Небо было затянуто серо-лиловыми облаками. Нерастаявший снег лежал под елями и кустарниками, вытоптанные конскими копытами и высушенные ветром тропы вели напрямик к воротам небольшого замка, чьи стены были выложены из местного серо-коричневого и желтоватого камня.
Двое разжигали большой камин в зале, на одном из толстых неразрубленных брёвен, используемых вместо табуретов, сидел человек в зелёной куртке с рукавами и узорами малинового цвета, в шапке, чей околыш жёлтой кожи был вырезан подобно короне, а верх состоял из сшитых вместе жёлтого и фиолетового колпаков, украшенных небольшими колокольчиками. Куском угля на листе пергамента человек рисовал сову, сидящую на ветке дерева.
- Ну-ка, что у тебя получается? - поинтересовался вошедший ловчий и уставился на пергамент. - Ты гляди-ка, прямо живая! Того и гляди, клюнет.
Шут усмехнулся и промолчал. Он жил в замке господина барона не первый год, острый глаз его быстро запоминал повадки зверей и птиц. Более того, он подкармливал здоровенных догов, ибо порой в приступе шутки барон мог натравить на него или на кого-то другого собак, а вместе с кошками делил ковры и циновки попроще, что сделаны были явно не для господских покоев.

В зал вошёл сам барон, мужчина невысокий и широкоплечий, его шевелюра и борода лишь слегка были тронуты сединой.
- Ну что, нарисовал? - он принял осторожно из рук шута рисунок, стал рассматривать. - Отлично! Вот такую же я видел той осенью на ветке дуба! Молодец, Витко! Что скажешь, Томаш? - обратился он к ловчему.
- Так и я увидел, говорю - живая, одно слово! - радостно кивнул тот. - Проспорил хвастун Антонин вам те 20 гривен серебром.
- Двадцать гривен серебром! - барон радостно потер руки. — Значит, я могу поторговаться с господином маркграфом за ту деревеньку и лужок к ней. Держи, Витко! - он кинул шуту серебряную монету, что добыл в бою у сарацинов.
Шут принял монету, принялся рассматривать её. Письмена-загогулины были непонятны ему, а вот профиль на монете был несомненно женский. Неужели сарацинские рыцари тоже почитают своих дам, а королев или султанш даже чеканят на монетах?
Монету он убрал к себе в особый кошель на поясе. Хоть и серебро, а грешно такой красотой расплачиваться на рынке или в корчме.

- Господин барон, давайте я вас нарисую! - предложил Витко.
- Меня? Да что уж меня... Госпожу баронессу нарисуешь?
Шут почесал переносицу, взял ещё один лист пергамента с бледными, практически не видными византийскими письменами, провёл пару линий.
- Попробую, два или три часа нужно.
- Давай, рисуй!

Витко вспомнил, как первый раз попал в этот замок, как впервые мимо него прошла госпожа - высокая, с точеными, как у статуи Девы Марии в костёле, чертами лица, с красиво уложенной прической бледно-рыжих волос. Глаза баронессы Анны-Луизы были чересчур живые - когда беседовала с дочерьми, когда отдавала распоряжения прислуге, когда восхищалась искусными картинами или коврами из сарацинских, византийских или скифских земель, когда была недовольна чем-либо. Он рисовал, вспоминая разные сцены в замке, в окрестных селениях, где госпожа баронесса была почетной крестной в семьях зажиточных крестьян, где помогала бедным...
Уже слуги-музыканты стали наигрывать разные мелодии, другие накрывали длинные столы, разнося кувшины и сулеи с винами и медами, в зал входили гости, а Витко всё рисовал и рисовал.

- Ну что? - подошёл к нему барон.
- Сейчас, - шут доштриховал пару непослушных локонов и протянул ему портрет. Барон вздрогнул - с портрета на него смотрела высокомерная, но милая и бесконечно любимая женщина.
- Ну ты злодей!.. - восхищенно протянул господин.