Сказка о старой Бритте, ее правнуках и морской ведьме.

— Шелки — синий народ, живут они на дне морском. Там, глубоко-глубоко, замок Старой Морской Ведьмы. Сидит в нем ведьма много-много лет, прядет свою пряжу. Стены замка из морских раковин, в них сотни окон, поэтому рыбы плавают туда-сюда, что наши птицы, когда в летний день залетают к нам в избушку.
Самая высокая башня торчит шпилем из воды. В ясную погоду его видать прямо с берега. В этой башне живет Маленькая Морская Ведьма. Есть у нее чудо-рыба, золотые перья. Чешуя ее из чистого золота. Сияет, что наше солнце. Сидит Маленькая Морская Ведьма на троне в своей башне, держит на коленях чудо-рыбу, гладит ее золотую чешую. Тогда по всему морю золотые блики расплываются, а рыбы в сети косяками идут.
— Значит, Маленькая ведьма добрая?
Старая Бритта усмехнулась, потрепала рыжие кудряшки правнучки.
— Это, Хлоя, люди добрые. А ведьма... Она ведьма и есть. Не зли ее, она тебя не тронет. А коли разозлишь, утащит на дно морское или того хуже, обратит в кельпи. Так и будешь морским чудищем метаться между сушей и морем, пока не снимет свое заклятье. Но на моей памяти еще никого ведьма не прощала.
— Ба, а папа тоже разозлил ведьму? Поэтому она его забрала?
— Папу забрало море. Такое бывает.
— Ба, расскажи про кельпи!
— Вот уж, придумала к ночи оборотней поминать! Спи, Логан, спи, Хлоя, — старая Бритта поцеловала макушки правнуков.
Ей и наклоняться не пришлось: старость переломила спину, горе не давало разогнуться. Жизнь прожить — мешок бед за плечами нажить, как нести не сможешь — конец тебе.
Но Бритта еще могла. А куда деваться, если кроме тебя некому позаботиться о малышах? Охай да неси. Главное, чтоб бед в том мешке не прибавлялось.
Когда седая Бейра, Королева Зимы, забрала внучку Кенну, Бритте казалось, что мешок уже не поднять.
Лютая Бейра! Зачем тебе наша Кенна? Ей бы жить да жить, растить ребятишек, врачевать народ долины. Почему не взяла ее, старую Бритту? Зачем забрала мать у детей? Старшему нет и тринадцати, а малышам только пять.
— Ба, а где Фаррел? — голосок Хлои зазвенел колокольчиком в потемках.
Любимый звук Бритты. Но только днем. С ним тусклое солнце словно светит ярче. А вот ночью Бритта предпочла бы мерное сопение, как у молчавшего с рождения Логана. Ночью голосок-колокольчик тревожил вопросами: где старший брат — только начало, все закончится плачущим: «Где мама?» Поэтому надо как можно дольше рассказывать про Фаррела.
— Фаррел повел коней в ночное. Гордон обещал за работу поделиться сеном на зиму.
— И Клеверка взял?
— И его.
— Не надо было.
— Это еще почему?
— Гордон давно его хочет забрать.
— Не бойся, детка. Фаррел ни за что его не уступит. Клеверок не просто конь…
Бритта осеклась, прикрывая рот ладонью. Да раньше надо было ловить слова, а теперь незамедлительно последовало:
— Знаю. Он мамин.
Бритта приготовилась, ждать пришлось недолго. По сердцу резануло:
— Ба, а мама где?
Бритта набрала побольше воздуха, словно готовя ответ, на самом деле прятала за долгим вздохом подкативший всхлип, тем временем выбирала, какую небылицу завести сегодня: про затянувшуюся ярмарку или про заболевшую королеву эльфов. Но врать не пришлось.
— Я знаю, ба! Маму забрала седая Бейра.
— Спи, милая, — выдохнула Бритта.
— А вдруг она заберет Фаррела?
— Что ты, глупенькая! Никто его не заберет. Вон он у нас какой: крепкий, ловкий. К тому же сейчас лето.
— Последний день…
— И что с того? Прошел он прекрасно, назло седой Бейре. Ты пела песни, славила солнце. И венок твой не утонул, так и плыл по волнам, сколько мы его видели. Значит, все будет хорошо. Логан уже спит, а мы мешаем ему своей болтовней. Давай-ка, закрывай глазки. Не холодно тебе?
Ответом было долгожданное сопение.

Снилась Бритте седая Бейра. Бритта ругала ее, поносила последними словами, хватала белые от седины лохмы, рвала, но пальцы сводило от комков снега. Бейра хохотала вороньим граем, и бежала прочь, уводя под уздцы Клеверка. Тот ржал жалобно, выворачивал шею, чтоб встретиться глазами с Бриттой, глазами Кенны…
Бритту разбудили торопливые шаги на крыльце. Дверь словно вскрикнула от неожиданности.
— Не хло…— «пай!» заглушил громкий хлопок.
— Фаррел!
— Ба!
Раздалось одновременно. Тут же повисла тишина.
«Да что случилось?!» — натолкнулось на: «Он забрал Клеверка!» И снова пауза. Тишину пронзил плач «колокольчика».
— Да как так-то? — в негодовании клокотала Бритта, качая на коленях ревущую Хлою. — Он же сена… Хлоя, успокойся! Сена обещал.
Правнук молчал, отвернувшись к стене, лишь острые плечи вздрагивали.
— Фаррел, что случилось? Отвечай! Надо к старосте. Он…
— Никуда не надо. Скажет, сам виноват.
Сквозь судорожные вздохи Фаррел начал рассказ.
Все шло своим чередом. Кони паслись на прибрежных холмах. Все были на виду. Он развел костер. Любовался звездами, слушал волны, ждал, что феи прилетят сплясать джигу вслед уходящему лету.
Вдруг раздались свисты: два коротких, один длинный. Кони запряли ушами, а Бланш, любимица Гордона, заржала испуганно и понеслась. Сразу в галоп.
Фаррел ахнуть не успел. Хотел броситься вдогонку, а как?! Остальные разбредутся. До самого рассвета гонял коней с места на место, кричал, звал, горло сорвал. На крик и пришел Гордон. Надавал оплеух. Велел гнать коней на конюшню, а за Бланш отдавать Клеверка.
— Да кто ж свистел? Может, цыгане?
— Да какие цыгане, ба! Гордон это. Сам подстроил. Бланш умница. Вот и ушла на свист к хозяину. Он все это задумал, чтобы Клеверка отнять.
— Надо к старосте.
— И что ты ему скажешь? Что Гордон сам у себя кобылу украл? Они со старостой вместе каждый вечер в пабе эль пьют. Он тебя и слушать не станет.
Но Бритта все-таки пошла. Рассказала все, как на духу, что не раз Гордон хотел Клеверка к рукам прибрать и деньги предлагал, правда такие деньги и паршивая овца не стоит, и про ночной посвист говорила. Но прав был правнук. Не стал староста слушать жалобы, не тронули сердце ни рассказы про сирот, потерявших мать, ни слезы старухи. Прогнали Бритту со двора, обозвали выжившей из ума, велели получше приглядывать за недоумком, проспавшим лучшую лошадь.
— Ваш Клеверок и копыта Бланш не стоит. Скажи спасибо, что Гордон еще денег с вас, голодранцев, не взял и не всыпал лодырю плетей. Выметайся, старая карга, и не возводи напраслину на почтенного человека!
Вот и прибавилось бед в мешке за плечами, подкосились ноги старой Бритты. Еле до дому доползла. Ветер с моря пихал старуху в согнутую спину, словно намекал, что пора ей в землю.
— Не дождешься! — срывала на него злость Бритта. Да что толку ругаться с ветром, хуже только на него плевать.
Бредя к дому, она пыталась придумать, что скажет Фаррелу. Не хотелось передавать слова про недоумка, лодыря и плети.
Фаррел был умен не по годам, работящ и заботлив. Не носился с ватагой мальчишек по холмам, не обирал чужие сады, не воровал мед из соседских ульев. После смерти матери только на нем все и держалось. И дров наколет, и воды принесет, и младших займет, днем овец пасет, а на ночь вот подрядился…
Да только Гордон-подлец всегда получал, что хотел, всю округу обобрал. Лишь на ее Кенне обломался.
Получил богатый да нечистый на руку женишок от ворот поворот. Кенна на деньги его не позарилась, вышла замуж, как сердце подсказало. И жила счастливо со своим рыбаком, пока не забрало его море в год, когда появились на свет близнецы. Так легла на плечи Бритты первая беда. Горько было смотреть на овдовевшую внучку, на осиротевших ребятишек.
Второй раз приходил Гордон, звать Кенну замуж. Только чтоб ребятню свою с бабкой оставила, ему чужие рты без надобности. Рассмеялась Кенна. Первый раз после смерти мужа. Наглецу в лицо. И дверь перед носом захлопнула.
— По миру пущу! — орал Гордон на всю деревню. Говорят, чуть не весь эль тогда от злости выпил. Только связываться с Кенной не решался. Любили внучку люди. Да и как не любить. Всегда поможет, утро ли раннее, ночь глубокая, а коли захворает кто, тут же на помощь бежит. И травы лечебные знала, и слова заветные. Боль рукой снимала. «Фея!» — шептались соседи. «Ведьма» — плевался Гордон, но открыто вредить побаивался. От соседского гнева деньгами не откупишься. Вот и затаил злобу. Решил на бабке да на сиротах отыграться. Дался ему этот жеребчик!
И все-таки, что сказать Фаррелу? Так ничего и не придумала. Решила молчать.
Вот только ни молчать, ни говорить не пришлось. Фаррела дома не было. Куда подевался, Бритта не могла ума приложить. Не гулять же сбежал!
Ни во дворе, ни в поле не нашла.
Не мог он и овец пасти. Гордон уже поутру слух пустил, что, мол, проспал лодырь его кобылу. Бедняки — народ пугливый. Никто с последним расстаться не хочет. Отказались с Фаррелом своих овец отпускать, другого в пастухи наняли. Остались они без последнего заработка. Фаррел горько плакал, даже не стеснялся уже, как по первости. Вот и решила Бритта к старосте сходить. Да кроме позора на всю деревню ничего не выходила.
— Хлоя! Я тебя последний раз спрашиваю! Говори, куда брат пошел!
Но девчонка только упрямо мотала головой. Видать, слово дала молчать. Сердцем Бритта чувствовала недоброе. Защемило оно, задавило, без сил опустилась старуха на лавку, мешок стал неподъемным.
Подошел худенький Логан. Оправдывал имя, как и Хлоя, родившаяся крепкой да ладной, цветущей, в отличие от хилого братца.
Хрупкая ручка на удивление крепко ухватила прабабку за руку. Логан настойчиво тянул к окну.
— Да что там? Что? — из последних сил скрипела старуха. Подняться с лавки не было сил. Но Бритта понимала, никто на ее «чтоканье» не ответит. Еле доплелась до окна. Логан уже забрался на лавку и тыкал пальцами в сторону моря.
Сердце перестало ныть, замерло, словно и вовсе пропало.
Бритта вспомнила клятвы правнука, доносящиеся сквозь всхлипы: выйти в море, наловить рыбы и выкупить Клеверка. А уж с ним и на жизнь заработать можно.
Внутри похолодело, словно штормовой ветер захлестнул порывом.
Бритта, откуда только силы взялись, схватила младших за руки и потащилась к морю. Ветер, до того толкавший в спину, теперь вырывал из глаз слезы. Из-за него, конечно, слезы, из-за ветра. Из-за бед за плечами плакать последнее дело.

***

Промокший, застывший на ветру Фаррел готов был сдаться. Ветер гнал волну. Рыба ушла на дно. Он дважды закидывал невод. Пусто! Придется возвращаться ни с чем.
Ничего. Выйдет завтра. Вот только каждый улов на счету, даже десятка, пожалуй, будет мало.
Руки легли на весла, и Фаррел продолжил борьбу с волнами. Забыв про усталость, закинул невод. Все это время думал лишь о Клеверке. Вспоминал мягкие губы, осторожно берущие с ладоней лакомства: морковь и яблоки; крепкую спину, надежно несущую на себе маленького седока, даже задремавшего в седле; шелк хвоста и гривы, ухоженный руками матери. И Фаррел расчесывал, и плел косы. Казалось, что в эти минуты он чувствует там нежные мамины руки.
Волна плеснула в лицо холодом и солью, Фаррел очнулся, потянул невод. В мешке трепыхалось золото. Мальчик глазам не верил, и протереть их, залитых излишней влагой — то ли слезами, то ли морскими брызгами, не разобрать — не было возможности. Золото извивалось в руках, сияло и переливалось. От Бритты он слышал эти сказки о чудо-рыбе, золотое перо, любимицы морской ведьмы. Пожалуй, этого улова и одного хватит, чтоб выкупить Клеверка. Гордон не упустит такое чудо. Знает он его…
Фаррел представил, как заблестят завидущие глаза, а руки сами потянутся к золотому диву. Вот только Фаррел будет умнее, отдаст рыбу лишь тогда, когда Клеверок зайдет на двор.
— Отдай! — Фаррел вздрогнул и чуть не выпустил добычу.
Надо это прекращать, а то воображаемый Гордон вопит, словно наяву, да еще каким-то девчоночьим голосом.
— Отпусти ее! — тут Фаррел подумал, что, наверное, сошел с ума и никакой рыбы нет, ему она просто видится, как слышится этот девчачий голос.
— Что ты хочешь за нее? — прозвучало в третий раз.
Фаррел не знал, стоит ли отвечать? Молчать как-то неприлично, а если ответить, будет ли это означать, что он точно сумасшедший и разговаривает с голосами в голове.
— Да ответь же, чурбан! Ты язык проглотил?
Волны возле лодки стихли до зеркальной глади, зато вокруг поднялись стеной. Лодка Фаррела оказалась словно на дне огромного стакана, стенки которого сделаны из воды. Из под зеркально гладкой поверхности на него глядела Маленькая Морская Ведьма. На лицо так просто девчонка, возрастом быть может, как Фаррел, а если младше, то не намного. Только волосы зеленые, как морская трава, что выбрасывают на берег волны, и в косы не убраны, а распущены, словно грива лошадиная. И глаза огромные, голубые, прекрасные, как волны в погожий день, и одновременно пугающие и злые, как в непогожий.
— Отдай! — резко вынырнула, вцепилась в борт лодки.
От неожиданности Фаррела отбросило, но рыбу он не выпустил.
— Не злись! Не злись, пожалуйста! — лепетал он.
Никогда в жизни не видел такого злого взгляда. Ни у одной девчонки. Даже соседка Линда так не смотрела, когда мальчишки толкнули ее в лужу.
От этого взгляда было по-настоящему страшно. Но и послушаться он не мог.
— Понимаешь, я не могу тебе ее отдать. Она нужна мне, чтобы вернуть Клеверка.
И Фаррел, путаясь и сбиваясь, рассказал обо всем, что с ним произошло.
Злость в глазах поутихла. Ее сменила грусть.
— Так вот, значит, как… — ведьма не кричала, а шептала, словно волны набегающие на прибрежный песок. — А бабушка говорила, что люди добры, приходят на помощь и не берут лишнего.
— Так и есть. Мой отец никогда не брал у моря больше, чем было нужно. И бабушка ко всем добра. И мама была самой доброй на свете.
— А ты? Почему не добрый ты? Ты хочешь взять моего любимца, чтобы вернуть своего!
Тут до Фаррела дошел весь ужас происходящего. Нет, ему не было страшно, что он разозлил морскую ведьму. Он вдруг понял, что превращается в Гордона, а существо рядом переживает все то горе, что чувствовал он сам.
— Прости меня, — прошептал одними губами и протянул дрожащую рыбу ведьме.
Схватив ее, та скрылась под водой, только ее и видели. В тот же миг водяные стены опали, волна подхватила лодку и понесла прямо к берегу.
Бритта, позабыв про двойняшек, кинулась к внуку, еле выбирающемуся из выброшенной на берег лодки.
На душе было легче легкого. Все горести, все обиды словно пропали, как только Фаррел, дрожащий не столько от холода, сколько от плача, оказался в ее объятиях.
— Живой! Живой! Хвала вам, милостивые шелки! Отпустили! — шептала Бритта, целуя щеки правнука, мокрые не столько от морской воды, сколько от слез.
— Домой! Скорее домой! Греться! Сушиться. Хлоя! Логан! Где вы?
Логан, понятное дело, не отвечал, но молчала даже болтушка-Хлоя. Замерев, они смотрели, как вдоль берега на их Клеверке едет Гордон и ведет под уздцы «пропавшую» Бланш.
Фаррел вырвался из Бриттеных объятий и кинулся наперерез. Завидя хозяина, Клеверок едва не сбросил седока, но заржал, словно заплакал, больно врезалась натянутая узда.
— Пошел прочь, щенок! — Гордон замахнулся на мальчика плеткой. — Ты его не получишь! Я сам нашел Бланш, бедняжка плутала в лесу.
— Врешь! — кричал Фаррел, уворачиваясь от замахов.
— А хоть бы да, — расхохотался наглец. — Вот только кому поверят: уважаемому человеку, которому принадлежат пастбища, или маленькому нищеброду, проспавшему мою любимицу? Убирайтесь из деревни! Идите побираться по дорогам. Я обещал твоей матери, что так и будет, а уж что-что, а слово я держу.
Его смех слился с ржанием Клеверка.
— Глядите! — раздался незнакомый детский голосок. Фаррел обернулся на крик. Логан, округлив глаза, пальцем указывал на море.
И Фаррел поглядел. Это было так страшно, что невозможно было смотреть, и так прекрасно, что нельзя было оторваться.
Морская вода собралась в одну огромную волну высотой до неба. На самом гребне, как на троне, сидела Маленькая Морская Ведьма. Зелень волос струилась в потоках ветра, чешуя хвоста слепила, сияя золотом в лучах солнца. Но еще ярче сверкали ведьмины глаза. Гнев и радость плескались в них, как вода в бушующем море.
И каждый видел ее по-своему: хохочущей девчонкой казалась она детям, разгневанной красавицей перепуганному Гордону, усталой старухой явилась она Бритте. И никто из них никогда не видал ничего ужаснее и прекраснее одновременно.
Тут волна обрушилась на берег. Казалось, она сметет не только Гордона, Фаррела, Бритту и близнецов, а смоет всю деревню. Но вода не достигла даже ног Клеверка. Море тут же успокоилось. Лишь пена коснулась копыт.
В тот же миг задние ноги коня пропали. Тело вытянулось в длинный извивающийся рыбий хвост. Перепуганный Гордон завизжал, словно молоденькая девушка, увидевшая крысу, хотел было соскочить с чудовища, но словно прирос к чешуйчатой спине.
Клеверок забил передними копытами, громко заржал, страшно скалясь острыми, как у рыб, зубами, и одним прыжком рванул в море. Гордон кричал, пока был на поверхности, булькал, когда его голова пропадала под водой. Клеверок играл со своей жертвой, то выныривал, давая сделать вдох, то уносил под воду.
За дикой игрой кельпи с интересом наблюдала вынырнувшая у самого берега ведьма. Она заливисто смеялась и хлопала в ладоши, поглядывала на Фаррела и азартно показывала пальцем каждый раз, как голова Гордона появлялась на поверхности, судорожно делая вдох.
— Прекрати! — закричал едва пришедший в себя Фаррел. — Останови его!
Ведьма округлила без того огромные глаза и в растерянности развела руками.
— Он же погубит его! — Фаррел забежал в воду, готовый погнаться за взбесившимся кельпи вплавь.
— Клеверок! Нет! — кричал он. — Нельзя! Стой! Стой!!! Ты не чудовище, ты конь. Мой. Иди ко мне! Скорее!
Клеверок замер, словно очнулся от дурного сна, закрутил головой, в поисках зовущего хозяина и широкими нырками поспешил к берегу, вынося на себе полуживого Гордона.
Как только передние ноги коснулись суши, рыбий хвост пропал. Клеверок вернул себе прежний облик и теперь подрагивал мокрым телом на ветру.
Гордон свалился на берег и пополз на четвереньках, откашливаясь и отплевываясь. Теперь он сам напоминал морское чудище. Бритта устремилась помочь ему, но тот уже вскочил на ноги и побежал прочь.
Бритта не стала догонять, хоть мешок с бедами больше не давил на плечи, просто не было желания в ее годы бежать за здоровым перепуганным мужиком через всю деревню. Взяла за руки оторопевших близнецов и, причитая, что все замерзли и промокли, поспешила к дому. Ее догонял Фаррел, ведя послушного, кроткого Клеверка. Бланш потопталась в раздумьях на берегу, но не долго. Побежала догонять товарища и новых хозяев, от которых пахло морковью, яблоком, хлебной горбушкой, а не плеткой.

— А бабушка была права, — рассуждала Маленькая Морская Ведьма, наблюдая из моря за людьми на берегу. — Еще как права… Слышишь, Золотинка?
Она поглаживала по верхнему плавнику свою любимицу.
— Люди — они добрые, но странные. А те, что не добрые, они, наверное, не люди. Правильно?
Рыба не ответила. Ведь это была самая обычная чудо-рыба.
Ноябрь 2023