Груня была тем самым крючком, которым мы в отчаянии попытались сцепить нашу стремительно разваливающуюся семейную конструкцию.

Полоумный приятель-астролог, чьи прогнозы оказывались неизменно точными, сообщил, что ситуация безнадёжна: совместно приобретенный пёс не спасет семью, когда за дело взялись знаки Зодиака.

Тем не менее, муж хотел кавказскую овчарку, и мы поехали к знакомым, у которых как раз подрастали щенки прекрасных выставочных кровей.

Помню нашу поездку за щенком. В тот период я ощущала себя глупой и некрасивой, почти уродливой.

– Ну ты как из помойки вылезла, – сказал муж с отвращением, когда я вывалилась из машины, увешанная детьми и попробовала слегка перевести дух после марш-броска, в течение которого я непрерывно пыталась усмирить своих скачущих ковбоев. Мальчики в сладком возрасте "от двух до пяти" – особое испытание для не слишком строгой матери.

Гроза по родословной – в домашнем обиходе Груня – оказалась толстой смешной игрушкой с норовом дикого зверя: миску свою она начала рьяно охранять с первых минут пребывания в доме. Хорошо зная характер собак этой породы, я сразу показала, чьи здесь на самом деле все миски: едва малышка рыкнула на меня умилительным щенячьим баском – я немедленно отобрала еду.

Больше вопросов не возникало: за одиннадцать лет своей жизни Груня никогда не пыталась поставить под сомнение мой авторитет. Хоть кто-то меня признавал: не скрою, это было приятно и поднимало давно похороненную самооценку.

Груня выросла как-то молниеносно. В её распоряжении был огромный, огороженный сеткой вольер, где можно было вволю носиться и до судорог лязгать зубами на редких прохожих. Мы жили в то время на самом краю деревни, и других развлечений у собаки, увы, не находилось.

Бытует мнение, что кавказские овчарки – животные грубые, закалённые самой природой, привычные к любым погодным условиям – как бы не так! Груня искренне ненавидела холод и мокроту. При любом намеке на дождь пряталась в глубине своего домика-бытовки, даже носа на улицу не совала. В плохую погоду нас могли грабить и убивать сколько душе угодно – собака пребывала в меланхолии и наотрез отказывалась выполнять свои обязанности.

Надо было видеть, как осторожно она пробует обстановку гигантской серой лапой в кокетливом белом "носочке" – словно изнеженный котенок, впервые в жизни выглянувший на дачное крыльцо.

В хорошую погоду – если в голову приходила фантазия погулять – Груня легко перескакивала двухметровую ограду вольера и спокойно уходила в поле. Никого не трогала и не пугала, просто бродила в густой траве и вынюхивала птичьи гнезда.

Когда через поле гнали совхозное стадо – в те времена в нашей деревне ещё были коровы, во что сейчас уже верится с трудом – собака вдруг вспоминала про своих пастушьих предков. Пристраивалась в хвосте стада и охраняла скотину от воображаемых хищников.

Прошлое по-прежнему вызывает во мне тяжёлые щемящие ощущения. Стараюсь не тревожить – и тут же начинаю расковыривать подсохшие воспоминания заново. Сейчас я уже не помню детально нашу жизнь в те времена – дни сливались в цепь бесконечных повторений. Я продолжала свою учебу, возила детей на кружки, ежедневно наполняла Грунину миску кормом, но делала всё это словно в полусне. Годы нашей жизни, меж тем, потихоньку накапливались – годы, которых крупной собаке отпущено не так много.

Через несколько лет обстоятельства вдруг изменились: магическим образом нас засосала черная дыра квартиры в историческом районе Петербурга. Я переживала, как вольерный житель освоится в городских условиях, но Груня – как ни странно – осталась весьма довольна. Впервые с ней происходило что-то новое и интересное.

...В ежеутренней синеве мы гуляли в маленьком садике Академии Художеств, где конюхи водили вдоль ограды застоявшихся за зиму лошадей, а сороки готовили обветшавшие жилища к приёму новых горластых выводков. Задумчиво вплывая в кованые ворота, Груня издали дружески мотала головой в знак приветствия чёрному жеребёнку-пони, носившемуся по садику без присмотра, затем приступала к ритуалу неторопливого обнюхивания фонарей и больше уже никого вокруг не замечала.

И тут наступало время беззастенчивого сорочьего разбоя. Шерсть кавказской овчарки чрезвычайно ценилась птицами в интерьере гнёзд. При виде большой лохматой собаки они стаями слетали с чёрных деревьев и начинали озорными скачками подбираться к нашей главной ценности – роскошному пушистому хвосту.

Зрелище, должно быть, было уморительное: мы с Груней чинно вышагиваем по дорожке, а сзади нас настигает белобокая очередь – то одна, то другая птица вырывается вперёд, выдёргивает клок шерсти и с победным стрёкотом взмывает на макушку тополя.
Собака изредка оборачивается, негромко тявкает на хулиганок, но без особого неудовольствия: кажется, её эта игра тоже забавляет. Да и от линялой шкуры пора избавляться: весна пришла.

До сих пор меня иногда занимают вопросы: сохранились ли по сей день клочья серой шерсти в сорочьих гнёздах Васильевского острова? А что, если лихой вихрь по-прежнему гоняет по мрачным проходным дворам-колодцами незримые ворсинки – память о нашем непростом существовании?

...Злюкой наша Груня не была. Некоторые вещи, её, безусловно, до глубины души возмущали, но чаще всего она была весьма и весьма лояльна к окружающим. В деревенском вольере собака была обречена на одиночество, а в городе у нашей великанши завелись приятели и даже – удивительно! – лучший друг по кличке Кузя.
Таких собак я зову "насекомыми": мелкое, вечно дрожащее создание на тоненьких лапках, с выпученными глазами и визгливым голосом – чихуахуа. Не надо думать, что я плохо отношусь к собачьей мелюзге: полагаю, что держать в центре города крупногабаритных монстров – жестоко по отношению к окружащим. Чую, будь я владельцем милого нежного насекомого – судьба сложилась бы немного иначе. Но на мою долю выпала кавказская овчарка – и я не ропщу.

Надо было видеть, как эта парочка резвилась. Издали приметив друг друга, они начинали вилять хвостами и тявкать – причём Грунин голос при виде Кузи чудесным образом менялся, становился на октаву выше. В других случаях столь нежных звуков она не издавала.

Поначалу, завидев Кузю, я старалась сдерживать свою зверюгу – не хватало ещё, чтобы она по неосторожности затоптала микроскопического приятеля. Но Груня проявляла чудеса осторожности и деликатности, постоянно помня о своих размерах.

В процессе игры Кузя вертелся юлой, подпрыгивал кузнечиком и, если получалось дотянуться, кусал подругу за пушистый хвост, а та весело припадала на передние лапы, аккуратно поддевала смельчака носом и дружелюбно ухмылялась во всю пасть.

Груня по-прежнему терпеть не могла сырость. Уговорить её выйти на прогулку в мокрую погоду было сложно, но необходимо – дожди в Петербурге идут, как известно, с момента его основания, но ведь это не повод никогда не высовывать носа за порог? Вскоре я придумала прекрасный способ выманить собаку на улицу в то время, когда прогулка была удобна мне, но не слишком приятна капризной неженке: достаточно было сказать волшебные слова "пошли искать Кузю" – и дождь нас уже совершенно не смущал.

...С собакой меня роднила одна особенность: мы терпеть не могли, когда посторонние знают наши ласковые домашние имена. Все, кто не живёт с нами на одной территории – посторонние. Я была сильно побита жизнью, у кавказских овчарок же недоверчивость – основная породная черта.

Друзья – особый разговор: они никогда не назовут меня, например, "Оленькой". "Оленька" из меня такая же, как из Груни – смирная овца. Оленька – это что-то мягкое, уютное, ватрушечное, – я же состою из углов, противоречий и надломов. Не зовите меня так, не рискуйте.

Груня тоже не любила слышать своё мягкое домашнее прозвище из уст незнакомцев. Собачьи мысли угадывались легко: "Подлизываешься? Что-то злое замышляешь, чужак? А давай-ка я тебя сейчас профилактически съем!"
На прогулках у нас происходили такие диалоги с прохожими:
– Ой, какая большая пушистая собачка! Не кусается?
– Кусается, лучше не подходите.
–А как её зовут?
– Она не любит, когда посторонние знают её кличку.
– Ну всё же скажите! Мне же интересно!
– Ее зовут Груня, только отойдите, пожалуйста, подальше!
–Грууууня! Груууунечка!
– Грррррррр!!!
– Ой, что же вы не предупредили, что она такая злая!
– Да, мы злые, простите, – говорила я, дёргая собаку за поводок и торопясь прекратить навязанный разговор, – жизнь у нас сложная, совсем озверели.
Если собаку по кличке не звали – она вела себя исключительно прилично: никого вокруг не замечала, занятая неторопливым исследованием окрестных фонарных столбов.

...Всё когда-нибудь заканчивается. Наша городская жизнь продлились – по человечьим меркам – не так долго, всего год с небольшим. А для собаки это – немалый кусок жизни.

Как ни ругалась наша лохматая защитница на покупателей, приходивших осматривать недвижимость, но продали мы городскую квартиру быстро. Дом нашли большой, в самом центре деревни, недалеко от леса и озера. Груня разместилась на веранде.

Окна пристройки выходили прямо на соседский участок – с собачьей точки зрения это было, конечно, совершенно возмутительно.

В первую же ночь Груня в праведном гневе высадила хлипкое окно и всерьёз поругалась с соседями-алкоголиками.
Вопила хриплым басом на всю округу:

– Каааааак выскочу, как выпрыгну! Не смейте мимо моего окошка ходить!!!

Но дальше угроз дело не зашло. Очевидно, наша защитница поленилась, решила: так и быть, пусть живут в своём доме, если им хочется. Сказывался, увы, далеко не щенячий возраст. Нашей грозной псине хотелось лежать и лениво созерцать окрестности.

Днём в хорошую погоду собака сидела на привязи на участке, а если ей приходило в голову прогуляться, – закручивала свою массивную цепь и резко дёргала – та лопалась, как гнилая нить. Никаких надёжных способов удержать хулиганку не существовало, оставалось лишь надеяться на её благоразумие.

Забор на участке был весьма условным, не рассчитанным на атаки гигатской зверюги. Парализованные ужасом от нашего прибытия соседи отсиживались на своих участках и не рисковали заходить в гости. Я, нелюдимый интроверт, была этому обстоятельству рада.

...Да и сейчас, когда собаки давно нет, её грозный образ надёжно охраняет наш дом. Посторонние никогда не стучатся в наши ворота без серьёзной надобности.

Гуляя в лесу, я всегда навещаю Груню и тихо благодарю: "Спасибо, что ты была с нами, большая собака!"