Это было, конечно, чудо в перьях. Нет, в полосочку: настоящий живой матрос в тельняшке. Лицо красное, обветренное, словно только из рейса. Не такой уж молодой, какого-то неопределяемого возраста – лет тридцать-пятьдесят.
– Я тут инфу нашёл, хочу учиться играть на органе, – заявил он, поднявшись на хоры полутёмного органного зала. – Это к кому?
У большого духового органа совещались канторы – церковные музыканты и преподаватели органной школы. Выслушав заявление, они изумлённо переглянулись. Тот, что постарше, провёл рукой по лысине, озадаченно кхекхекнул и поправил кривые мутные очки. Помоложе – вылитый Карлсон – засмеялся было, но устыдился, смутился и уткнулся в ноты.
Моряк вразвалочку прошёлся по балкону, оставляя грязные следы на блестящем паркете, с любопытством заглянул в открытые ноты, в беспорядке раскиданые на балюстраде. Прочитал приписанный на нотном листке перевод названия хорала:
– "Весело схожу я в могилу". И-о-ган-нес Брамс. Да, прикольно тут у вас, ребята! Мне нравится! Я хочу это сыграть.
– А фортепиано вы владеете? – спросил младший из музыкантов, – ноты знаете?
– Нет! А зачем? Я на орган пришёл учиться...
– Хорошо. Десять лет упорного труда — и, возможно, вы это сыграете. Да. Именно так, – деликатно сказал старший органист.
И сразу же включил свой самый холодный, официальный тон:
– К сожалению, мы не берем в органную школу учеников без серьёзной музыкальной подготовки. Обратитесь сначала к репетиторам по фортепиано и сольфеджио. Позвольте, мы продолжим репетицию.
– Меня вы возьмёте, – сказал матрос, без разрешения сел на органную скамью и потянулся к клавишам.
Ясно было, что играть он совершенно не умеет – и, тем не менее, у него получалось что-то связное. Даже, пожалуй, красивое.
Органисты снова переглянулись.
– Простите, как вас зовут? – поинтересовался более молодой.
– Гена.
– А по батюшке?
– Гена, просто Гена. – отозвался матрос, сосредоточенно пачкая органную педаль своими грязными ботинками.
– Отлично, Генапростогена, – попытался разрядить ситуацию музыкант в кривых очках. – Меня зовут Сергей Игоревич.
– Я Фёдор Владимирович, – представился музыкант, похожий на Карлсона.
– Ага, – рассеянно кивнул Гена.
Он полностью погрузился в процесс импровизации и не обращал никакого внимания на окружающую обстановку.
...Согнать его с органной скамьи казалось затеей невыполнимой.
Сергей Игоревич и Фёдор Владимирович смирились и просто молча стояли по бокам. Периодически они включали на органе какой-нибудь новый регистр – Гена благодарил ассистентов спокойным кивком, не прерывая поток звуков.

...Близился час вечернего Богослужения, в зал начали стягиваться прихожане. Они брали сборники с гимнами и рассаживались по своим любимым местам.
– Кто это сегодня играет? – спрашивали они друг дружку.
– Да какой-то новый музыкант. На гастроли приехал, наверное...
Пастор развешивал на деревянной доске номера хоралов, вопросительно поглядывая на Сергея Игоревича, который должен был уже приступить к своим обязанностям кантора.
– Гена, можно я вас прерву? – сказал Фёдор Владимирович. — Нам пора службу начинать, уже без пяти семь.
– Нет, – ответил наглец.
Тогда Сергей Игоревич молча ушел в щитовую и отключил электрическое питание инструмента. Орган вздохнул и умолк.
Гена растерянно мотнул головой, словно просыпаясь. Минуту он сидел на органной скамье, приходя в себя, затем встал и, шатаясь, начал спускаться с хоров в зал.
– Завтра ещё приду, – бросил он через плечо. – А послезавтра в рейс на полгода ухожу.
Услыхав про рейс, органисты с облегчением вздохнули...
– Что скажете, коллега? – спросил Сергей Игоревич, вновь включая инструмент и открывая на нужной странице сборник гимнов.
– А что можно сказать? – пожал плечами Фёдор Владимирович. – Гений, просто гений...