I

Под моим окном воют собаки. Эти твари опять пробрались в сад и бродят среди яблонь хищными тенями. Они большие и коричневые, с крупными лобастыми головами и челюстями крепкими, как у бульдогов. Осторожно отодвигаю занавеску и вижу их горящие злобой глаза. Точно небосклон с красными звездами, темный и зловещий, в трупных пятнах грозовых облаков. Лохматые туши жмутся друг к другу, сбиваясь в стаю. Навостряя треугольные уши, они ворчат и скалятся, а стоит им заметить меня – с воя переходят на лай. И, кроваво мерцая, звезды сужают круг.
Четыре месяца назад, в ночь полнолуния... мне не спалось. Дул ветер, налетая короткими порывами, и в оконное стекло мерно ударялась ветка. Похожая на раскрытую ладонь, она раз за разом отвешивала пощечины моему дому, а я ворочался в постели, считая лунных барашков на потолке. Наконец, не выдержал. Встал и, как был в пижаме и тапочках, спустился в сад.
Я шагал по тропинке между цветущими деревьями. Луна, белая, как невеста, плыла в вышине, озаряя мой путь, и, пока я шел, то погружалась в пенные кроны яблонь, то выныривала в ночную синеву. Но и сквозь цветы она продолжала сиять – нежно и трепетно. А потом вдруг стало темно, и небо опустело. Погасла дорожка и черным туманом заволоклась трава. Я покрутил головой – на небосводе ни облачка. И ни лучика света, только ровный темный фон.
Тропинка в этом месте сворачивала к беседке, и за поворотом словно горел хрустальный костер. Я прошел чуть дальше – и там, у куста жимолости, стояла она. Светла лицом, волосы – молочный шелк, а глаза яркие и зеленые, как хризолиты. Ее длинное серебряное платье только слегка прикрывало босые ступни, а кожа – мягко светилась.
- Почему ты здесь, в моем саду? – спросил я ошеломленно. – Разве твой дом не на небе?
- Я пришла к тебе, - сказала, улыбнувшись, Луна.
- Но почему ко мне?
- Ты поэт... Ты посвятил мне столько стихов. И даже одну балладу – длинную и очень красивую... Мне кажется, ты меня любишь, - добавила она и положила невесомые руки мне на плечи. – Только влюбленный мог написать такие прекрасные слова.
У меня закружилась голова и подогнулись колени.
Сплетясь в объятии, мы плавно осели в росистую траву – алмазную в сиянии лунных одежд.
- Наверное, люблю, - пробормотал я.
И не лукавил.
Она стала приходить ко мне каждую ночь. Обычно я лежал в кровати без сна и смотрел в окно, как она восходит над притихшим садом. Большой лучистый диск, похожий на серебряное блюдо, на котором, если хорошенько приглядеться, проступали тонкие черты девичьего лица. В какой-то момент небо темнело, словно нахмурившись тяжелыми тучами, и – через несколько минут – Луна вступала в комнату. Скинув на пол блестящее платье, она ныряла ко мне под одеяло. Ее тело благоухало ночными цветами, а глаза мерцали таинственно, как у кошки.
Мои пальцы блуждали по ее теплой коже, а радость в груди разгоралась, полыхая, как солнечный пожар. Моя Луна! Это было наше время! Пусть не долгое – но наше, до самой последней, драгоценной секунды. И никакой завистливый мир не смог бы отнять его у нас.
Мы не нуждались в словах. Но иногда я читал ей свои стихи. Луна слушала, приподнявшись на локте и подперев голову ладонью. Мечтательно, как внимают музыке или пению соловья.
- Тебе нравится? – спрашивал я с затаенной тревогой. – Думаешь, я талантлив?
- Конечно, - отвечала она, ласково смеясь. – Еще как талантлив! Да ты гениален! Видишь, даже Луна спустилась к тебе с небес!
Утомленный долгими часами любви, я забывался мимолетным сном, обнимая свою подругу, а когда распахивал в испуге глаза – она уже светила из облаков.
А потом возле моего дома начали появляться собаки. Сначала одна – грязная уличная шавка, рослая, но худая и болезненная на вид. Ее бурая шерсть топорщилась на загривке, а сквозь шкуру проступали ребра. Я бросил ей кусок супового мяса, но дворняга отшатнулась и глухо заворчала.
Уже через день к ней присоединилась вторая. Их становилось все больше и больше – злобных, диковатых псов, хмуро слонявшихся у калитки, проникавших в сад, оставлявших кучи под моими окнами. Собаки пугали Луну, рыча и лая, и едва ли не кусая за пятки. Я видел, как дрожали ее губы, когда пройдя сквозь их яростный строй, она вступала в комнату. Как бледность заливала искаженное от ужаса лицо. Прижимаясь ко мне всем телом, она долго не могла унять озноб, но, слегка успокоившись и согревшись, Луна смеялась над своими страхами.
- Они злые и жалкие и ненавидят, когда кто-то счастлив. Не бойся, милый поэт. Они не причинят мне вреда. Покуда стоит мир, шавки всегда будут выть на луну. Так уж они устроены.
Но однажды она вошла в мою спальню, прихрамывая и плача от боли. За ней по полу тянулся длинный кровавый след.
- Я задушу их голыми руками, этих мерзких тварей. Куплю на черном рынке ружье и перестреляю – всех до единой, - говорил я, стиснув зубы, пока бинтовал ее прокушенную ногу.
- Ты не сможешь. Их только серебряной пулей... Да что там, я сама виновата. Побежала – а от собак нельзя убегать.
- Они что, оборотни? – спросил я изумленно.
Луна в ответ грустно улыбнулась.
Я собрался с силами. Мне было страшно и больно, но я не мог этого не сказать.
- Если они так опасны... Не приходи ко мне больше. Я не переживу, если с тобой случится что-то плохое, - и малодушно добавил. – Не приходи... пока.
Луна горестно покачала головой.
- Не думаю, что смогу... Знаешь, любовь – это дорога в один конец. И пути назад нет. Его нет, понимаешь?
Однако на следующую ночь она не пришла. Я напрасно ждал в холодной постели, тревожась и надеясь, и в конце концов заснул. Не появилась она и через сутки. И через двое.
Я не мог смотреть, как растет за окном молодой серпик, и, ложась спать, накрывал голову подушкой.
А на третий день я нашел в саду окровавленный лоскуток... и чуть поодаль еще один. И тут же, в кустах, лежало серебряное платье, истерзанное и перепачканное красным.
Вечером, когда прозрачные осенние сумерки окутали землю, я взглянул на небо и увидел в нем ночное светило, желтоглазое и узколицее, с янтарными, как мед, волосами. Это была другая луна. Чужая. Она не любила меня.
В моем саду опять бродят собаки. Их грязно-бурая шерсть стоит торчком. Глаза налиты кровью. Я больше не оставляю дверь открытой, а запираю ее на три замка. Но чудовища все равно проникают в дом, ворошат обувь в прихожей и царапают паркет острыми когтями. Они приносят с собой сырость и палую листву. Я знаю, что собаки ненавидят меня и скоро убьют, как убили мою Луну. Меня уничтожат за то, что осмелился любить и быть счастливым – пусть и ненадолго.
У меня нет серебряной пули. Мне некуда бежать.

Джон Маверик

II

Мне некуда бежать.
Мне некуда деться от этого ужаса, преследующего меня ночь за ночью.
А нынче вечером он сгустился, сконцентрировался, навалился на меня всей своей неподъёмной тяжестью.
Я сижу на кровати, закутавшись в одеяло по самые глаза и напряженно вслушиваюсь в завывания за окнами; непонятно, то ли это обезумевший ветер, то ли мои непрошенные косматые гости бьётся с размаху о запертые двери и оконные ставни, пытаясь до меня добраться. Электричество только что вырубилось, и я вынужден был запалить свечу. Но из-за ветра, проникающего в щели сквозняком, крохотное пламя отчаянно мечется и мне становится ещё страшнее. Тени от привычных предметов кажутся живыми: они то растут и тянутся как хищные когтистые лапы неведомого зверя, то на глазах преображаются в привычных уже псин с оскаленными мордами, и я понимаю, куда от них спрятаться. Внезапно под порывом бушующей за окном бури ставень распахнулся и свечка окончательно погасла. Ночная мгла, а вернее косматая кошмарная тварь, прорвавшаяся в комнату, обрушилась на меня всей своей тяжестью; в грудь заныла от острой неподъёмной боли и всё исчезло.

III

Когда я очнулся, буря утихла; по крайней мере не воя ветра за окном, ни привычного лая косматых лобастых тварей слышно не было. Выбитый ветром ставень с легким скрипом покачивался на одной оставшейся петле и сквозь оконный проём в комнату падал яркий столб света. Всмотревшись попристальней, я внезапно понял, что вижу не луч, - я вижу стройную девичью фигурку. Это - она, моя Луна, закутанная не в знакомое серебристое платье, а в молочно-белое мягкое сияние. Вернее даже не закутанная: и волосы, и кожа её сами излучали этот нежный белый свет, из-за чего трудно было сразу распознать черты лица, они лучились и расплывались.
- Луна? - хрипло выдохнул я, проведя одеревеневшим языком по пересохшим губам, - Я... Я умер? Ты - тоже умерла?
- Умерла? - Луна удивлённо покачнула головой и плавно подошла к моей кровати, - Почему ты так решил, Джон? Разве я выгляжу умершей?
- Нет, но я... Там в саду я нашёл твое платье... На нём была кровь, ярко-красная кровь...
- Ну что ты, Джон - Луна тиха рассмеялась и от этого нежного, как звон серебряных колокольчиков смеха, сердца моё затопила привычная нежность, - разве у меня красная кровь? Ты же знаешь, - я - Луна. В жилах моих - сияние, серебристое или белое, и ты сам окрашиваешь его цветами своего воображения. Я просто оставила платье в саду тебе на память. Мы больше не можем видеться, ты не забыл? .
- Но... Я... Я вижу тебя!- выпалил я, - Разве ты не пришла опять? И собак не слышно!
- Да, я пришла из-за них - по зелёным глазам Луны скользнула грустная тень, сияние на минуту поубавилось, и в ночном мраке за окном раздался приглушенный вой и тявканье. Я, покрываясь испариной ужаса, понял, что псы по-прежнему бродят где-то поблизости, и лишь волшебство Луны отпугивает их от моего дома.
- Мы очень сблизились, Джон! - мягко добавила моя подружка, - Мы стали близки, а это не к добру! Я дитя ночи, а ночь - это не только лунный и звёздный свет. Ночь - это мгла, мрак, это кошмарные чёрные твари, которых ты оживляешь своим воображением. Они понимают, они чувствуют, что ты - дитя дня, дитя света и хотят уничтожить тебя.
- Я куплю ружье! Да, я знаю, серебряные пули нигде не продают, - поспешно добавив я, видя, что Луна грустно качнула головой, - я сам отолью эти пули. У меня остались серебряные ложки бабушки; а я не такой уж белоручка.
- Да, серебряная пуля сможет помочь, - тихо ответила Луна, и пристально посмотрела мне в глаза, - серебряная пуля может помочь, но если ты целишься в своё сердце. Эти собаки очень опасны, Джон, но они не просто разрывают тебя, превращая твое тело в кровавые ошметки, - они раздирают на клочья твою душу, твоё сознание. Они поселяются в твоём сердце, и для тебя наступает вечная ночь. Ночь, в которой лишь жуткий, не прекращающийся вой и лай, бесконечный, непрерывный ужас, из которого нет выхода. Я не хочу тебе такого. Я принесла тебе оберег.
Луна протянула мне ладонь на которой лежало маленькое, похожее на голубиное, перышко. Оно выглядело таким невесомым и беззащитным, что я поневоле улыбнулся. Этой серебристой пушинкой моя милая фантазёрка собиралась меня защищать от монстров, каждый из которых может не подавившись сожрать взрослого мужчину, а если и не сожрать, то запугать до смерти!
- Когда ты увидишь зубастое чудовище, просто взмахни пёрышком крест на крест или просто обведи им круг и перечеркни то, что тебя пугает, - серьёзно глядя мне в глаза, сказала Луна, и вложив перышко в мою ладонь решительно произнесла, - Пойдём, попробуем!
Не слушая моих возражений она скользнула к двери и легко распахнула их, как будто никаких замков не было в помине. Мне ничего не осталось, как последовать за ней в пугающую меня темноту ночного сада.
Дождь уже кончился. Воздух упоительно пах влажной землёй, намокшими листьями и какими-то горьковатыми осенними цветами. Сквозь прорези во рванных белесых облаках проглядывали бархатно-чёрные участки ночного неба с крупицами звёзд. На одном из самых больших таких островков я увидел голубовато-белую ослепительную луну и с изумлением перевёл глаза на свою спутницу.
- Да, это моё небесное тело, - кивнула Луна в ответ на мой не заданный вопрос. - У меня несколько тел, но душа одна. Я люблю тебя Джон, ты же знаешь это! Если бы я не пришла сегодня... Завтра было бы поздно.
Вложив свою прохладную ладонь в мою руку она повела меня по дорожке к воротам сада. Я пошёл рядом с ней, наслаждаясь удивительной лёгкостью, которую ощущал во всём теле, мирным поскрипыванием гравия и той чистой радостью, которая всегда охватывала меня от самого присутствия этого чистого нежного существа, дышащего любовью.
Если честно, я уже не могу вспомнить то грани, за которой полная безмятежность и покой резко сменились непонятной тревогой и страхом. Это произошло внезапно, задолго до того, как я увидел за чёрным свирепые красные глаза чудовища, пристально следившие за нами. Помню лишь как судорожно вцепилась в мой локоть Луна, а я на автомате перечеркнул пёрышком метнувшуюся к нам мохнатую чёрную тень. А ещё через минуту я решил, что тварь мне привиделась: на траве у куста абсолютно ничего не было, разве что тень от старой яблони шевелилась в траве как живая.
- Да, мой оберег сработал - зазвенел голосок Луны, - я знала, что ты - настоящий поэт; иначе перо ничего не смогло бы... - гордо добавила Луна, - а ведь в обереге всегда важна его форма...
Я весело улыбнулся ей; Луна расцвела, заметив мою улыбку, но тут же опять стала серьёзной.
- Послушай, Джон, пёрышко - не панацея от всего-всего! Когда оно в руке, ты кажешься себе всесильным. А ведь эти собаки - это чьи-то ожившие кошмары, чья-то злая выдумка. И никогда не известно, кто сильнее: ты, или создатель чужих чудовищ. Не не ищи их сам, не ходи по ночным садам чужого больного сознания. И ещё... Я знаю что ты не просто поэт, ты сказочник. Ты создатель и ты можешь не придумывать и не оживлять чудовищ, будь то лобастые псы, будь то огнедышащие драконы... Неважно! Жизнь без твоих сказок покажется тебе пустой, не стоящей ломаного гроша. Ты хочешь того или нет, а будешь их создавать и оживлять; но если сказка окажется трагической... Если конец этой сказки страшен... Эти злобные твари всегда норовят вырваться на свободу. Тебе, с твоим пёрышком они уже не страшны; но в чьё-то сердце наверняка вопьются клыки этих злобных монстров...
На соседней колокольне в этот момент зазвонил колокол. отбивая время. В его гулком протяжном звоне растворился нежный серебряный колокольчик любимого мною голоса. Я с досадой повернул голову в направлении медного гула, а когда мой взгляд вернулся назад, Луны уже не было.