Дед меня любил, а бабушка кормила. Нет, бабушка, наверно, тоже любила, но ей было некогда. У деда, напротив, времени было, как он говорил, гуляй-не хочу. Вот мы с ним и гуляли, чтобы не мешаться бабушке под ногами. Честно говоря, я не понимала, откуда она берёт эту работу, наверно, сама придумывает, чтобы с нами не гулять. Но я не видела, чтобы бабуля когда-нибудь сидела без дела. Даже когда смотрела телевизор, руки её быстро-быстро, так, что я не успевала уследить, двигали спицами. Наутро возле моей кровати появлялись новые варежки или шерстяные носочки. Надо сказать, что бабушка еле успевала их мне вязать. Рукавицы я, по словам бабушки, сеяла, а носки на мне горели. В смысл ни первого, ни второго я не вникала, потому что было много других интересных занятий.

Весной, например, мы с дедом ходили встречать ледоход на Даугаву. Можно было часами прогуливаться по дамбе и не отрываясь смотреть, как огромные ледяные глыбы, словно хищные звери, медленно наползают одна на другую, подминают под себя, подталкивают нерасторопных, а потом врезаются в берег на повороте и отдыхают.

Летом нас с дедом заносило в лес, полный чудес. Там этих чудес было, только успевай поворачиваться. Под корягами обязательно кто-то из животных жил. Если приглядеться, среди веток можно было увидеть птичье гнездо, а в самом дереве – дупло. Дедушка так интересно рассказывал о лесных жителях, о растениях, о том, как в лесу не заблудиться, что его уроки природоведения я запомнила лучше, чем школьные. А сколько красивых коряжек мы приносили с собой из леса! Бабушка почему-то не радовалась нашим находкам и домой “с мусором” не пускала. Приходилось принесённое из леса богатство оставлять в сарае. Но ничего, это была наша с дедом территория, и там командовал он.

Осень – время сбора разноцветных листьев. Самые красивые падали с клёнов в парке. Поэтому мы с дедом осенние дни шуршали там. Тут уж бабушка ничего с нами поделать не могла – листья украшали дом во всех местах, до которых дотягивалась детская рука. А ещё осенью мы ходили за грибами. Начинали охотиться за ними уже во второй половине лета и продолжали любимое занятие до самых заморозков. Спасибо дедушке, съедобные грибы я безошибочно отличаю от несъедобных. Тут уж бабушка называла нас не иначе, как добытчиками. Назавтра всю семью ждала жарёнка.

Зимой дед катал меня на санках по заснеженной целине за костёлом или сопровождал на горку. В плохую погоду, когда приходилось маяться дома, он сидя возле горящего щитка на маленькой табуреточке, развлекал меня байками. Щитком называлась большая печка, расположенная в самом центре дома и обогревавшая все его четыре комнаты. На кухне была отдельная дровяная печь. Какую вкуснятину бабушка доставала из духовки! Одно из моих самых любимых блюд на всю жизнь осталась бабкина каша. Это – обыкновенное картофельное пюре, заправленное жареными с луком шкварками. Но необыкновенным оно становилось именно в духовке, когда чугунок с пюре протомится в ней несколько часов. Верх покрывался вкуснейшей светло-коричневой корочкой, за которую я готова была отдать любую принесенную из леса коряжку или даже с десяток разнокалиберных пуговиц, бережно хранящихся в баночке из-под монпансье.

Чугунок бабушка берегла как зеницу ока, говорила, что такого больше нигде не купишь, а достался он ей от матери в виде приданого. То же самое она говорила и о пательне, большой черной сковороде. Оба этих предмета меня, по малости лет, интересовали только тогда, когда в них было что-то вкусненькое: в чугунке – бабкина каша, а в пательне – яешница. Именно так, и не путать её с яичницей! Яешница – это верх кулинарного искусства. Я сама очень хотела сотворить себе яешницу, но бабушка строго говорила: “Вот когда сможешь поднять пательню, тогда и яешницу будешь жарить сама, а пока ешь, что дают”. Как её готовить, я уже знала, подсмотрела за бабушкой. Нужно хорошо разогреть пательню, но не очень сильно, потом положить в неё приличный кусок масла, а когда оно растает, вбить пару яиц, только обязательно деревенских. Дальше надо внимательно смотреть, когда белок схватится, а желток останется жидким. Тут уж нельзя опоздать. Снять с огня и сразу же ножом с вилкой быстро-быстро разрезать, разорвать, перемешать яйцо с растопленным маслом. Всё. Можно садиться снедать. Только обязательно с чёрным хлебом. Пробовала я потом, уже во взрослой жизни, пожарить яешницу. Да, что-то подобное получалось, но такой, как у бабушки, – никогда.

После одного случая бабушка меня вообще к плите близко не подпускала. Было мне тогда лет пять или шесть. Бегая по кухне, я нечаянно зацепила только что вскипевший пузатый чайник. Он с грохотом упал на пол, окатив мою ногу кипятком. Крику было! Я орала от боли, дед кричал на бабушку, мол, расставила тут свои чайники, а бабушка на повышенных тонах, больше от испуга, чем от гнева, отчитывала деда, что не досмотрел ребёнка. Нога покраснела и покрылась волдырями. Эпопею по моему излечению дед взял на себя.

Тут же было сварено вкрутую куриное яйцо. Дед очистил его, вынул желток, насадил его на железную спицу от велосипеда и засунул это сооружение в печку. Держа спицу с желтком на весу над прогоревшими углями, дедушка дождался, пока с желтка не начали капать прозрачные янтарные капли. Он ловко ловил их в предусмотрительно подставленную столовую ложку. Набрав таким образом с десяток капель, дедушка аккуратно смазал ими место ожога. Надо сказать, немного полегчало. Потом манипуляции с яйцом он проделывал каждый день до полного исчезновения следов раны. Помню, дед тогда сказал, что ни одна мазь не способна справиться с рубцом от ожога, только желтковое масло.

У бабушки был один пунктик, она любила порядок. Всё должно лежать, стоять именно там, куда это всё поставила бабуля. Для нас с дедом такие правила были невыносимы, но приходилось выполнять бабушкины требования. Зато как же мы веселились, когда бабушка воевала с куклой. Бабушка привяжет бант к голове куклы, посадит её в центр дивана, а через времечко бант, р-р-аз, и падает с волос. Привяжет. Упадёт. Привяжет. Упадёт… Бабуле это надоело. Она взяла молоток, маленький гвоздик и приколотила бантик кукле к голове. Это стало лучшим семейным анекдотом, пережившим и бабушку с дедушкой, и маму с папой. Переживёт и меня. Дорогие мои! Я помню вас, я люблю вас, а значит, вы живы.