Двенадцатое лето жизни окрашено в моих воспоминаниях глубокой лазурью.
Тёплые ливни озорничали исключительно по ночам; на заре же, когда я по росе бежала к дачному умывальнику, меня накрывала и бережно укутывала ласковая синева безоблачного неба.
Я жила на даче без взрослых, с задорной черно-белой лайкой по кличке Шуба; было не очень понятно, кто из нас за кем присматривает. Конечно, за чуть подгоревшую пшённую кашу — наш ежедневный рацион – отвечала я. Но собака считала себя более опытной и осторожной, и временами, чуя неуловимый запах опасности, пыталась запретить мне куда-либо выходить с участка: вставала на дощатом мостике, перегораживая выход.
Тонко, немного истерично тявкала:
— Оля, не ходи, не ходи туда, сегодня я не смогу тебя уберечь!
Иногда я слушалась, иногда – нет.
Мама оставила нам с Шубой на неделю мешочек крупы; по тем нелёгким временам – настоящее богатство. Мы старались разнообразить скудный рацион: собирали в поле щавель для супа, на рассвете наперегонки бегали на солнечную просеку за первыми подосиновиками. Но главным лакомством для нас была, конечно, сладкая, к тому времени уже слегка перезревшая земляника.
Земляничные ковры устилали сумрачный лес за садоводством. Кроме нас с Шубой туда, казалось, никто не ходил — слишком трудно было перелезать через поваленные деревья, вывороченные с корнем злым ураганом и уже заросшие скользким тёмным мхом. На стволах мёртвых деревьев в редких солнечных лучиках грелись гадюки.
Приветливые лесные духи здоровались с с нами на тропинке и пропускали, не чиня козней: бабушка моя была деревенской колдуньей – лесная нечисть принимала меня за свою.
Пока мы с собакой пробирались к заветным ягодным полянам, змеи поднимали головы и провожали нас пристальным немигающим взглядом:
– Кто вы, шумные чужаки? Что вам здесь нужно? Берегитесь, впереди болото!
– Витю видели? Витю не видели? — тревожно вопрошала из ельника птица-чечевица.
– Витю не видели, мы осторожненько пройдём, нам бы немного земляники набрать! – говорила я зверям, птицам и духам.
Глубоко в чащу мы никогда не забредали – я быстро наполняла маленькое плетёное лукошко и стремилась поскорее выбраться на просеку. По солнечной дорожке мы выходили к ледяному родничку на краю пшеничного поля, утоляли жажду, немного отдыхали. Я срывала несколько пронзительно-синих васильков, неосторожно выглядывающих из сторойного ряда золотых колосков; укладывала букет в ягодную корзинку.
Как-то утром, когда я собралась в лес, моя лайка вновь почуяла в пространстве что-то недоброе.
– Не пропущу! — сказала она строго и скалой встала на шатком дощатом мостике.
– Не командуй тут мне! – я топнула ногой. Мне очень хотелось набрать немного земляники для мамы – она обещала приехать к вечеру.
Шуба вздохнула, опустила хвост и уши и отошла в сторону. До леса она плелась за мной след в след, понурившись, и шумно, нервно вздыхая.
В лесу собака жалась к ногам. Я не обращала на неё внимания — вокруг всё было спокойно, привычно. Лишь змеи сегодня не глядели нам в глаза, да чечевица молчала, не интересуясь судьбой неведомого Вити.
Ягодка за ягодкой – спелые, сочные, – я не могла остановиться. Шуба шныряла по кустам, но далеко не убегала – караулила. В лесу стояла напряжённая, шелестящая тишина. Я невольно забеспокоилась и, не наполнив лукошко доверху, решила: пора возвращаться.

Мы вышли на просеку и побрели к полю, собираясь по традиции напиться из родника...

Поля не было. Мы очутились у входа в незнакомую деревню и в растерянности стояли, не понимая, как такое могло произойти. В этом месте не может быть домов! Я знаю здесь каждый колосок!

Деревня казалась безлюдной, но строения выглядели жилыми, ухожеными. Белые оштукатуренные стены — я никогда не видела таких жилищ в наших небогатых краях. Увитые плющом добротные кованые ограды. Стриженые газоны. Все ворота заперты, и даже собаки — если они есть – молчат, не встречают чужаков заливистым тявканьем. На воротах – надписи на каком-то чужом языке.
Озираясь, я зашагала по чистенькой мощёной улице, с обеих сторон затенённой огромными цветущими липами. Душистые кисти облепили сотни деловитых пчёл, но я вдруг осознала, что не слышу привычного низкого гудения крыльев.
Мы брели, и брели, — воздух вокруг сгущался и слегка дрожал, аромат земляники усиливался, становился одуряющим. В конце улицы — словно из-под земли — внезапно выросла готическая часовня из древнего, осыпающегося кирпича. Где-то высоко в небе брякнул колокол: доннннн!

— Шуба, что делать? – выкрикнула я, трясясь в ознобе, – куда мы попали? Как вернуться на дачу?

— Я тебя предупреждала — не выходи сегодня, — печально вздохнула Шуба. – Если ты не хочешь здесь оставаться – я тебя выведу назад, но больше ничем помочь не смогу. Она вильнула хвостом-бубликом и поманила меня за собой – по боковой улочке. Я бежала, по пути рассыпая землянику.

Мы домчались до леса и вновь двинулись по просеке, выискивая проход в сплошной зелёной стене. В каком-то месте собака резво прошмыгнула в густой ельник – я послушно двинулась позади, раздвигая упругие колючие лапы. Мы продирались через буераки – шли, шли и шли. Казалось, это продолжалось много часов. Земляничные поляны нам больше не встречались, лес был лыс и сух.

Наконец впереди забрезжил просвет. На краю чащи Шуба тоненько тявкнула и, высоко подпрыгнув, лизнула меня в лицо, чего никогда прежде не делала.
– Дальше иди одна, – скомандовала она.
– Как одна? А ты? Я не пойду!!! – заплакала я.
– Кто-то должен здесь остаться, – ответила собака, – а тебя ждёт мама. Иди же! Не оглядывайся!
Я, забыв корзинку, бросилась вон из леса – и сразу оказалась в родном садоводстве "Турист". Действительно, на даче меня ждала приехавшая из города на выходные мама — она уже начала волноваться, куда запропастилась дочь.
— Мама, мама, а Шуба осталась в лесу! Одна!
– Какая ещё шуба? Ты потеряла куртку? – спросила мама озадаченно.
– Нет, Шубу! Нашу собаку!
– У нас нет никакой собаки, Оля. И не будет. Ты же знаешь, у папы аллергия. У нас только черепаха... Ты не перегрелась?
Я промолчала. У нас не было никакого папы...
...Через три десятка лет я, изнывая от жары, плелась по улочке в чистенькой немецкой деревне Гутенаккер. Июльский лазурный зной, древняя колокольня, облепленные шмелями цветущие липы, – всё это словно было уже знакомо.
Колокол звякнул: боммм! Дуновение ветерка принесло из чьей-то кухни приторный запах свежесваренного земляничного варенья. Сзади подбежала весёлая черно-белая псина с лихо заломленным на спину хвостом и ткнулась мокрым носом мне в колено.
– Шуба!!! – вскрикнула я. — Это ты?!
– Scheba, komm zurück! – мужчина средних лет вышел на порог белого оштукатуренного домика, приветливо кивнул мне и призывно засвистел.