И кому пришла в голову идиотская мысль, чтобы каждый рассказал про свой самый первый раз? Рыбалка, водочка, костёр, друзья-приятели «кому давно за сорок», балагур Пашка заканчивает весёлую историю про себя в восьмом классе, все ржут, а я не знаю, рассказывать им или нет про свою Вероничку. Расскажу, наверное…

* * *

– Мне тогда было чуть больше шестнадцати. Я окончил девятый класс, занимался плаванием, был хорошо развит, заводил романы с девчонками-одноклассницами, но дальше поцелуев дело у нас не заходило: сами помните, нравы тогда были строгие.
В то лето мы хотели съездить на отдых в Одессу, к морю. Мама списалась со своей подругой и нас ждали в гости. Но тут неожиданно увезли в больницу с приступом аппендицита маминого начальника, а её назначили исполнять его обязанности. Разумеется, отпуск пришлось переносить. А я уже так настроился на морской отдых! В конце концов, скрепя сердце, мама разрешила поехать мне одному, чтоб я пожил у этой самой подруги, тёти Ани. Муж её, дядя Жора, был в долгом рейсе, она скучала одна, и с удовольствием согласилась принять неожиданного гостя, тем более что жила в двух шагах от пляжа «Отрада».
Меня посадили в поезд, дали в Одессу телеграмму с номером вагона, и я отправился в путь. Надо сказать, что мне приходилось часто бывать на спортивных сборах, так что самостоятельные путешествия были не в диковинку. В пути ничего особенного не происходило, и вскоре я выбрался на перрон в Одессе с чемоданом и спортивной сумкой через плечо; остановился, ища глазами женщину, которая должна была меня встретить.
Постепенно все вышли из вагона – кто-то шёл к выходу самостоятельно, кого-то встречали. Я стоял в полном недоумении – тёти Ани не было. Разумеется, её адрес и телефон имелись в моей записной книжке, и я уже собрался идти к выходу, как вдруг увидел быстро идущую в мою сторону девушку, словно озарённую послеполуденным солнцем, заблудившемся в её волосах.
– Ты Артём? – спросила она, подойдя ближе и разглядывая меня своими огромными зеленоватыми глазами.
– Артём, - немного ошарашено подтвердил я.
– А я Вероника. Тёти Анина племянница. Она не смогла приехать, меня попросила. – девушка усмехнулась, – Я-то думала, что кто-то постарше приедет.
–Я между прочим, уже взрослый, мне почти семнадцать, - обиделся я.
– Да, семнадцать – это серьёзно! – фыркнула Вероника, –- Мне вообще девятнадцать, так я, по-твоему, уже старуха?
Мы вышли на привокзальную площадь и сели в троллейбус. Проехали две остановки, и вскоре входили в маленькую уютную двухкомнатную квартирку, где жила тётя Аня. Как оказалось, дяди Жорино судно неожиданно делало заход в Новороссийский порт на три дня, он дал радиограмму, и тётя Аня помчалась к нему. Но помня о моём приезде, отдала ключи от квартиры племяннице, попросила её встретить меня на вокзале и привезти домой.
Быстро показав шкаф с постелью, широкий диван, Вероника подвела меня к холодильнику, открыла его, и я увидел нутро, забитое продуктами. Тут было и жаркое, и кастрюля с борщом, и колбаса, и миска со знаменитой одесской баклажанной икрой (в Одессе говорят «икра из синих»). В морозилке лежали домашние пельмени и вареники.
– Вот тебе всё для жизни. Тётя говорила, что ты на сборах часто бывал. Там няньку не держат, значит, сам справишься, а я пошла, у меня своих дел полно!
– Подожди, Вера, ну нельзя же так… – я хотел добавить, что не знаю, где пляж, и вообще, негоже так поступать с гостями, но она перебила меня и очень резко, даже как-то болезненно вскинулась:
– Вероника! Я – Вероника, ясно? Или Ника. Но только не Вера!

* * *

– Ну, а дальше что? Тянешь резину, как этот… Как там у вас всё было? – Пашке, не терпелось, чтобы я перешёл к эротической части воспоминаний.
А время вдруг словно сжалось, ролик завертелся с невероятной скоростью, и все дальнейшие события вспомнились одной короткой, яркой вспышкой…

* * *

– Ладно, сейчас позвоню маме, спрошу, что с тобой делать, – словно не она только что, словно защищаясь, кричала: «Я – Вероника!». Тонкие пальчики крутили диск, красная трубка, прижатая к уху, резко оттеняла тёмные волосы.
Я всё слышал, но плохо понимал, о чём речь – меня завораживала её близость, едва уловимый миндальный запах каких-то духов. Невысокая, изящная, в коротких белых шортах и оранжевой рубашке, со стройными загорелыми ногами и тонкими руками… Тёмные волосы подстрижены в каре, по тогдашней моде. Она казалась нереально красивой, не шла ни в какое сравнение с девчонками, в которых я раньше влюблялся. Тогда я ещё не понимал, в чём разница: там были именно девчонки, а здесь – Женщина.
– Эй, Тёмушка, вернись в Сорренто! – Вероника весело расхохоталась, помахивая ладошкой перед моим лицом. – Ты меня уже всю съел глазами – что, девушек никогда не видел? В общем, мамуля меня отругала, что я бедного мальчика бросаю одного на произвол судьбы, так что придётся мне с тобой тут возиться – город показывать, на пляж водить и так далее. Но учти, я тебе за три-четыре дня всё покажу, а там уж ты сам. Потом мне на практику уезжать, в колхоз, да и тётя Аня приедет, будет дорогого гостя кормить и развлекать. А к себе мы тебя взять не сможем: в одной комнате родители, в другой я. В общем, давай, собирайся, я тебя на пляж сегодня отведу, а завтра по городу прошвырнёмся.
Мы сходили на море, искупались, посидели на топчане, потом пошли назад, она проводила меня к дому, показывала дорогу, что-то объясняла. А я только глупо улыбался и восхищённо смотрел на неё. В конце концов, ей, видимо, надоел мой щенячий восторг, она нахмурилась и сказала, что мы уже пришли. Велела идти домой и ложиться спать, завтра она зайдёт за мной – показывать город.
– Только веди себя прилично! – она чуть усмехнулась, а потом очень серьёзно добавила: – Не надо меня кушать глазами и улетать за облака. Я тебе никто, просто выполняю долг гостеприимства. А гость тоже должен знать правила хорошего тона! Всё, до завтра!
Развернулась и ушла вместе с вечерним, закатным солнышком. И сразу стало темно…

Следующие дни были похожи друг на друга. Девушка всегда сама назначала встречи и определяла планы на день. Мы исходили весь центр, были на новом морвокзале, спускались по величественной Потёмкинской лестнице, гуляли в Горсаду и по Дерибасовской. На пляж больше не ходили, Вероника сказала, что я уже не маленький, могу пойти и сам, дорогу знаю, плавать умею. Мне было всё равно, море отошло на второй план. Главное – быть с ней рядом, ходить по старинным улицам и заворожённо слушать, как она говорит о своём любимом городе. Обычно я бегал на пляж утром, на пару часов, купался, загорал, а потом спешил обратно и ждал Веронику – она всегда заходила за мной после обеда. Вечером, придя домой, доставал из холодильника какую-то еду, ел, не чувствуя вкуса, и падал на диван, сладко мечтая о новом дне с Вероникой…
Она умела удивительно переплетать историю с рассказами о себе. Так, металлические грифоны – львы с крыльями, сидящие на постаментах в Александровском сквере, были опасными: в детском саду её стращали мальчишки, шептавшие о том, что по ночам они оживают и охотятся на детей. Открытая галерея вокруг Оперного тоже пугала – ей в детстве приснилось, что там за ней гоняется огромный белый медведь.
Бронзовые львы в Горсаду существовали сами по себе, просто скульптуры. А вот каменные львы возле бывшего Воронцовского дворца, стоящие передней лапой на большом гипсовом шаре, оказались добрыми – по ночам они оживали, но не пугали никого, а просто резвились, как котята, гоняя этот огромный шар, словно мячик. Может, и запомнил я на всю жизнь историю этих улиц, домов и скульптур, потому что для меня они стали живыми, словно срослись с моей Вероникой.
Я так и называл её, не сокращая, мне не нравилось имя Ника, оно ей не шло. Мы ходили рядом, и она никогда не брала меня под руку. Но выходя из трамвая или троллейбуса, я всегда поддерживал её, старался подольше задержать узкую ладошку в своей руке, а она, хоть и отнимала её почти сразу, делала это не резко, а очень мягко, словно по необходимости. При этом старался «не кушать её глазами», не улетать в облака, и она всё чаще оставляла ироничный тон и говорила со мной, как с равным.
Чистые, искренние чувства глубоко и безнадёжно влюблённого мужчины, даже очень молодого и наивного, всегда найдут отклик в сердце женщины…

А в тот день мы должны были идти в Оперный театр. Я достал из чемодана прихваченный на такой случай тёмно-синий, с металлическими пуговицами «клубный» пиджак, дал отвисеться, вычистил. Тщательно погладил рубашку. Пошёл в парикмахерский салон и сделал причёску – мне так хотелось быть взрослым в этот вечер!
Странный, хрупкий, какой-то хрустальный вечер! Вероника вроде и одета была, как обычно, но всё же неуловимо празднично. И в тёмных волосах сияли какие-то камушки-заколки, которые делали её совсем близкой, родной и милой. Оглядела меня с ног до головы, улыбнулась:
– Ты сегодня просто класс! – и впервые взяла под руку. А я впервые не впал в ступор при виде её красоты, а вполне по-взрослому, в тон ей сказал:
– А ты – просто обворожительна, – и увидел, что ей это приятно.
Мы ходили по огромному, прекрасному зданию театра, рассматривали позолоту на стенах, дивные картины на высоченном потолке, росписи и кружева лестниц. На одной из них нас поймал старичок-фотограф и заставил сделать снимок на память. Мы стояли на ступеньках рядышком, Вероника держала меня под руку, слегка склонившись к моему плечу. А я улыбался растерянно и счастливо, и старичок, выписывая квитанцию, всё время качал седой головой и слегка картавя, повторял: «Ах, какая пара! Боже мой, какая пара!»
Потом мы смотрели из ложи на сцену, где шло «Лебединое озеро». Точнее, смотрела Вероника, лицо её, освещённое отражённым светом прожекторов, казалось таинственным и загадочным, а я не отрывал от неё взгляда, и кроме нас была только неземная музыка великого Чайковского, да блики камушков в её волосах. И тогда она, словно во сне, коснулась своей ладошкой моей щеки, слегка отвернула от себя, и ласково прошептав мне в ухо: «Смотри на сцену!», поцеловала неуловимым летучим движением. А я, задохнувшись, сжал её руку, и больше уже не отпускал…
А потом мы молча шли по вечерним улицам, не размыкая рук, не желая разменивать золотое молчание на мелочь пустых разговоров. И когда подошли к её дому, она вдруг сказала, что домой ей совсем не хочется, а хочется ещё погулять. Снова шли по улицам, и фонари вновь делали её лицо таинственным, но уже не загадочным, а совсем близким и родным, и камушки в их свете горели ровно и мягко.
И она вдруг спохватилась, что уже поздно и надо позвонить маме, предупредить. Я стоял рядом – слушал, как встретилась нам в театре подруга Ленка, как они давно не виделись, и теперь едут к ней в гости, как она останется у неё ночевать, ведь та живёт далеко, ночью возвращаться страшно, а телефона у Ленки нет. Они проводят Артёма домой и поедут.
Потом вышла из телефонной будки, внимательно посмотрела, наклонив голову к плечу, усмехнулась: «Пойдём, провожу тебя, как обещала!». А когда мы пришли, она не развернулась, а зашла в тёмный подъезд, и стала подниматься по лестнице. Я открыл дверь, мы тихо прошли в комнату, даже не думая включать электричество – всё было залито лунным светом из незавешенного окна, он словно струится по её волосам, снова зажигая огоньки, но уже не яркие, а томные, матовые. Ещё не веря себе, я сделал несколько шагов, и вот она уже так близко, что видны одни её огромные глаза. А ведь мне ещё нужно успеть сказать ей самое важное, самое значительное, и пока она медленно закрывает их, я пытаюсь это сделать. Но мои губы замыкают тёплые пальчики, и я еле различаю тихий шёпот: «Только ничего не говори, пожалуйста, не надо слов…», потом её тонкие руки берут меня в кольцо, а лицо становится таким близким, что наши губы уже не разделить…
Как она была нежна со мной в ту ночь, помогала, останавливала, когда было нужно, то приближала, то отдаляла, словно раскрываясь в любовной премудрости, которой некогда научил её тот, для кого она была Верой. Но я не думал об этом тогда, а просто растворял её в своей неумелой любви – жадно, нежно и самозабвенно…

…Зарождалось августовское утро – солнечное, но прохладное. Я проснулся от яркого света и потянулся всем своим уставшим, уже взрослым телом. Вероники рядом не было. Побежал в ванную, на кухню – никого. Её платье и туфли тоже исчезли. Снова кинулся на кухню и увидел на столе записку:
«Тёмушка, спасибо тебе за всё! Ты такой славный, я вчера снова почувствовала, что мне хорошо, что я счастлива. Прости, мой милый, что не разбудила тебя, ты так хорошо спал! Я уезжаю сегодня в колхоз, на практику и пробуду там до осени. Это дальняя деревня, писать туда нельзя, а я приеду и сама тебе напишу. Отдыхай и ни о чём не жалей. Будь счастлив, мой хороший. Твоя Вероничка»

Дальше была амнезия. Словно кто-то вместо меня прожил в Одессе ещё неделю, ходил на море, вечерами за чаем слушал истории тёти Ани. Потом снова ехал в поезде, шёл домой, рассказывал маме о своём отдыхе.
Да, всё промелькнуло перед глазами за один миг. И пришедшая вскоре осень, и постоянная беготня к почтовому ящику, и мои письма – горячие, нетерпеливые, наполненные жаркими словами любви. И её редкие, короткие ответы, в которых она не разрешала писать ей про любовь: этого пока не нужно, пусть пройдёт время, ещё рано, если я немного подожду, и не буду торопить события, то всё ещё может быть… А я с мальчишеским нетерпением ничего не слышал, кричал в торопливых строчках, что люблю её, требовал ответных признаний. Её письма становились всё реже и короче, словно остывали, из них уходило тепло. И вскоре они совсем погасли…
А я не мог уехать, потому, что учился в десятом классе. И ещё – совсем не умел ждать…
Потом была весна, экзамены, выпускной, институт, несерьёзные влюблённости, подружки, нетерпеливые жаркие и пустые ночи с некоторыми из них… Многое теперь забылось, растворилось в череде лет, но навсегда осталась фотография на лестнице оперного театра, и слова старенького фотографа: «Ах, какая пара! Боже мой, какая пара!». И «Песняры» со своей рвущей душу «Вероникой». И горький, миндальный запах непоправимой потери. И странная картинка, которую я в ту ночь принял за продолжение сна: её лицо надо мной, луна по-прежнему светит в окне, только матовые огоньки вспыхивают не в снятых заколках, а во влаге уголков её глаз, и странные, так и не сказанные слова: «Не в том беда, что тебе ещё нет семнадцати, а в том, что мне уже девятнадцать…»

* * *

– Ну, ты что, заснул там? Давай, колись, как ты с этой Вероникой девственность потерял! – Пашка недовольно завозился.
Я усмехнулся и продолжил с того места, где остановился:
– Да нет, Ника тут не причём. У неё был парень, вечером они собирались на какую-то пирушку и взяли меня с собой. Там были в основном их ровесники, но это не важно. Её подруга, Ленка, положила на меня глаз. Ещё когда мы танцевали, она запустила мне руку под рубашку, а потом утащила в пустую комнату. А там она сразу же, не теряя времени, стала стаскивать с себя сарафан. Ну и тут началось такое…
Слушали меня, раскрыв рты, с большим удовольствием…

6 – 28 апреля 2015