Девочка сидела в комнате совсем одна. За окном темнело. Стало сумеречно. Но девочка продолжала сидеть, поджав под себя ноги и вжавшись худеньким тельцем в спинку диванчика. На вид девочке лет восемь. Ей очень грустно и страшно, потому что она – совершенно одна. Мама допоздна на работе. Быть одному – невыносимо паршиво. «Хорошо взрослым, - думает девочка. – Им можно ничего не бояться. Вот бы повзрослеть поскорее!». У девочки нет ни друзей, никого. Только мама.
Девочка эта – я. Хотя на самом деле мне скоро тридцать. Я – уже давно взрослая женщина. У меня есть муж и профессия, которую я очень люблю. Откуда же тогда взялась я-восьмилетняя девочка? Сейчас расскажу. Началось всё с одного странного случая у меня на работе. А точнее – с одной странной встречи.
Работаю я искусствоведом в нашем городском художественном музее. Художественный музей у нас всего один, поэтому всякая новая выставка вызывает большой ажиотаж среди местных ценителей искусства. То же произошло и в этот раз. Новость о коллекции картин, привезённых из Европы, махом облетела весь город. Транслируемая, как говорится, «из каждого утюга».
У нас, музейных работников, начался аврал: в музей повалили многочисленные экскурсии. Особенно большой наплыв случался вечерами, когда люди возвращались с работы. В один из таких вечеров мне пришлось экстренно заменить нашего экскурсовода: у неё заболел ребёнок. Неторопливо рассказывая, я переходила от одной картины к другой. Экскурсанты с уставшими, но внимательными лицами сосредоточенно слушали. Завершала коллекцию картина испанского художника Франсиско Гойи «Сатурн, пожирающий своего сына». Стараясь не глядеть на этот жуткий шедевр, я заученно оттарабанила традиционное толкование картины: про древнегреческого бога времени Кроноса, который, опасаясь быть свергнутым одним из своих сыновей, пожирал всех своих детей. Кронос и послужил прообразом Сатурна на картине.
- Ночью приснится – топором не отмахаешься! – пошутил кто-то в толпе слушателей.
- Это ж в каком состоянии надо быть, чтоб такое создать?! – подхватили другие.
Так, беззлобно пересмеиваясь, экскурсанты поблагодарили меня за экскурсию и неспешно разошлись по залу, рассматривая картины и фотографируя. Я осталась в зале на тот случай, если кто-то захочет обратиться с вопросом.
- Простите… - услышала я сбоку чей-то тоненький, почти блеющий, голос. Обернувшись, вижу перед собой щуплого человека лет сорока, в поношенном пиджаке, с худощавым бледным лицом. Треугольная бородка с проседью нервно подрагивала. Всклокоченные вихры и часто моргающие глазки говорили о крайнем возбуждении посетителя.
- Простите, - повторил человек. – Вот вы сейчас говорили о Кроносе, как о каком-то монстре, который якобы пожирал своих детей…
- Да, - вежливо подтвердила я. – По мифу, всё именно так и было.
- Так позвольте ж вам возразить, - перешёл мужчина на доверительный полушёпот, - позвольте возразить, что весь этот миф о Кроносе – сплошная ложь!
- Вот как?! – мне стало интересно. – Вы, наверное, мифолог?
- Кто-кто? А! Да нет, я – физик. Но не в этом дело.
- Значит, вы просто интересуетесь мифологией? Это ваше увлечение?
Проигнорировав мой последний вопрос, он опасливо оглянулся по сторонам. Потом, чуть приблизившись ко мне и приложив ладонь к груди, будто собрался сделать необычное признание, тихо и серьёзно сказал:
- Просто я встречался с ним. Сам. Лично. Поэтому я – единственный, кто знает правду о нём.
- С кем встречались? О ком правду?
- Как с кем? С Кроносом!
Готовая дежурно-вежливо рассмеяться и перевести всё в шутку, я, встретившись взглядом с лихорадочно горящими глазами физика, тут же осеклась. Передо мной стоял сумасшедший, абсолютно веривший в то, что говорил. Поэтому действовать надо было очень осторожно.
- Понятно, - выдавила я из себя вместе с ничего не значащей улыбкой. – Это, конечно, меняет дело.
Физик напряжённо ждал моей дальнейшей реакции. Глянув за его спину, я сделала вид, что машу кому-то рукой:
- Ой, вы извините! Меня зовут. Я сейчас…
И со всех ног устремляюсь к выходу из зала. Потом – вниз по лестнице, к раздевалке. Срываю с вешалки своё пальтишко, торопливо одеваюсь, в спешке не попадая в рукава. И, наконец, пулей вылетаю из музея, бросив на ходу вахтёрше:
- Из дома срочно позвонили!..
Та в ответ лишь махнула рукой: мол, ладно, беги.
Боюсь я сумасшедших. До жути.

***
Домой я вернулась уже успокоенной. Эпизод в музее теперь воспринимался как что-то пустяковое и словно не со мной произошедшее. Пешая прогулка и свежий октябрьский воздух усмирили взбудораженные нервы.
Моя квартира – милая двушечка! – встретила меня чистотой и уютом. А ещё – тишиной. Только стенные часики на кухне мерно тикали. Едва переступив порог, погружаюсь в домашние дела. В голове уже намечен план действий. Первое: достать мясо из морозилки. Второе: разморозить в микроволновке. Третье: пока размораживается мясо, почистить и нашинковать овощи. Четвёртое: приготовить ужин. На всё вместе – примерно два часа. Пятое: перемыть оставшуюся с утра посуду. Ну, а там уже должен и Жорик с работы вернуться. Это мой муж. Он механиком работает. На заводе. Приходит домой смертельно уставшим и непереносимо хмурым. Настроение у него повышается, только когда его покормишь. Поэтому я стараюсь изо всех сил поспеть с ужином к приходу мужа. Все мои действия расписаны по минутам. Минутам, словно специально ускользающим от меня. Минутам, за которыми я никак не поспеваю. Наконец, справившись с ужином и сделав идеальный порядок в доме ещё более идеальным, я медленно опускаюсь в мягкое кресло в гостиной и отдаюсь отдыху. Жду Жорика!
Жорик задерживается. Последнее время он слишком часто задерживается… Вообще-то пора бы уже вернуться!.. Слишком часто… Что бы это значило? Говорит: «Много работы». Сухо так говорит. Неохотно. Порой даже грубо… Мол, отвяжись! Мне кажется, так говорят, когда скрывают что-то. Человек злостью страх прикрывает. Страх чего? Так, всё! Хватит. Мужу верить надо. Если любишь. Но моё зловредное воображение словно нарочно рисует мне картины супружеской измены – одну провокационнее другой.
Весь вечер я накручивала себя, чем и отравила весь свой отдых и радость ожидания.

***
За окном почти стемнело. Я по-прежнему сижу в кресле одна, посреди никому ненужной чистоты и порядка. На кухне давно остыл никому ненужный ужин. Вновь ожившие мрачные мысли несут меня в прошлое, и я понимаю, что моё желание сбежать от одиночества сначала во взрослую жизнь, а потом – в замужество, просто, чтобы не быть одной, ни к чему не привело. Потому что одно дело – быть вместе с кем-то телом, и совсем другое – душой. С Жориком я познакомилась по просьбе мамы. Даже не думая всерьёз о браке. И уж тем более о любви. Кто же будет любить то, что навязано? Но, увидев Жорика, испытала странное чувство притяжения и отторжения одновременно. Он нравился, и это меня беспокоило. Уж если и выходить замуж, рассуждала я, то лучше не по любви. Внутренний покой мне казался полноценной заменой счастья. А я очень хотела быть счастливой!
Любила ли я Жорика? Сейчас уже и не знаю. Может быть, просто убедила себя в этом, потому что… пожалела. Было в нём что-то по-детски беззащитное. Во взгляде иногда мелькало. Наверное, у меня проснулось материнское чувство: захотелось защитить, обогреть. Чудно звучит, правда? Мне, женщине, хотелось защитить его, мужчину! Потом я поняла, что у Жорика и без меня была надёжная и непробиваемая защита – его маменька. Защита, сравнимая разве что с той самой скорлупой, которая столь надёжно защитила зародыши динозавров от внешних влияний, что новые динозавры так и не вылупились. А у Жорика душа, по-моему, осталась в форме зародыша. Все свои желания и мечты детства, юности он с готовностью любящего сына соизмерял с мнением маменьки. Мечтал стать военным - маменька сказала: «Нет!», и поступил, где просто приняли без экзаменов – в машинно-строительный. Девушки Жорика тоже не нравились маменьке, но ей очень хотелось внуков. А тут подвернулась я, со своим страхом одиночества. В общем, по-моему, Жорик просто пока ещё не нашёл себя. Ни в любви, ни в профессии. Вот и ищет, наверное. Задерживаясь где-то. Кажется, я сейчас окончательно раскисну и заплачу. Всё! Надо отвлечься. Протягиваю руку к пульту и включаю телевизор. Переключить мысли. Иначе – сорвусь.
По телевизору – время новостей. Улавливаю лишь обрывки. Где-то террористы захватили самолёт… Где-то разразился уличный конфликт… В Москве запускают космический корабль… В Новороссийске, в физико-математическом институте, собрали экспериментальный образец машины времени… ищут добровольцев для первых испытаний… Сборная России по футболу… По футболу… Жорик раньше после работы тоже играл в футбол. Мы тогда жили с его матерью. Помню, как он звонил маме и спрашивал у неё разрешения задержаться после работы. Может, он и сейчас заскочил к матери. Заскакивать к ней и звонить тоже было его сыновней обязанностью. И тут я вдруг… ну, словно прозрела, что ли. Увидела Жорика… не поверите, наверное! – плюшевым мишкой. Которого мы с его мамой, словно две вздорные девочки, не желающие уступать друг другу, тянем изо всех сил обе, каждая – к себе! А он, бедный, трещит по швам. Того и гляди порвётся.
Моя мнительность – та же скорлупа, что и мамина опёка. Скорлупа, из которой хочется вырваться в манящую темноту поздних вечеров. Где нет идеального порядка и сытного ужина, привязывающих человека к домашнему уюту, но лишающих его жизнь романтики. Вот и у меня было это желание – привязать. К себе. Насовсем. Навсегда. Чтобы не сидеть вот так – одной – поздними тёмными вечерами. Накопившееся напряжение всё-таки прорывается наружу слезами. Встав с кресла, утираю слёзы и устремляюсь к выходу. Натягиваю пальто, а в голове мелькает мысль: может, оставить ему записку: «Прощай! Не ищи меня. Будь счастлив!»? Но тут же понимаю, что искать он не будет. В этом просто отпадёт необходимость.

***
- … Нет, нет, вы меня с кем-то спутали, - настойчиво возражал физик. – Я никогда не был в вашем городе. И вообще не хожу по музеям… Не люблю.
- Но… как же? – недоумевала я. – Художественный музей… Картина Гойи «Сатурн, пожирающий своего сына»…
- Сатурн?
- Ну да! У древних римлян – Сатурн, у греков – Кронос, бог времени.
- Не знаю, не слыхал… И что же я там делал? В вашем музее?
- Вы подошли ко мне после экскурсии и сказали, что весь миф про Кроноса – сплошная ложь.
- Да-а-а?! – иронично протянул он и, слегка рассмеявшись, сочувственно качнул головой. – Надо же! Ничего не помню. Что-то с памятью моей стало! – и снова рассмеялся. Видно было, что разговор его забавлял. А я в его глазах выглядела откровенно сумасшедшей. Или до крайности рассеянной. И, всё-таки, я была совершенно уверена: это был именно он, тот странный физик из музея. От которого я так невежливо убежала, приняв его за сумасшедшего. Как мы с ним снова встретились? Сейчас расскажу.
Так и не дождавшись мужа, я вышла из дома и отправилась на вокзал. Там села на поезд, следующий в Новороссийск. Прибыла на следующий день утром. И прямиком на такси доехала до физико-математического института. Разыскала руководителя разработчиков машины времени. И вот – он передо мной. Мой сумасшедший физик. Правда, теперь никаких следов того сумасшествия – ни лихорадочного блеска в глазах, ни всклокоченных вихров, ни нервного подрагивания бородки, - не было и в помине. Передо мной стоял уравновешенный человек с холодным, рассудочным взглядом. Тонкие губы изогнулись в ироничной усмешке. Он мне явно не верил, но старался не показывать этого, а вести себя со мной вежливо-осторожно. Кто знал, чего ещё от меня ожидать! Я поняла, что дальнейший разговор о том случае в музее не имеет смысла, поэтому перешла к цели своего визита:
- Я хочу участвовать в испытании машины времени. Отправьте меня в прошлое.
- В прошлое? – протянул он уже менее иронично. – Отчего же не в будущее?
- Так надо, - уклончиво ответила я.
- «Чего хочет женщина, того хочет Бог!».
Ирония, по-видимому, была основным способом его общения.
И вот я стою перед белыми раздвижными дверцами опытного образца, к которому меня подвёл Физик. Дверцы раздвинулись, я вошла. И очутилась… в комнате. Очень напоминавшей нашу гостиную: с тем же мягким креслом, в которое я так люблю опускаться после трудов праведных, с тем же сервантом у стены… Ой, кто это там? За шкафом? Пристально всматриваюсь и различаю чью-то фигуру. Мужскую. Кого-то она мне смутно напоминает, но кого? Лица не разглядеть: слегка размыто.
- Где я? – спрашиваю у мужчины.
- Как где? Вне времени! Куда желаете отправиться?
- А… почему это похоже на мою комнату?
- Потому что это у вас в голове. Вы видите то, что хотите видеть. Вы сейчас там, где хотите быть.
- Вовсе не хочу! – обиженно огрызнулась я. – Наоборот… А вы кто?
Мужчина вышел из-за шкафа и прямиком направился ко мне:
- Тот, кого вы хотите видеть.
- Жорик?! – испуганно вскрикиваю, различив, наконец, его лицо. – А ты как сюда попал?
- В смысле «как»? Так же, как и ты, по путёвке.
- Чего? По какой ещё путёвке? Ты о чём?
Оглянувшись, я всё поняла. Комната исчезла. Мы с Жориком теперь на юге. То есть не теперь. Это было… дай Бог памяти!.. лет пять, где-то, назад. Произошло перемещение во времени, и я вижу себя и Жорика пять лет назад. Вечер. Мы гуляем по пыльным, жарким улочкам южного города. Но мы – не одни. С нами – друг мужа с женой Леночкой и моя мама. Жорик – сама любезность и обходительность. Он с готовностью открывает передо мной и Леночкой двери магазинов. А точнее – перед Леночкой. Игриво поглядывая на неё. А Леночка – непереносимо хороша! У меня портится настроение, и я дуюсь на них обоих – на Жорика и на Леночку. Они, не сразу, но всё же уловили во мне перемену. И оба тут же посерьёзнели. Такой, знаете, недоумевающей серьёзностью: мол, а что случилось? На что обиделась? Заметила это и мама. И тоже присоединилась к их недоумению:
- Ты чего не в настроении?
Мол, мы тут отдыхаем, жизни радуемся, а ты нам всю малину портишь. Своей мрачной миной. Ну, как, как я могла им всем сказать, что я попросту ревную? Ревную Жорика к этой до отвращения хорошенькой Леночке! Не могу выносить блеска его глаз при взгляде на неё! Не могу выносить, потому что каждый раз заново влюбляюсь в этот блеск, предназначенный не мне. И злюсь. Злюсь, желая вычеркнуть всех Леночек в мире из нашей с Жориком жизни. Ну, почему, почему он не может быть совсем моим? Без остатка? Чтобы весь блеск его глаз – только мне. Одной. Чего ему не хватает? Я знаю точно, что я – не хуже.
Снова вглядываюсь в Леночку, пытаясь разгадать её секрет, и наблюдаю за Жориком. Но вместо него вижу другое знакомое лицо:
- Папа?! Ты куда?
- Ухожу. Прощай, дочка.
- Куда, папа?
- В другую жизнь.
В другую? Где не будет нас с мамой?
- А мы, папа?
- Ты всё поймёшь. Со временем. Когда вырастешь.
«Я не вырасту, папа!» - хочу я крикнуть ему вслед. Я теперь никогда не вырасту, потому что никогда не пойму! Но вот он обернулся ко мне и приближается широкими шагами. «Передумал!» - радостно думаю я и бросаюсь ему навстречу. Но лицо отца вдруг становится непомерно большим, даже гигантским, рот оказывается прямо передо мной. Губы, разомкнувшись, обнажили хищный оскал и непроглядную тьму за ними. Слышу клацанье зубов. Пытаюсь увернуться и убежать, но не могу. Ослабла от ужаса. Падаю в чёрную бездну его пасти. Это не отец! Это… он, Кронос. Всепожирающее время! Время, которое они, эти псевдоучёные во главе с сумасшедшим физиком, заключили в плен этой экспериментальной машины. Наивно веря, что оно станет служить им! А оно сейчас поглотит меня. Как Сатурн своего сына на картине Гойи. И меня не будет. Мне страшно, и я начинаю плакать.
И вот я снова в детстве. Мне – лет восемь. Сижу в комнате на диванчике, поджав под себя ноги. В комнате сумеречно. Мама – на работе. Папа – в другой жизни, где нам с мамой места нет. Наверное, он, так же, как я Жорика, не смог дождаться маму с работы (она действительно всегда поздно возвращалась!) и ушёл, предоставив всю радость ожидания мне. Мне одиноко, а это невыносимо паршивое чувство. Но я, собравшись с силами (ведь я знаю, что на самом деле я – взрослая женщина под тридцать), решаюсь на переговоры:
- Кронос! Где ты?
В ответ – тишина.
- Я знаю, что ты где-то здесь! Ведь я – в машине времени.
- Машина времени – не что иное, как вы сами, - слышу в ответ. – Ваш мозг с его памятью и воображением. Прошлым заведует память, будущим – воображение.
- А настоящим?
- Настоящее – это ваш выбор здесь и сейчас.
«Выбор!» - дунуло ветром в лицо. Открываю глаза и вижу, что гуляю на улице, в парке, качу перед собой… коляску. Детскую. Но у меня нет детей. Откуда коляска?
- Ты перенёс меня в будущее? – догадываюсь я.
- Да нет! – шелестит ветер листьями. – Говорю же, это твоё воображение! Оно тебя туда переносит, не я. О ком мечтаешь?
- О сыне…
- Почему не о дочери?
- Не знаю… Наверное, хочу маленького Жорика. Чтоб любил меня. Потому что большой меня не любит…
- Он тебе об этом сказал?
- Разве об этом обязательно говорить?
Помолчав немного, он произнёс:
- Итак, твой выбор?
- Никогда не встречать его. Не знать. Слишком больно… Больно его любить. Я не чувствую, что нужна ему…
- Кому из них? Большому или маленькому?
- Маленького нет. Ты же знаешь.
- И не будет?
Вижу, как заколыхалась коляска и начала растворяться в воздухе.
- Нет! – кричу в отчаянии.
- Ну, и кто из нас Кронос? Кронос – это ты. Твоя временная ловушка, в которую ты попадаешь, когда тратишь время не на любовь, а на всякие подозрения, сомнения, страхи. Ты сама пожираешь свою жизнь и своё будущее!
- Итак, твой выбор! – снова потребовал он, помолчав.
- Ребёнок. Я хочу ребёнка.
- Тогда выйди из центра.
- Что? Какого центра?
Удивлённо оглядываюсь вокруг и вижу, что точно нахожусь в торговом центре на втором этаже. Покупатели неспешно переходят из одних магазинчиков в другие. Но мне здесь больше делать нечего, и я спешу к выходу. Спускаясь по лестнице, замечаю впереди стройную фигурку с хвостиком чуть ниже затылка. Леночка?! Это когда же мы с ней встречались? Ах да! Года, кажется, три или четыре назад… Не помню уже, как меня занесло в этот центр. Там-то мы с ней и столкнулись на выходе. Обе, помню, очень обрадовались. Я – спокойно и сдержанно, Леночка – непосредственно и искренне. Настолько искренне, что я и не заметила, как улетучилась моя сдержанность, и через минуту я, весело смеясь, болтала с Леночкой о каких-то пустяках. Случайно скользнув взглядом по стеклянной двери центра, я увидела наши с Леночкой отражения. У меня – такое же выражение и блеск в глазах, какие были у Жорика, когда он общался с Леночкой. А Леночка… нет, она – не красивее меня. Совсем нет. Она – естественнее. Она – более настоящая, более открытая. Поэтому и Жорик не боялся с ней быть таким же открытым, естественным, настоящим. Интересно, можно ли этому научиться? Скорее всего, нет. Это – врождённое. Плюс – подкреплённое в детстве родительской любовью: Леночкин папа не уходил «в другую жизнь», он всегда был при Леночке и её маме. Леночка просто не боялась быть собой. А я – боялась. Так долго боялась, что уже и забыла, что это такое – быть собой. Но вот с Леночкой, получается, пусть на короткий миг, но – вспомнила!
- Ну, ладно, пока! – Леночка весело машет рукой. Мне жаль с ней расставаться, но её изображение заколыхалось и начало растворяться в воздухе. Оглядываюсь – кругом ни центра, ни улицы…
Открыв глаза, просыпаюсь точно от толчка. По-прежнему в мягком кресле, в нашей гостиной… Ой, как же это я заснула? Кто-то накрыл меня пледом. Жорик! Пришёл! Слышу его мерное дыхание в соседней комнате. Дыхание спящего человека. Дыхание, которое я ощущаю, как своё, и, успокаиваясь, начинаю дышать так же мерно и счастливо. В этом спокойном ритме ночи слышно через стенку соседское радио: кто-то допоздна засиделся. Прислушиваюсь. Это песня. Мелодия – словно просящая и, в то же время, покоряющаяся, принимающая всё, что ниспошлёт Судьба. Вслушиваюсь в слова и чувствую, как отзывается на них моя душа. Чувствую, что песня эта – я:

«Счастье моё трудное,
Я в тебя поверила,
С детских лет неторенных
Я тебя измерила.
Ночь такая лунная,
Даль такая ясная,
Счастье моё трудное,
На тебя согласна я!» [1]

_____________________________
[1]: «Песня о трудном счастье». Муз. Г. Пономаренко, сл. В. Бокова.