Совсем немного прошло времени, когда я вошёл с удивительным упоением во вкус моей новой службы. И о своей творческой душе стал заботиться солидно. Благо, у генерала в кабинете было немало интересных книг. Однажды принесли такую, какой там не было и в помине. Этой книгой явился «Нерв» В.С. Высоцкого. Три с половиной года прошло со дня его смерти. И я решил непременно сделать красочный альбом с его стихами и фотографиями. Многие солдатики наполняли дембельские альбомы с бархатными страницами всяческими красочными примбабасами вместе с причудливыми рамочками и фигурными надписями. Я воспользовался практикой данного производства, этой незамысловатой, наработанной годами технологией и приступил с великим упоением к производству собственного шедевра, в области изготовления красочных книг. На это дело предполагалось потратить пару недель, и я усиленно стал изучать печатную машинку. В пять часов вечера я её уже не убирал, когда уходила домой секретарша, а вставлял дефицитный лист плотной чисто-белой бумаги, предназначенный исключительно только для приказов и шлёпал по нему клавишами до самого отбоя.



Однажды, после концерта, где открыл для себя Кобзона, которого раньше сторонился, летел я на крыльях ночи, спешил немедля, чтобы поскорее рассказать своим сослуживцам об удивительном случае, который чудно повлиял на мои музыкальные мировоззрения. Но, что такое? Ребята встретили с серьёзным выражением лица, сразу же показав на пустующий стол, где перед моим уходом стояла печатная машинка.

— Не догадываешься, куда она могла деться?
— Нет… Что за розыгрыш?
— Иди… Гуляй дальше! Розыгрыш…
— Хватит издеваться! Чё случилось-то?
— Особист по твою душу пожаловал с шестого этажа. Дежурит он сегодня, вот и пришёл… Про тебя расспрашивал, где, мол, и как?
— А вы?
— А мы сказали, что ты в роту уехал… Театрал хренов.
— А он?
— Прочитал, что ты печатал, взял машинку под мышку и ушёл к себе. Сказал, что с утра – сразу к нему.

«Какой же дурак, — думал я про себя. А ведь была причина, чтобы представиться дурачком каким-нибудь.



— Ну что? Пришёл? — посмотрел особист на меня влажными от постоянной зевоты усталыми глазами, пережившими бессонную ночь.
— Так точно, товарищ майор! Рядовой Печников по вашему приказанию прибыл!
— И знаешь, наверняка, почему ты сюда прибыл… Представляешь хоть на мгновение куда?
— Дык, это… В особый отдел.
— Это что? — показал он кивком головы на печатную машинку, уютно примостившейся на краешке массивного стола.
— Машинка из приёмной…
— Иии…
— На ней секретарша печатает приказы, а сейчас ищет её уже, наверное, пока я здесь.
— Иии…
— Генерал будет ругаться.
— На, отнеси… — буркнул быстро майор, выбирая отпечатанный лист со стихом Высоцкого, и пряча его в ящик стола.
— В обед – ко мне!
— Есть!

Конечно же, я слукавил, сказав майору про машинку, ведь достал же уже запасную – заранее, перед самым уходом, сославшись на то, что этот аппарат пришлось отнести в ремонт. Два раза за утро сумел соврать и мне поверили. Не каждому дураку такое удаётся. Нет, я не смакую собственную изворотливость, которую терпеть ненавижу ни в себе, ни в других людях, так уж получилось совершенно спонтанно – само-собой.

Есть ничего не хотелось. Я собрался с духом и думая про себя, что не может быть такого, мол, из-за Высоцкого: «Что-то там на меня имеется, наверняка». Пришлось подождать майора около кабинета, пока тот не освободился после обеда. Он шёл довольный, видимо культурно отобедав жирной вкусной пищи, поскольку смачно вытирал платочком уголки губ и лоснящийся потолок с мельчайшими складками от постоянных дум – где бы и кого ещё околпачить.



— Ждёшь?
— Жду, — ответил я, стараясь любыми путём не смотреть особисту во всевидящие очи, пронизывающие насквозь.
— Ну, проходь, тоди… Коль на земле твёрдо ногами стоишь. Или трясутся коленки-то? Не зря трясутся, уж поверь!

Я вжал голову в плечи, сгорбился, будто навалили кирпичей на холку и, ничего не понимая, прошёл внутрь помещения. «Чё он так резко озадачивает? — стреляло в голове. — «Что у них может быть на меня? Уже всё, что можно в голове ночью перебрал».

— Это что такое? — без дальнейшей артподготовки, сразу озадачил меня майор, показывая чёрную копирку с чётко-обозначенными на просвет строчками.
— Копировальная бумага.
— А почему она у меня?
— Не знаю.
— Что ты должен делать с черновиками, копирками и другим мусором, оставшимся после рабочего дня.
— Сжигать. — отвечал я, а сам ломал одномоментно голову: ведь да, я действительно ежедневно ходил на первый этаж и в специально-отведённом помещении, где стояла печь, сжигал не нужные бумаги потому, что так было затребовано особым отделом, чтобы не было утечки секретной информации, не могло тут быть осечки.
— Во-во… Почему эта копирка из приёмной генерала Федоровича у меня? Глазёнки-то не прячь! Почему?
— Я не знаю.
— А кто знает? Высоцкий?
— Где вы её нашли? Я всю голову сломал уже.
— На улице нашёл…
— Слава богу!
— Это что ещё такое?
— Потому что на улице не может быть и не может быть такого никогда! — говорил облегчённо я, выдыхая весь скопившийся от напряжения воздух, ведь за пределы здания ни коим образом данная бумаженция попасть не могла.
— Так, ладно… В служебное время запрещённую книжку Владимира Семёновича кто распечатывает?
— Я распечатываю, делаю альбом с фото и стихами. Но не запрещённая она. И не в рабочее время, а после… Когда никого нет.
— И это пока оставим… Кто в секретной форме написал, что в семье нет судимости?
— Я… И это, честно, единственный мой грех, который совершил только из-за того, чтобы не быть изгоем в моей Советской Армии.
— Это что ещё за разговорчики?
— Нет-нет, ничего… Так я, про себя.
— Значится так… Что же нам с тобой сделать? А?
— Не знаю…
— Пожалуй, есть место, куда тебя отправить… Догадываешься?
— На Марс?
— Зачем?
— Дык, это… Целину, как её там… — дрожал мой голос как никогда и нёс любую ахинею, не осознавая оной.
— В зад марсианский тебя, дебилоид! И чтоб машинку в сейф после пяти запирал!
— Есть! — рванул я с места, чуть не наделав с великого волнения больших дел.
— Стоямбо!



Встал столбом я моментально, не соображая и не чувствуя совсем ничего, и только по мозгам стук кувалдой оглашенный: «Чего ж опять не так? Чё летать-то не умею?»
— Впрочем, в некоторых случаях можешь не запирать, когда я на месте буду. Отпечатаешь и мне альбом, да и лейтенанту нашему из отдела… Короче, сделаешь в двух экземплярах, как себе! Вопросы имеются?
— Никак нет!
— Двигайте на свое служебное место, боец!
— Есть!
— И генералу, чтоб – ни-ни…



Спускался с шестого этажа будто оплёванный. С другим каким-нибудь майором я бы так не разговаривал. Но про этого особиста по управлению среди солдат столько слухов ходило, что страшно становилось только от одного вида его. В мозги что-то жёсткое нахлынуло, лицо в кислый лимон преобразовалось и ведь чувствовал я, что развели, как последнего дурака, коего я в себе и представлял. Но ведь столько вполне серьёзных аргументов сразу мне привёл этот грозный дядя, что в не столь давние времена – запросто к стенке можно было бы угодить. Как там говорил Александр Сергеевич в стародавние времена: «тьмы истин нам дороже нас возвышающий обман».

Грустное примешивалось с каждой нижней ступенькой о том, что можно чисто психологически поставить любого человека на нужное место и вить потом из него веревки. Особенно тяжело стало, когда секретарша поведала, что этот майор–особист крутился около неё, когда меня не было и разглядывал одну из копирок, которую, скорее-всего, и умыкнул, для подшивки в моё дело. Мол, дела таковые на каждого, кто в управление находится, имеются у них завсегда.

Вот как бывает в нашей жизни: вроде и есть вина, но незначительная, ведь не может быть такого, чтобы хоть кто-то из нас ходил совершенно чистенький; но находятся люди и раскручивают, накатывают, а потом этого человека приспосабливают под свой каток. Нет-нет, не плачусь я – по делам моим досталось, лишь жалко времени, которое мог бы использовать на девчонок и культурную программу, ведь месяц целый на особый отдел пришлось ишачить мне с особой ослиной эффективностью - делать альбомы с моим любимым Владимиром Высоцким.