ты говорил, что он очень выгодный, но таких не бывает. Долги всегда приходится отдавать. А в моем случае шансы минимальны, даже если выживу, то уже не только петь, а даже говорить вряд ли смогу. А я же помню твой ужас, когда я пыталась уйти от пения. Я себе никогда не прощу той слабости, просто захотелось стать обычной женщиной на шее мужчины. Но это не моя судьба оказалась, жизнь сразу же дала мне по рукам за своеволие, обрушив твои финансы. Не дано было мне…

Наши десять лет – главное, что было в моей жизни. Извини, такие слова мне не свойственны. Но это прощание, можно позволить себе немного высокопарности.

Я абсолютно спокойна, я не толики не сомневаюсь в том, что делаю, я никогда не смогу жить без голоса, а ты никогда не сможешь забыть, что у меня когда-то был голос.

Еще раз прощай, твоя Мишель.»


Я допил вино из чайной чашки, ушел в спальню, где ворочался до утра без сна.

Как только на улице стало светло, поехал на кладбище.

Этот памятник на могиле Мишель придумал я, потом потратил несколько месяцев, чтобы найти мастера, который его сотворит.

Надгробье из черного мрамора в виде крышки рояля, на нем сфера из прозрачного материала, в центре которой на почти невидимых стальных нитях подвешено хрустально сердце, а перед ним микрофон.