Жарко. Огромные сосны стоят вдоль дороги и мощными кронами упираются в небо. Если провести по стволу взглядом до колючей лохматой вершины, то глаза заплывают слезами от непереносимой яркости бездонной синевы. Вниз сквозь кроны падают пыльные колонны солнечного света. Белая тропинка, попетляв по лесу, выводит меня к высокой деревянной ограде с тёсанными воротами. Я дёргаю за верёвку звонка и ногою отворяю ворота: по опыту знаю, что никто никогда не запирает их на засов, несмотря на все мои увещевания. Дверь распахивается, и я иду через двор к знакомому дому.

Каждую зиму Ида и Мара часами совещаются, какие цветы высадить весною на клумбах. Но пока во дворе ничего, кроме любимых Идиных чернобрывцев не растёт; несколько розовых мальв, впрочем, покачиваются у самого забора, да розы красиво оплели беседку у крыльца. Кусты этих роз высадил я сам лет десять назад, и они разрослись на славу. На небольшой аккуратной грядке спеют помидоры, а остальное пространство занято весёлыми жёлтыми головками одуванчиков. Они ещё не поседели и сердце радуется, на них глядя.

На пороге дома в проёме дверей появляется Ида в лёгких шортах и футболке. На минуту она застывает, изумлённо вглядываясь в меня, а затем её лицо освещается смущённой улыбкой:

- Па-а-ап?! Мы тебя сегодня не ждали! Ты надолго?
- На день. Егор подбросил на своей машине. Он тоже приехал навестить своих. Подберёт меня вечером, на обратной дороге!

Я окидываю дочь быстрым взглядом. Хороша-а-а! Волосы чёрнoй блестящей волною стекают на плечи; строгие, неулыбчивые при самой искренней улыбке, глаза смотрят испытующе из-под красиво выгнутых бровей, нежное удлинённое лицо, чуть тронутое загаром, кажется удивительно правильным и соразмерным, хоть тонкий носик чуть длинноват. Ида - моё лучшее творение, хоть росла она и развивалась по каким-то заложенным в неё природою законам, на которые почти не влияли ни мои, ни Марины жалкие потуги её воспитания. На стройной фигуре дочери почти не отразилось недавнее материнство: разве что очертания стали чуть округлее и женственнее.

Из-за спины Иды с радостным воплем "Дида!" колобком выкатывается Манюня, и, потешно семяня по-младенчески мягкими ножками, спешит ко мне. Её тонкие чёрные волосики Ида собрала в два крохотных хвостика на макушке, и они торчат потешными рожками; круглое личико с тёмно-карими сияющими глазищами так и лучится восторгом - дида приехал!

Я подхватываю тёплое нежное тельце и слегка подбрасываю его вверх под заливистый смех и повизгивание. Ида, полюбовавшись трогательной сценой нашей встречи, спокойно произносит:

- Алекса нет. Он рыбалит, а я занимаюсь обедом и ребёнком. Но обед ещё не готов, и мы можем просто пополдничать втроём в беседке, на свежем воздухе. Ты хочешь чаю, или принести компот? Он - из свежих фруктов.

Я выбираю компот и, бережно прижав к себе бесценное лепечущее сокровище, направляюсь к беседку. Вскоре в беседке появляется Ида. Она ловко накрывает стол бумажной скатертью и расставляет посуду и угощение: несколько нарезанных бутербродов с сыром и вишнёвый пирог, присланный Марой. Манюня получает свою порцию пирога и сосредоточенно трудится над ним, ковыряя его чайнои ложечкой и покрывая липкими пунцовыми пятнами своё личико, скатерть и одежду. Я собирался было побеседовать о своём потрясающем проекте, пожирающим в последние годы всё моё время, но обстановка совсем не располагает к серьёзным разговорам. Ида беспечно щебечет о каких-то детских проказах малышки, успевая незаметно вытирать рожицу дочери от вишнёвого сиропа, подливать мне в чашу из запотевшего стеклянного кувшинчика компот и неспешно есть самой. Всё это у неё выходит удивительно элегантно, будто она не на скромном домашнем пикнике на открытом воздухе, а в гостиной какой-нибудь герцогини.Неожиданно бросив взгляд на крохотные часики на изящном запястье, она испуганно вскрикивает: похоже мы пропустили начало тихого часа для ребёнка. Подхватив брыкающуюся, протестующую малышку на руки, она несёт её в дом. Я не припомню, чтобы Ида в детстве когда-нибудь спала днём, но по отношению к собственной дочери она неукоснительно соблюдает все обряды режима, начертанные педиатрами.

Я иду вслед за ними, и прислушиваясь к суматохе в детской спаленке на втором этаже, угнездяюсь на невысоком диванчике перед телевизором. Я верчу в руках пульт - забавное изделие рук моего зятя. Кнопки на пульте разного размера, на каждой своя картинка. Вот эта,с небольшим пейзажиком на поверхности - к фотоальбому их с Идой свадебного путешествия, эта, с забавной детской рожицей - изображения Манюни, начиная со дня её рождения; эти - с символом камеры поверх сюжетных сценок - явно для просмотра разных тематических телеканалов.

Неожиданно взгляд мой наткнулся на крохотную кнопочку в самом низу с перевёрнутой восьмёркой, и в душе возникло стойкое ощущение дежавю. По каким-то причинам я хорошо понимал, что нажимать на эту кнопочку не стоит: это опасно, но из чувства противоречия и неверия в забобоны её нажал. Мир вокруг затуманился, голова закружилaсь, а когда ясное зрение вернулась ко мне, в глаза бросилась рука сжимавшая пульт. Нет, это не была рука здорового, нестарого ещё мужчины, полчаса назад подбрасывавшего к небесам заливисто смявшуюся внучку. Пульт сжимала скелетообразная кисть зажившегося на свете старца, с огромными вздувшимися венами, обвисшей кожей и отросшими, загнутыми, как у хищной птицы, ногтями. Тыльную её сторону покрывали огромные синюшные пятна и тонкие иголочки с прикреплёнными к ним трубочками: по ним струилась в тело жидкость с миллиардами наномиков, спешащими отремонтировать клетки по заданным изначально образцам. Со стоном я откинулся на подушки. Ко мне с прояснившимся зрением вернулась и прояснившаяся память.

Боль. Острая, нарастающая с каждой минутой боль и тошнота. Погружение в Крио я не помнил, скорее всего даже не почувствовал. А вот возвращение было неправдоподобно мучительным. Болела каждая воскрешаемая клеточка, каждая мышца разрывались от боли; лёгкие, в которые под напором извне поступала струя кислорода, горели; разламывалась от мигрени голова, ломило все кости. В помрачённом сознании жила одна мысль, вернее неосмысленное инстинктивное желание - вернуться в блаженное небытие, когда ничего не ощущаешь. Оно и наступило, но временное: умные механизмы сообразили, что я могу умереть от болевого шока - показания дискомфорта на датчиках зашкаливали. Небытиё было недолгим; за ним новое погружение в боль и тошноту.

Периоды покоя и боли сменяли друг друга и постепенно ощущения слегка притупились: то ли обезболивающая химия, вливаемая в мой обессиленный организм по прозрачным трубкам помогла, то ли я просто пообвык и притерпелся. Глаза, до того бездумно скользившие по экрану в полстены, начали выхватывать какие-то изображения райской идиллической жизни: ухоженный, суперчистый город; по улицам, похожим на сады, скользят машины, на колёсиках ездят роботы-раздатчики, - в наше время они всё больше набирали популярность...

Кадры складывались в общую картину незнакомого Эдема, но что-то беспокоило. Со временем я уловил, что именно: не было видно людей. Ни старушек, сидевших на пороге дом на аккуратных скамеечках, ни девочек, прыгающих в резинку, ни молодёжи, целующейся в тени деревьев. Но где же они все? Куда они подевались? Вымерли? А я? А мы?

Мы-то в своё время очень многого добились: построили все эти Крио-камеры, изобрели и изготовили наномиков, воспроизводящие копии умирающих клеток и поддерживающие организм в том состоянии, в котором он уже был. Мы и многие болезни успели победить, однако старость и дряхлость медленно завоёвывали наши тела. Но была надежда на мудрых потомков, которые вернут нам молодость. Если, конечно, создать систему, в которых плоть не сгниёт и окончательно не испортится. Для этого и созданы были Крио.

Когда-то я внёс огромные деньги в соответствующий фонд; их должно было хватить на успешное хранение и воскрешение всех нас. Денег у меня достаточно, ведь в своё время я был главой этого фонда и руководил проектом хранения и воскрешения. От желающих за крупную мзду поучаствовать в этой затее отбоя не было. Всем хотелось получить шанс на вечную жизнь, вернее на вторую молодость, с этой вечностью связанную. Потомки должны были омолодить нас, разумеется, небесплатно. Деньги за предстоящую процедуры были вложены в прибыльные акции, к моменту воскресения сумма должна была возрасти до небес.

Я лежал в камере реабилитации. В соседних камерах лежали и Мара, и Ида, и, может, Манюня, если, конечно, она до неё в своё время добралась. Возможно они, так же как я, уже очнулись, и по венам их струились те же наномики. Созданные нами механизмы нас воскресили; они не дадут нам умереть вторично. Нас подпитывают, поддерживают дыхание, а когда становится внемоготу от тоски, включаются специальные, вживлённые в мозг диоды: они возвращают сознание к самым приятным моментам прошлого. Прошлого, но не будущего. Будущее будет, увы, тем же. Людей в этом мире, похоже, нет. Кроме нас, воскресающих в Крио-камерах, беспомощных и зависящих во всём от машин. И тянуться эта жизнь будет бесконечно, хотим мы того или нет. Нам уготована вечность.