Каждый прохожий, пробивающийся сквозь тьму и метель, имеет столь же яркую жизнь, как твоя. Просто осознай это.

– Сондеро, – твердила полушепотом Марфа новое слово, возвращаясь с оперного спектакля в Мариинке, – сондеро, не забыть бы! Красивое слово было свежеподслушанным. В антракте Марфа не пошла в дорогой буфет – достала из сумки бутылочку с апельсиновым соком, пила маленькими глотками и невольно внимала разговору расположившейся в соседнем ряду молодой пары. Девушка, потряхивая крашеными в разные цвета кудряшками, читала на экране смартфона список необычных эмоций и звонко смеялась, юноша сдержанно хмыкал и говорил: "Надо же!"
Сондеро... Чувство, что жизнь каждого человека столь же сложна и интересна, как твоя.Нащупывать каблуками островки устойчивости на скользком тротуаре и одновременно думать об отвлеченных вещах небезопасно. Конечно, в итоге Марфа полетела – да не птицей в небо, а поясницей о бугристый питерский лёд.   Лежала и думала секунд пять: у каждого, подумать только, у каждого –своя жизнь! Об этих ногах, которые остановились у её распростертого тела, завернутого в старую шубу из искусственного меха, можно сочинить оперу! Вставать не хотелось, но её взяли за шубу, резко дёрнули вверх и поставили вертикально.
– Вы жьивы? – спросил обладатель ног, о которых можно сочинить оперу, – отзовьитесь на мой призьив!
– Я жьива, – ответила Марфа, моментально начиная копировать акцент и не замечая этого, – а скажите, много ли в вашей жизни удивительных событий и приключений?
   Марфе было сорок семь, но вести себя "как нормальный взрослый человек" она не умела. Приставала к незнакомым людям с дурацкими вопросами, никогда не думала о хлебе насущном и грядущей через десяток лет мизерной пенсии.
– Удивьительных событий и прьиключений у всех есть, – сказал ей высокий иностранный дядечка, удивлённо приподняв левую седую бровь, — вы на Невский едьете? Автобус идьёт, держьитесь за меня, побьежали!
  Они побьежали, поскользнувшись на бегу ещё пару раз. Благополучно ввалились в автобус.
– Анри, – сказал в автобусе незнакомец, — я дирьижёр. Посмотрел вопросительно сквозь запотевшие очки на растерпанную Марфу. Та уже опять о чём-то размышляла.
– Как вас зовут, простьите?
– А? – сказала она, протягивая пробившейся к ним через толпу кондукторше мятую сотню. Проездными карточками Марфа не пользовалась, это было слишком сложно для её возвышенной натуры.
– Меня? – она сделала ещё одну попытку понять, о чём ее спрашивают, – а, Марфа я. Такое у меня имя.
— Марфа – это такое имя, я уже знаю. В опере слышал. А я дирижёр. Анри, – повторил незнакомец. Он уже откровенно смеялся.
– Платить будете, дирижёр Анри? – мрачно спросила кондукторша, терпеливо ждавшая, пока странная пара познакомится. Седой хвостик волос кондукторши, перехваченный зелёной резинкой, мелко трясся.
– О, простьите, – отозвался мужчина и тоже достал из кармана пальто мятую сотню. Было заметно, что он не привык передвигаться в общественном транспорте.– Отвечу на ваш вопрос, Марфа, – весело продолжил Анри, – удивительных событий в моей жизни было и есть много. Напримьер, сегодня к моим ногам упала прекрасная дама. Это событие нужно отметить. Есть у вас время?
Время у Марфы, свободной художницы, было всегда. Денег не было, а время было.
– Как вы думаете, Анри, — сказала Марфа, доверчиво хватаясь за локоть нового знакомого при выходе из автобуса, – у кондукторши этой тоже удивительная жизнь?!Мужчина закинул голову и оглушительно, раскатисто захохотал. Говорил он высоким голосом, а смеялся почему-то шаляпинским басом.
   Анри дирижировал в Мариинке, русский язык знал с детства, проведённого в обществе русской няньки. Известный ловелас в молодости, к середине жизни он полностью погрузился в искусство и начал слегка презирать тех, кто растворил свою личность в пошлом семейном уюте. Женщины – почти без исключений – казались ему нынче существами приземленными, лишеными фантазии. Говорили банальное, реагировали стандартно и предсказуемо...
  Но Марфа была уникальна: типичный синий чулок, она – уму непостижимо! – в одиночку растила двух дочерей-подростков. Анри сам не заметил, как начал регулярно заходить в её квартиру-мастерскую "просто выпить чаю и поболтать".
  Нельзя сказать, что она была умна – скорее, наоборот. "Восторженная идиотка" – думал Анри, но голос в голове произносил эти слова с нежностью. Выглядела она для своих лет очень даже неплохо, но диковато, на любителя: большие глаза с сумасшедшинкой, длинные пушистые волосы – начинающие седеть, вечно растрепанные, разлетающиеся в разные стороны. Приёмные дочери – Глаша и Анфиса – были её копиями.

"Как можно было, интересно, отдать детей на воспитание этой фее?" – думал Анри, познакомившись со странной семьей поближе, – она о себе-то позаботиться не в состоянии."
  Впрочем, девочки были большими и самостоятельными, как сказал бы, наверное, какой-нибудь психолог, адаптированными: прекрасно
справлялись с нехитрым бытом.

  Глаша и Анфиса, тощие смешливые болтушки в розовых маечках, встречали гостя по высшему разряду – варили картошечку, резали салат, ставили на кухонный стол селёдку в продолговатой пластиковой банке. Анри приносил с собой торт из дорогой кондитерской. Вьюжными и беспросветными зимними вечерами, если не было спектакля или репетиции, он блаженствовал в компании трёх феечек на слегка ободранной, типично питерской кухне – под желтым соломенным абажуром,

    Разговоры плавно перетекали с одной темы на другую, девочки хихикали и перешептывались. Марфа забиралась в кресло с ногами и что-то увлечённо вышивала. В полночь Анри неохотно прощался и уезжал на такси в свою пустую и чистую съемную квартиру – остаться ему никогда не предлагали.

   Иногда Анри думал: а что было бы, если бы он вдруг остался? О чём бы они – вчетвером – говорили поутру за кофе? Существует ли слово, описывающее чувство радостного предвкушения грядущих бесед за завтраком?
...Марфа непрерывно что-то создавала: то рисовала, то лепила. Сочиняла, играла на музыкальных инструментах, устраивала выставки и мероприятия. Было не очень понятно, какой доход приносит вся эта бурная деятельность. "Вряд ли у нее получается что-то дорого продавать", – думал Анри, рассматривая Марфины поделки.

В марте, едва беспросветная питерская хмарь начала слегка развеиваться, контракт с театром закончился, Анри возвращался во Францию. На прощанье принес девушкам – всем троим – по букету роз. Глаша и Анфиса, не родные по крови, но похожие, как двойняшки, одинаково надули губы – готовились зареветь.
– Марфа, дорогая, я уезжаю, – сказал Анри, заглянув в комнатку, служившую хозяйке квартиры мастерской, — там тихо и размеренно жужжал гончарный круг. Марфа, спрятав грязные руки за спиной, шагнула к нему.
– А как же мы? – тоже, видимо, собралась плакать. Губы дрожали, голос звенел и срывался.   Анри впервые слегка обнял её, пригладил всклокоченные волосы. Попытался заглянуть в глаза, но Марфа упорно отворачивалась.
– Инумо, – произнесла она наконец, слегка заикаясь, – человек испытывает грусть – оттого, что не знает, как сложится его будущее и как повлиять в данный момент на развитие событий.
– На события повлиять очень легко, – улыбаясь, ответил Анри, – делайте вьизы и собьирайте чьемоданы. Большие чьемоданы! Только гончарный круг с собой не бери – у меня дома есть. Жизнь каждого человьека сложна, непредсказуема и полна прьиключений. Сондеро, так это, кажьется, называется?