Итак, доктор Остин, седьмое апреля, тринадцать часов, кабинет на Манхеттен, кушетка, закрытые окна. Док в белом халате, с большим красным ртом и сухими костлявыми пальцами. Да, док одноглаз. Он имеет повязку на правом глазу, она черного, скрытного цвета. Левый глаз голубой. Доктор щупает пульс. Его руки холодные, твердые.

А потом говорит:

– Мистер Дэвид, я вынужден вас огорчить. Ваше сердце изношено вкрай. И повторный инфаркт вас убьет.

Вот и, собственно, все.

…Он лежит на кушетке. Ему шестьдесят. У него тонкий нос и квадратное злое лицо. Он имеет седые опрятные волосы. Серый пиджак. Две недели назад, кратким вечером, он, за газетой, вдруг почувствовал слабую боль. Она тихо и вяло копалась в груди, а потом, угнездившись, впилась под лопатку, заныла, зашлась, заострела, и вот – ничего, кроме боли, и быстро, скорее, в больницу, инфаркт, мистер Дэвид…

Так, собственно, было.

И Остин глядит на него. И (с сочувствием) скажет:

– Мистер Дэвид, у вас есть возможность прожить еще долго. Для этого…

И замолчит.

Дэвид хмыкнет:

– Валяй. Не тяни. Я хочу жить еще двести лет, а не сдохнуть в ближайшие месяцы.

Вот.

И тогда доктор Остин (улыбка, прищуренный глаз) говорит, что вот есть один метод, но он не понравится вам, мистер Дэвид. Вы крайне порядочны, скажет ему доктор Остин, я даже боюсь предложить вам такое. Я вас уважаю, так скажет ему доктор Остин.

…Он встанет с кушетки. Наденет пиджак. Его имя – Давид, Дэвид. В Библии сказано то, что Давид победил Голиафа. Сразил его камнем из пращи. Огромного, точно скала, и подобного смерти. Он – Дэвид, он будет подобен Давиду. И сможет ее одолеть, свою смерть. Смерть живет в левой части груди, в его старом, изношенном сердце. Как сказал доктор Остин.

Итак, он встает. Поправляет часы на руке. Надевает ботинки. И смотрит на доктора Остина так, что тот сразу поймет, суетится – конечно, я это сказал просто так, мистер Дэвид, врачебная этика, я с уважением к вам…

А потом…

– Мистер Дэвид Рокфеллер, – док тонкий, прямой, его зубы белеют во рту, его розовый, бледный язык пробегает меж ними. – Этот метод надежен. Он дает дополнительных лет вашей жизни. Я хочу предложить трансплантацию сердца. Но, стоит сказать, что с гарантией – это сердце должно быть от вашего сына.

Вот так. Вот и, собственно, все.

Кабинет на Манхеттен, седьмое апреля, половина второго. Его зовут Дэвид, и он из семейства Рокфеллер. Он может скупить весь Манхеттен, и даже Нью-Йорк. Только смерть не придет торговаться. Она рядом, она за грудиной.

– Да, док, – скажет Дэвид, – согласен.

И выдохнет.

***



Итак, двадцать седьмое апреля, полпервого ночи. Особняк в Оклахоме. И – Джон. Ему тридцать, он в белой уютной пижаме, имеет квадратную челюсть и толстый, расплющенный нос. Он спит, его храп громкий, мощный, уверенный. Рядом с кроватью – собака. Она просыпается. Чутко пробует воздух. Потом – лает жадно, взахлеб.

Джон проснется. Вокруг – темнота, ночь густая, как сливки. С обрывками лая. Джон скажет:

– Артур! Цыц!

И лезет рукой под подушку. Там – черно – лежит пистолет. Он холодный на ощупь. Джон взводит курок. Его ноги касаются пола. Вдеваются в тапочки.

Собственно, вот.

Без семнадцати час, Джон крадется по дому. Идет, мягко, точно пантера, за ним, по пятам, аккуратно – Артур. Джон подумает – мать вашу, это Продажник, его, так и этак, подход. У них давние терки. Продажнику он задолжал.

И (холодный и твердый курок) вспоминает – январь, мокрый снег, ветер носит промерзших ворон, по шоссе разлетаются брызги. Машина встает. Джон выходит.

По правую сторону – лес. И деревья косматые, темные. Дико качают ветвями.

И там, за деревьями – ждут.

Без пятнадцати час. Время липкое, вязкое. Джон подобрался к дверям. Там (он слышит) чужое дыхание, шорохи, скрип, ковыряют отмычкой, ну да, это точно Продажник, пришли, он ведь должен…

Джон коротко целится. Быстро стреляет сквозь дверь. Раз, другой, и четвертый.

Как в сером, простуженном вдрызг январе, когда лес, и деревья стоят частоколом, и там, за деревьями, спросят – принес? Джон ответит, что да. Да, конечно, как мы и условились… вот, а потом он берет пистолет и стреляет. В нелепый, прямой силуэт меж деревьями.

Раз, и другой, и четвертый.

Потом… это будет Артур. Он рычит, его уши прижаты по-волчьи. Он жмется к ноге. Джон – успеет увидеть, что там, за спиной, кто-то есть, и открыто окно, и в соленой, густой темноте этот кто-то взмахнет здоровенной бейсбольною битой…

И все. Все закончится. Как-то вот так.

…А потом он откроет глаза. Он – на узком столе, совершенно раздетый. И крепко привязан. Его зовут Джон. Он силен, точно лось. Он рванется. Веревки удержат.

И тот, кто стоит рядом с ним, доктор, в чистом и длинном халате – пугает его. Он худой, одноглазый, имеет пронзительный взгляд. Будто скальпель.

– Он – точно ваш сын, – говорит, – мистер Дэвид?

Кому-то за правым плечом.

Улыбнется. И зубы его – как у пса, слишком острые, белые.

– Вы – люди Продажника? – выдавит Джон. – Мои люди найдут вас. Советую выпустить.

– Нет, – улыбается док, – мы не знаем Продажника. Правда ведь, мистер Рокфеллер?

Да, это третий. В стальном пиджаке, и с упрямою челюстью. В точности, как и у Джона. И смотрит. И смотрит.

Потом говорит:

– Да. Его мать была манекенщицей. Я жил с ней – лет тридцать назад. Начинай, не тяни.

И тогда – доктор вытащит шприц и (легко) колет Джона в запястье.

И тогда Джон уснет.

***



Итак, это будет февраль, это будет восьмое число. Восемь тридцать утра. ВВС. База Эндрюс, штат Мэрилэнд. Чарльз в высоких ботинках, штанах цвета хаки и куртке. Ему двадцать семь. Он имеет упрямую челюсть и злые глаза. Его волосы цвета засохшей крапивы. Чарльз курит, и смотрит в подмокшее небо, откуда, рассеянно, вяло – идет слабый дождь.

Потом – вынимает письмо из кармана. Читает. Комкает в руках. Говорит: «Лайза, что ты наделала, Лайза…» Опять – сигарета. Письмо рвется надвое.

Вот. Так все будет.

Затем – Чарльз глядит на часы. Стрелка ходит по кругу. Они крайне надежны, как все, что положено в армии. В жизни – сложнее.

Чарльз знает, что будет продлять свой контракт. Непременно.

Теперь, когда бросила Лайза.

…Без двух минут девять. Закончился дождь. Небо серое, тучи кисельно-густые. Чарльз идет к самолетам. Стальные, точеные птицы. На базе – их целая стая. Чарльз вспомнит – игрушка, бумажный, пустой самолет, легкий, точно пушинка, летит из окна, Чарльз пускает его и хохочет. И мама глядит на него. А потом говорит: «Чарльз, когда ты смеешься – ты очень похож на отца. Он вот так же…»

Отец. В детстве мать говорила, что он служит в армии, вот и не с ними. Потом – что он бросил ее. После – что он женат. Наконец – что он миллиардер… Чарльз ей больше не верил.

Врала.

Как и Лайза.

Итак, девять тридцать утра, база Эндрюс. Чарльз пишет рапорт на отпуск. Пластмассовой, синею ручкой. Распишется. Дата. Встает. Возвращается (кратко) в казарму. Берет свой рюкзак. И выходит, под серое, смурное небо (опять начинается дождь).

И идет. И заводит машину. И едет к воротам.

Он встретится с Лайзой. И (небо, намок самолет из бумаги) он скажет ей все, что хотелось. Не только словами.

Потом – он вернется в казарму.

Но это потом.

…Десять двадцать, продрогшее небо, шоссе, тонкий гул самолета. Чарльз едет домой. По пустой, мокрой, скользкой дороге.

И – его подрезают. «Роллс-Ройс». Черный, юркий, как жук. Вытесняет его на обочину. Руль. Вправо. Влево. Вперед. Столб…

И дальше – придет темнота.

***



Итак, это февраль, и двенадцать пятнадцать. Манхеттен. Восьмое число.

Он – Дэвид, Давид. Он опять идет в бой с Голиафом. Ведь месяц назад – его новое, крепкое сердце дало оглушительный сбой. Это было надежное сердце. Служило семь лет, по гарантии. Вот – срок закончился.

Дэвид.

– Не жаль? – говорит доктор Остин. Он в белом халате, перчатках и шапочке. – Этот ваш сын, Чарльз… Он выполнил вашу мечту. Он стал летчиком. Был в ВВС. Вы убили его…

Говорит доктор Остин… а, нет, он молчит, на лице его маска, и только единственный глаз тихо щурится Дэвиду. О да, говорит доктор Остин, я вас уколю, мистер Дэвид, потом вы заснете, потом вы проснетесь, уже с новым сердцем, здоровый…

Коли, черт бы всех вас побрал.

***



Итак, десять двадцать, ноябрь, Лос-Анджелес. Его зовут Кевин, ему тридцать пять, у него тонкий нос, аккуратные уши и модный пиджак. Он сидит в черном кожаном кресле. Изысканно пахнет духами. Имеет супругу и сына.

…и сына.

– Ну, – он говорит, – уважаемый мистер Рокфеллер, давайте рассмотрим проблему.

Улыбка. Она идеальна.

Вот так. Его новый клиент – сам Рокфеллер, и он оплатил консультацию в десять раз выше тарифа. Прекрасно. Вчера позвонил секретарь, волновался, глотает слова, мистер Кевин, к вам важная шишка, на пару часов, ему нужен юрист, крайне срочно, примите вне записи…

Кофе. Улыбка. Он все отменил, чтобы встретить Рокфеллера.

Собственно, вот.

Десять двадцать, ноябрь, шестое число. Этот самый Рокфеллер. Бодр, весьма энергичен. Хотя и старик. Он сидит в мягком кресле напротив, и узкий, уверенный рот произносит слова. Кевин слушает. Все, что он скажет.

Потом переспросит:

– Вы точно не шутите, мистер Рокфеллер? Я вас не понял.

Улыбка. Он был у дантиста, неделю назад. Разорительно, но эффективно.

Платок. Вытрем пот. У него слишком влажные руки.

И снова улыбка.

– Я что-то неясно сказал? – усмехнется Рокфеллер. – Да, это мои сыновья. Дэн и Боб. Инвалиды. Обоим по двадцать. Могу я оформить опеку на них… без согласия матери? Глупая женщина против.

И тонко, как змей – облизнется.

И Кевин не спросит – зачем, вот зачем вам опека, там два безнадежных больных, слабоумие, вы их хотите дохаживать, да, уважаемый мистер Рокфеллер, зачем вам они, что вы будете делать – наймете им нянек? Дэн еле сидит. Боб глядит в одну точку и воет, вам что, не хватает детей, у вас шестеро, мистер Рокфеллер, два сына, четыре девчонки, еще куча внуков…

Зачем это вам, мистер Дэвид?

Улыбка.

– Окей, мистер Дэвид. Работаем.

Эта проблема решаема, да, все решаемо, в принципе, он не такое решал, у него десять лет стажа, опыт, клиенты, недаром вот мистер Дэвид пришел и сидит, и так смотрит, как будто он, Кевин, господь, да, он почти что господь, так, ага, мистер Дэвид, вы знаете, можно (улыбка), о да, мистер Дэвид, я рад, что вы рады…

Ноябрь, шестое число. Без двенадцати час. Мистер Дэвид встает. У него безупречные запонки.

И говорит.

– Мистер Кевин, а шесть лет назад я убил человека. Его звали Чарльз.

Говорит он, и лоб его, твердый, тугой – жалко морщится складкой.

– Вот взял и убил. Что мне будет за это, согласно закону?

И смотрит вприщур.

Кевин скажет:

– Вы шутите, мистер Рокфеллер? Зачем вам такое?

Нет, он скажет:

– Положена смертная казнь.

Нет, он скажет…

Улыбка. И Кевин смеется, о да, еще громче, еще, в кабинет входит кто-то высокий, худой, еле слышный, с пронзительным глазом, и с ним еще двое, подходят к нему…

И – удар. Прямо в челюсть. Работа дантиста…

И Кевин мычит, изо рта его льется горячее, красное…

Собственно, все.

А потом…

А потом он очнется.

Он связан, раздет, от него пахнет чем-то лекарственно-горьким. Он лежит на столе в небольшом помещении. Холодно. Ноги замерзли.

И Дэвид. Он рядом. И смотрит…

…как будто убил человека…

…вот взял и убил…

…что мне будет за это?

– Сынок, – говорит мистер Дэвид, – прости.

И тогда – тощий-длинный, с единственным глазом – подходит к нему. И (по буквам) нар-коз, на-чи-на-ем…

…как будто убил человека…

И Кевин заснет.

***



Итак, это июль, это двадцать четвертое, Мэриленд, двадцать тринадцать. Его зовут Эндрю, ему сорок пять. Он имеет избыточный вес и обширную лысину. Он в тонкой белой рубашке, коротких растянутых шортах и с пивом. Он держит свой маленький бизнес – ремонт холодильников…

Собственно, все.

Итак, он сидит на террасе, качает ногой, его пиво прохладное, светлое. Он отпивает глоток, а потом говорит:

– Бетти, дай мне колбасок!

Она в синей футболке и джинсах, и очень худая. Ей сорок четыре, и два дня назад (это двадцать второе, среда) у нее обнаружили рак. Она ходит, как грустная лошадь. И выцветше смотрит на Эндрю. А он (пиво, колбаски и чипсы) подумает, что нет, страховка его не покроет, все это лечение, нет, даже если они съедут в трейлер и будут на всем экономить, нет, точно не выйдет.

И Бетти умрет, говорит себе Эндрю, вот так.

И пихает колбаски за щеку, одну за другой, и взахлеб цедит пиво.

Без пятнадцати девять. И это роскошное «Бентли», оно подъезжает, встает, Эндрю тоже встает, вместе с пивом и чипсами, крошки на вороте, смотрит. Из «Бентли» выходит старик. Он тяжелый и грузный, как Эндрю, на нем серый изящный пиджак и часы на руке. Он идет прямо к Эндрю.

Потом (это будет минуту спустя) говорит:

– Я хочу заключить с тобой сделку. Она крайне выгодна.

Серо моргает глазами. Он стар, так, что кожа на лбу потемнела и сморщилась, руки сухие, как дерево. Вот, говорит он, меня зовут Дэвид Рокфеллер, и я предложу тебе сделку, а ты согласишься.

Вот так говорит, и тогда Эндрю спросит – какую? И ждет.

А старик смотрит, точно сова, а потом отвечает (июль, без восьми минут девять):

– Бетти. Она заболела. Ты сможешь ее пролечить. Я дам денег. Любые потребные суммы.

Эндрю слышит. Вздыхает. Потом говорит:

– Я согласен на все, что предложите.

Вот.

А потом (девять десять, закат, солнце красное, нервное) они вместе пьют пиво на светлой, огромной террасе.

И Дэвид молчит, потому что все сказано, что повторяться, а Эндрю – болтает и счастлив.

– Да, мистер Рокфеллер, берите его, это глупое, это никчемное сердце! Вы знаете – я идиот! Не оформил хорошей страховки на Бетти. А мне предлагали, три года назад. Я решил сэкономить. Дурак!

От него пахнет пивом, и Дэвид поморщится.

– Хватит. Пойдем… Попрощайся.

Встает и идет прямо к «Бентли».

А Эндрю… Он смотрит на Бетти.

Она хочет что-то сказать, но она промолчит.

И тогда он уходит за Дэвидом.

***



Итак, это будет Покантико-Хиллз, семь пятнадцать утра, и июнь. И его зовут Ричард Рокфеллер, он врач (прежде всего), а еще – баснословно богат. У него мягкий взгляд, аккуратные волосы, «Ролекс» на правой руке. Он – в гостиной и пьет крепкий кофе. Кофе темный, из чашки – клубящийся пар.

…как туман, этот млечный туман над прозрачными, будто слеза, голубыми озерами. Ричард видит во сне – он в тумане, горячем и влажном, как пар, что везде и повсюду, и Ричард не может дышать, слишком много густого, как вата, тумана. А потом – тонкий ищущий скальпель. Он остро скользит сквозь туман, раздвигая его, рассекая на мелкие части. А потом – кто-то слишком худой, одноглазый, прямой, точно палка – встает перед Ричардом. В правой руке его скальпель.

Он скажет: «Коллега», он скажет: «Меня зовут Остин, и я тоже врач», а потом – метит скальпелем в грудь. И (туман отголосками белого) вынет стучащее сердце из красно разъятой груди. А потом скажет – боже, коллега, вы так побледнели, попейте…

…горячего кофе.

И Ричард очнется. Семь двадцать, июнь, во дворе надрываются птицы.

И мерзлый туман. И отец скажет – Рик, ну зачем уезжать, погости еще, Рик…

Он как дряхлое дерево, этот отец. И вчера – у него день рожденья, ему без году сто, он неловко танцует, потом… а потом говорит: «Ричард, я так устал». И садится, и дышит, сквозь вялый морщинистый рот, а потом говорит – сердце, Ричард, опять это сердце, шесть раз пересадки, я очень устал…

И тогда Ричард скажет – отец, я могу тебе чем-то помочь?

…вынет дробно стучащее сердце из вскрытой груди…

…о, вы так побледнели, коллега!..

Отец говорит – мне ничем не поможешь, хотя… есть одна вещь, что меня успокоит. И сунет бумагу на подпись.

…меня зовут Остин, и я тоже врач…

…метит скальпелем в грудь…

И Ричард подпишет, о да, это глупо, но чтоб успокоить отца – все на свете подпишет, и даже – согласие, чтобы, когда он, Рик, умрет, его органы вынули для трансплантации…

…сердце.

Вот, собственно, все.

Итак, это будет июнь, день тринадцатый, пятница, Ричард садится в машину. И едет, и едет вперед, по промокшей дороге, туман, начинается дождь, все сильней и наискось, ветер, шоссе, и отец говорил – осторожнее там, может, все же останешься, Ричард…

Туман.

А потом – аэропорт, самолеты, его самолет, он идет за штурвал, это восемь ноль восемь, июнь, самолет отрывается в небо (как тромб, у меня был инфаркт, Рик, я очень страдаю), дождь, туман, самолет точно скальпель…

…и кто-то, костлявый, прямой, одноглазый – встает перед ним.

…в правой (острой) руке его скальпель.

…коллега.

А потом – самолет гулко врежется в землю.

***



Итак, это снова Покантико-Хиллз, март, двадцатое, десять семнадцать утра. Он – Давид, Дэвид, смерть-Голиаф за плечом. От нее тянет черным кладбищенским тленом. Он отдал ей все, что имел. Ричард, Чарльз, Эндрю, Кевин, Джон, Дэн, Боб… все сыновья. Кроме старшего. Дэвида. Если и он?.. Дэвид, Дэвид… он тоже старик. Ему семьдесят шесть, его умному старшему сыну. Дэвид, Дэвид… похож на него, его гордость…

Вот, собственно, все.

Март, двадцатое, скоро одиннадцать, ланч, он в кровати, над ним потолок, белый, словно натянутый саван, Дэвид, Дэвид, за что это мне, чертов Остин, на что подбивает, Дэвид, Дэвид… его сыновья…

И тогда он припомнит. Когда-то читал (и не помнит, когда) эту древнюю, ветхую (притчу?) легенду про Ауна-конунга. Аун жил в старой Швеции. Он отдавал сыновей, в жертву злому, как волк, одноглазому Одину. Богу всех воинов и колдунов. А взамен – этот Один продлял ему жизнь, десять лет – за смерть каждого сына…

Какое паскудство.

Понедельник, двадцатое марта, одиннадцать, белый, как смерть, потолок. И его зовут Аун, нет, нет, не Давид, Старый Аун, и он – невозможный подлец. Один здесь ни при чем. Это он согласился, он, Дэвид, злобный Аун с седой бородой, Остин, сволочь, зачем предложил, ты же знал, что я буду согласен, за что…

Дэвид. Сын. Он сейчас позвонит ему. Он все расскажет. Так будет вполне справедливо. Сынок…

Дэвид тянет рукою к айфону. Он рядом, на столике. Вот. Вяло тянет рукой, она тонко дрожит, потому что…

…хочу жить еще двести лет, а не сдохнуть в ближайшие месяцы…

Доктор Остин.

…но, стоит сказать, что с гарантией – это сердце должно быть от вашего сына…

Давид.

…да, берите его, это глупое, это никчемное сердце…

Нет, Аун.

…не жаль?

Жалко. Жарко. Жарко, вот там, за грудиной, левее, о да, это самый последний инфаркт, он умрет, в одиночестве, Дэвид, Дэвид, я должен тебе позвонить, мой сыночек…

Я должен тебе позвонить.

__________________________________________________________________________________

* Эпиграфы к частям рассказа взяты из «Саги об Инглингах» Снорри Стурлусона, глава XXV, перевод М. И. Стеблин-Каменского.

* Есть версия, что американский потомственный миллиардер Дэвид Рокфеллер, скончавшийся в возрасте ста одного года, 20 марта 2017 года, семь раз пережил пересадку сердца, причем первый раз – в шестьдесят один год.

* Младший сын Дэвида Рокфеллера, Ричард Рокфеллер, врач и филантроп, разбился, управляя одномоторным самолетом, 13 июня 2014 года, когда летел домой после празднования дня рождения отца в семейном поместье Рокфеллеров в Покантико-Хиллз.

* Старший сын Дэвида Рокфеллера, также Дэвид Рокфеллер, возглавил после отца семейную династию.