Откуда Маруся явилась — никто из деревенских так и не узнал.

... По заре бабы собрались в рощу за сыроежками. Дошли до шаткого моста через речку и остановились в изумлении – чужаки появлялись в этой глухомани нечасто.

Юная женщина, почти девочка, кормила грудью младенца, тщательно и неумело завёрнутого в какое-то серое шерстяное тряпьё.
Бабы переглянулись и подошли поближе.

– Доча, да ты кто ж такая? Цыганочка? От своих отбилась?
Маруся откинула назад тёмные спутанные волосы, заулыбалась и замычала – дескать, я бы рада ответить вам, бабы, да не могу: Бог создал бессловесной. Младенец оторвался от груди, сморщился и чихнул – ноздрей фонтаном брызнуло молоко.

– Ах ты ж, батюшки! – запричитала Валя, самая молодая из баб, – дак откуда вы, горемыки? Бабы, надо что-то делать! Пойдём с нами в колхоз, девонька!

Но Маруся отрицательно замотала головой, вскочила с пригорочка, прижала ребёнка к себе покрепче – и мигом скрылась в кустарнике, за которым начинался тёмный непролазный ельник.

Где живёт, откуда приблудилась? Кто скажет?

Всех безымянных странненьких баб здесь испокон веку кликали Марусями.

...Жила Маруся где-то в лесу. По утрам иногда приходила в деревню и, прижимая к себе младенца, протягивала левую руку за подаянием. Бабы торопливо подходили, совали ей в котомку хлеб и вареные картофелины.

– Покажи дитё! – просили они Марусю. Кто там хоть у тебя? – и тянулись к свёртку.

Но Маруся отскакивала, уворачивалась и мотала головой.

– Цыганочка, ешь картошку, не ходи голодная! — кричали ей вслед женщины.

Младенец оказался девочкой. Это выяснили сёстры – Тося и Шура, утром прибежавшие на речку купаться.

Маруся сидела на корточках у воды — мыла ребёнка. Девочка болтала ножками и улыбалась матери. Хорошенькая до невозможности – белокурые вьющиеся волосики, большие кукольные глаза, пухлые ручки...

Девочки взвизгнули он восторга, но Маруся и головы не повернула.

– Интересно, как зовут малютку? – сказала Тося.

– Никак не зовут, наверное, – отозвалась Шура. – Маруся-то немая...

– А давай сами ей имя придумаем!

– Давай! Может, Люба?

– Да, пусть будет Любочка, Любаша!

Девочки побежали к деревне, чтобы рассказать всем: младенец Маруси – Любочка.

Тосе исполнилось восемь лет, Шуре – девять. Жили они у тётки Зины – мать умерла при родах Тоси, а отец сгинул на фронте – девочки его не помнили.

Тётка Зинаида сильно пила и лютовала.
В войну она потеряла дочь – немцы, организовавшие в деревне госпиталь, выкачали из пятилетней малютки всю кровь для своих раненых.

Племянниц Зинаида лупила за каждую мелкую провинность. Да не просто хворостиной хлестала, как другие бабы, – могла и сковородкой огреть. Девочки ходили в страшных лиловых синяках и шишках, у Шуры после побоев не слышало левое ухо...

В тот день сёстрам точно должно было влететь – не уследили за птицей. Отвлеклись совсем немного: быстренько сбегали на речку охладиться от нестерпимого июльского жара. Вернулись – цыплят нет. Всех до единого перетаскал к себе в гнездо глазастый коршун...
Тося, как увидела опустевший птичий загончик — заверещала, завыла басом:

– Ой, Шурка, лучше б я маленькая померла! Зинка нас забьёт до смерти!

Шура стояла молча – соображала, что делать.

– Бежим! – наконец сказала она, – в Огарихе дядя Семён живет, попросимся к нему... Я дорогу почти знаю.

В спешке – пока не вернулась с работы Зинаида – обулись в старенькие боты, схватили со стола в избе по куску хлеба и помчались напрямик через колхозное пшеничное поле. Оказавшись в безопасности, умерили шаг – побрели медленно, раздумывая, как уговорить дядю взять их к себе в семью.

Шли долго, на ходу отщипывая по кусочку от своих краюшек.

...Тропинка была знакома – сначала до Боровикового лога, затем до мелкой речки Гончарки. Через речку перебрались вброд. На другом берегу тропинки не было – там начинались заросли осоки. Девочки продирались сквозь них из последних сил. Вечерело, из травы тучей поднималась кусачая мошкара.

– Есть хочу, – заныла Тося, – когда уже дойдём?

– Погоди, сейчас земляничник начнётся, ягод наберём, – Шура, как старшая сестра, всегда старалась составить план действий.

Наконец они выбрались на луг, заросший земляникой.

Ягодка за ягодкой – вроде бы голод чуть-чуть поутих. Девочки побрели дальше. Становилось прохладно.
В темноте идти стало невозможно.

– Мне страаашно, – заплакала Тося и вдруг плюхнулась в росистую траву, – Шурочка, кажется, мы потерялись!

– Всё равно идём... Нельзя останавливаться! – Шура решительно схватила сестру за предплечье и дернула вверх, – ну-ка, вставай! Смотри – тут тропинка, пошли по ней!

Они побрели дальше, спотыкаясь и плача. Взошёл тонкий оранжевый месяц. В его неверном свете сёстры вдруг увидели невдалеке маленькую избушку – покосившуюся и почерневшую. В окне домика мигал тусклый огонёк.

– Это же бывшая сторожка лесника, наверное! Вот мы где заплутали! — зашептала Шура.

Девочки на цыпочках подкрались к оконцу .

— Так это же Маруся! И Любочка! – они радостно застучали в окно.
Женщина не шелохнулась.

– Не слышит! – догадалась Шура.

Тося дёрнула кривую деревянную ручку – дверь открылась. Сёстры ворвались в избу. Маруся сперва испугалась, но, приглядевшись, приветливо заулыбалась, закивала, забегала по комнате – поставила самовар, достала из печи чугунок с пахучим грибным варевом.

Девочки кинулись обнимать и целовать Любочку – та сонно таращила глазки, но не хныкала, лежала смирно. Не веря своему чудесному спасению, сёстры по-птичьи защебетали. Маруся внимательно смотрела на их губы и иногда кивала, улавливая смысл разговора.

...Они остались жить у Маруси — та не гнала, приняла как родных. Готовила еду на всех, постелила соломенные тюфяки возле печи.
Маруся оказалась невероятно хозяйственной – запасала и сушила на зиму крапиву, хвощ, иван-чай, лист и ягоды малины. А уж грибы! На чердаке дома их было припасено несколько мешков.

– Как ты думаешь, а может, Маруся – Баба-Яга? – как-то спросила Тося.

– С чего ты взяла?

– Ну, живёт одна в лесной избушке...

– Бабы-Яги не существует! – строго ответила Шура, – вот увидишь, она у нас ещё в комсомол вступит!

Лето закончилось, но Маруся всё так же упорно делала запасы – чуть свет, привязав дочь к спине полотенцем, уходила с ведром: на болото – за клюквой и морошкой, в бор – за брусникой. Возвращалась, пересыпала ягоду в деревянную кадку – и, едва переведя дух, вновь возвращалась в лес.

По вечерам Маруся вязала. Где научилась и откуда брала серую пряжу – неведомо. Навязала тёплой одёжки и для Тоси с Шурой – шали, кофты, рукавички, носки...

Девочки привыкали жить без постоянного ожидания побоев. Синяки сошли, Шура начала немного слышать ушибленным ухом...

Как выяснилось, их всё же разыскивали.

Как-то по утру девочки, выбежав по надобности из избы, услышали звонкий азартный лай. Через несколько минут из ельника показались собаки, а за ними на опушку, отдуваясь, выбрались деревенские мужики – Николай и Тихон. Сёстры застыли на месте, не понимая, что им делать – то ли кинуться навстречу "спасателям", то ли убежать в лес.
Впрочем, куда скроешься от собак?

– Эге, гляди-ка, обе целы! — изумлённо воскликнул Николай, – а мы вас уже и не чаяли живыми найти! Кости искали! Как вас сюда занесло-то?

Тося и Шура молчали, не зная, что отвечать. За последнее время они отвыкли разговаривать со взрослыми.

– Мы сами пришли, – наконец сказала Тося полушёпотом, – мы тут с Марусей живём...

– Фью! С Марусей? Это с полоумной? – отозвался Тихон, – так вот где она обитает! Это хорошо, что мы и её нашли! Мы в сельсовете постановили забрать у неё ребенка и воспитывать его как нормального советского человека!

– То есть как – забрать?! Любочку? А как же Маруся без неё?

– Пусть приходит в колхоз и работает как советский человек! Нечего ведьм плодить.

...Девочки вернулись к тётке и всё пошло по-прежнему – ежедневно бегали в школу до соседней деревни, прятали синяки под длинными рукавами.

Любочку у Маруси отняли и временно передали жене председателя сельсовета, бездетной Марье Семёновне. Маруся приходила в деревню каждый день, стояла у Марьи под окнами.

– А ну, иди отсюда, убогая! – кричала ей Марья, – всё хорошо с дочкой! Возьми картошки и иди, иди к себе в лес!

Маруся упрямо караулила дочь, картошку не брала. Вид у неё был совершенно безумный – Тося и Шура боялись, близко не подходили.

За неделю до нового года Любочку мыли в бане. Неизвестно, что там случилось, – то ли малышка сама брыкнулась, то ли неуклюжая Марья оступилась на скользком полу... Девочка упала в чан с кипятком. Вынесли её уже бездыханную.

Маруся приходила в деревню и вопросительно заглядывала в глаза колхозникам. Бабы отворачивалась.

В ночь под новый год – в самый лютый мороз – Маруся так и осталась у дома Марьи, прислонилась к стене хлева. К утру её замело снегом.

– За грехи наши... – шептались люди.

Подойти никто не решался.

Только ребята к вечеру осмелели и начали подбираться поближе, чтоб рассмотреть покойницу.

– А давайте играть, что она шпионка! Ну-ка, расстрелять её! – крикнул Петька.

Снежки лепили нехотя, медленно, – беспокоить мертвячку было всё же страшновато. Та стояла чуть покосившись, черные волосы выбивались из-под платка и развевались на ветру.

– Шурка, Тоська, живо! Вы что, против Советов?

Девочки, как заколдованные, наклонились, чтобы набрать в пригоршни снега.

– Пли!!! – заорал Петька. – За победу! Против врагов!

Снежки полетели.

– На тебе, вражина!

Труп медленно накренился и рухнул. Тося тихо заскулила от ужаса, Шура поспешно закрыла ей глаза варежкой. Размахнулась, прицелилась и швырнула снаряд, звонко выкрикнув:

– Получай, вражина!