Эгон терпеть не мог своего младшего брата. И не то чтобы завидовал ему или считал Кристиана плохим человеком. Но его раздражала наивная восторженность этого странного парня, капризом судьбы затесавшегося ему в близкие родственники, шумная неуемность и немного детская любовь ко всяким компьютерным игрушкам. При том, что в технике братец понимал не больше самого Эгона. То есть – совсем ничего.
И все-таки они общались. Иногда Кристиан заявлялся в гости – всегда как снег на голову, не удосужившись даже позвонить или хотя бы написать пару слов в мессенджере – и наполнял дом бестолковой суетой, говорил слишком громко, смеялся не к месту, совал брату под нос какие-то чаты, программы, видеоролики и сделанные нейросетью картинки. Эгон едва сдерживался, чтобы не взять его за шкирку и не вышвырнуть вон. Но вспоминал слова матери, сказанные перед смертью, «пожалуйста, не теряйте друг друга», и, улыбаясь через силу, смотрел, слушал и даже поддакивал нелепым идеям Кристиана. А тот – и рад стараться – сыпал ими, будто крупой из мешка. После его визитов хотелось подмести пол.
В другой раз Эгону на смартфон прилетало сообщение: «Приходи! Кое-что покажу!» И можно было сделать вид, что занят или болен, или телефон разрядился. А то и не заметил – не смотреть же, в самом деле, целый день на экран? Но что-то похожее на совесть – с легкой примесью любопытства – заставляло его встать и, чертыхаясь, плестись через весь поселок, мимо центра с его магазинами и одиноким фонтаном, мимо лесной окраины и сельского кладбища. Туда, где, словно паук в паутине, в сплетении улочек затерялся одноэтажный дом с черной, словно лаковой крышей и красной плетистой розой, притулившейся у входа к беленой стене. Вся дорога пешком занимала, наверное, минут сорок. На машине – почти столько же, потому что приходилось бесконечно объезжать и кружить. Улицы, точно заколдованный лабиринт, путались перед глазами, сводя с ума навигатор, и выталкивали прочь бесстыжего ездока вместе со стальным конем, а дорожные знаки стояли, как пограничники на посту. Иными словами – ездить по поселку было сложно. Пеший путь – тоже тот еще квест, но Эгон знал его наизусть, в мельчайших деталях. И дом Кристиана мог отыскать – ну, пусть и не с закрытыми глазами – но глухой ночью, когда луну скрывают тучи, а фонари горят – хорошо, если хотя бы на перекрестках.
Вот и сейчас он отправился к брату на ночь глядя, получив короткий месседж на ватсап: «Как ты там, братик? Рад, что у тебя все хорошо! У меня тоже! Заходи! Очень жду!».
«Ну, что ему опять понадобилось?» - буркнул Эгон себе под нос, но покорно накинул куртку и, чуть помешкав на крыльце, вышел в холодный майский вечер. Садилось солнце, уже цепляя огненным краем низкий горизонт. Пахло сиренью, горьковатым дымом и весенней свежестью. Подкрашенное закатом небо напоминало слоистый торт, воздушный, нежный, пропитанный розово-золотым сливочным кремом.
Но Эгон всего этого не видел. Быстро шагая вниз по улице, он на ходу читал в телефоне заметку о пресноводных креветках. Инвазивный вид, кем-то занесенный в немецкие водоемы и расплодившийся в них так, что стал угрозой для местной флоры и фауны. Ну и Бог с ними, казалось бы, где мы и где эти креветки, будь они хоть трижды инвазивны. Но дурацкая привычка дочитывать до конца любой, даже самый идиотский текст не позволяла выключить смартфон и насладиться вечерней прогулкой.
«Интересно, - думал Эгон, - если кто-то привез этих зверюг из другой страны, а то и с другого континента и выпустил в какое-нибудь озеро... Непонятно зачем, но допустим... То как они перебрались, скажем, еще в какой-нибудь пруд, озеро или реку? Неужели по суше? Непохоже это на креветок. Ни разу не видел, чтобы они ползали по земле. Но водоемы не соединены между собой. Каждый – это отдельный мир со своими обитателями... Маленькая, замкнутая вселенная, полная рыб, улиток, рачков, личинок и жуков всяких... Кто там еще водится в пресной воде? Или они каким-то образом перенеслись по ветру? Не сами, конечно, а, может, их икра? Совсем глупо...»
Размышляя так, он и не заметил, как свернул на Альбертштрассе, улицу, на которой – в их бывшем родительском доме - жил Кристиан. Эгон скользнул по ней ленивым взглядом, отметив, что на балконе Шмиттов опять лежит, растянувшись на коврике, большая черная собака. Она уже старая, почти все время спит, а ведь они с братом помнят ее щенком, забавным, ласковым, игривым. А эти, недавно въехавшие... как их, забыл... вывесили у входа белого аиста с кульком в клюве. Никак пополнение в их семье? Эгон улыбнулся. Он прошел мимо сетчатого забора, за которым двое стариков – Мартина и Пауль Кремеры – чистили садовый пруд, вытаскивая из него какие-то водоросли. Закатные блики мелькали в воде золотыми рыбками, и казалось, что там, среди широких, плавающих на поверхности листьев кувшинок, плещется что-то живое. А может, так оно и было. «Интересно, живут ли в этом пруду креветки?» - подумал Эгон, однако тут же отогнал эту мысль как совершенно нелепую.
Кристиан встречал его на крыльце.
- Я тебя в окно увидел, - сказал он нетерпеливо. - Пойдем скорее, что покажу!
- Хоть бы чем угостил сначала, - усмехнулся Эгон. – Не умеешь ты гостей принимать. Ну, здравствуй, младший братик.
Они коротко обнялись и вошли в дом.
Братья устроились на кухне с кофе и крекерами, и Кристиан открыл новостное приложение в телефоне.
- А теперь смотри внимательно.
Эгон лениво скользнул взглядом по экрану. Все это он уже видел сегодня днем, скука страшная, какие-то аварии, спортивные репортажи, выступления местных политиков, пропавшие или найденные животные, потерявшиеся дети, концерты и новинки кино. Местные новости. Если немного скроллить вниз – будут международные.
Кристиан ввел в командную строку какой-то код, и заголовки вдруг окрасились в разные цвета – в красный и синий.
- Что ты сделал? – удивился Эгон.
- Искусственный интеллект сортирует новости по степени позитивности. Ну, то есть, на хорошие и плохие. Вот эта, например, видишь? Про девочку, упавшую с железнодорожного моста. Она выделена синим цветом. Или про аварию на скоростном шоссе. А про открытие музея самоцветов – красным. Про выступление мэра перед футбольным матчем... А эта, о пресноводных креветках? – Кристиан озадаченно нахмурился. - Почему она синяя? Новые животные... божьи твари... Чем плохо?
- Они инвазивные, - устало вздохнул Эгон и поставил чашку на стол. – Угнетают другие виды. Плесни еще немного, а? Люблю твой кофе.
Не выпуская телефона из рук, Кристиан отошел к кофе-машине.
- Ну вот, - сказал он, возвращаясь к столу с чашкой, полной ароматного напитка. – А еще здесь можно установить фильтр. Например, ты хочешь читать только плохие или только хорошие новости. А другие и видеть не желаешь. Ну, например, чтобы не расстраиваться. Или узнавать что-то хорошее тебе скучно.
Он поочередно показывал брату новостные заметки, набранные сплошь красным или сплошь синим шрифтом. Эгон хмыкнул.
- Ладно, допустим. И что?
- Да вот... – Кристиан выглядел слегка смущенным, - хотел проверить одну теорию. Она немного странная. Но тем интереснее, правда? – забывшись, как это часто с ним бывало, он выскочил из-за стола и беспокойно заходил по кухне. Он так размахивал руками, что чуть не смахнул с плиты крутобокий медный чайник со свистком. Мамин... - Знаешь, как говорят, что у человека внутри, то и снаружи?
- Не знаю, - признался Эгон, покосившись на часы. – Вообще, не понимаю, о чем ты.
- Сейчас объясню.
- Сядь, пожалуйста. Не мельтиши перед глазами.
Кристиан опустился на стул.
- И еще говорят: спасись сам, и другие вокруг тебя спасутся. Я сейчас не в религиозном контексте.
- Крис, давай ближе к делу, а? Завтра на работу. Хотел лечь сегодня пораньше.
Эгон демонстративно зевнул и снова бросил взгляд на часы, а потом в окно. Солнце уже опустилось за горизонт, и по светлому прямоугольнику неба в обрамлении яблоневых ветвей разлились бледно-кофейные сумерки.
- Есть теория, - продолжал Кристиан, ничуть не смутившись, - что мысли меняют реальность. То есть, если мы станем больше думать о хорошем, то и мир наш будет прекрасен. А если считать его ужасным местом, то вскоре и сами окажемся в кромешном ужасе.
Эгон пожал плечами.
- Занятно. Только это ведь ерунда. Сколько людей вокруг, и у каждого свои черти в голове. Если бы внешний мир подстраивался одновременно под всех, он стал бы похож даже не на лоскутное одеяло, а... – он на минуту задумался, подыскивая правильное слово, - ну, наверное, на конфетти. Да, точно. На россыпь конфетти. Или на гору мусора.
Да ведь и правда, усмехнулся он про себя. Если свалить все человеческие мысли в одну кучу – то гора мусора и получится. В ней могут затеряться и бриллианты, но только кто ж их там отыщет? Никто даже искать не будет. Мусор – он мусор и есть. Рыться в нем – только себя унижать.
- А ты уверен, что он не россыпь, - не сдавался Кристиан, - ну, пусть не конфетти, не люблю этот дурацкий бумажный салют, от него столько грязи... а, скажем, песчинок на берегу? Или он как множество озер? Ты только представь себе. В них во всех отражается одно и то же солнце. Но разная температура воды и ее минеральный состав. Есть озера пресные, есть соленые. В них живут разные рыбы, растут разные водоросли. И обитатели одного никак не могут попасть в другое.
«Но креветки же как-то попадают?» - подумал Эгон, вспомнив, совсем не кстати, дурацкую заметку.
- Это шизофрения, - возразил он. – Или поэзия. Большой разницы не вижу. Ты поэт или безумец, братец, и всегда был таким. Ладно, не суть. Что ты хотел проверить? И как?
- Дай мне свой телефон.
- Погоди, он в куртке.
Он со вздохом поднялся, вышел в прихожую и, порывшись в кармане ветровки, принес брату аппарат.
Кристиан быстро набрал что-то на экране.
- Вот, я установил тебе фильтр. Теперь ты сможешь читать только хорошие новости. А я сделаю себе наоборот – и буду читать плохие. Через какое-то время... скажем, через три месяца, мы встретимся и обсудим результаты.
- Какого результата ты ждешь, не понимаю, – поморщился Эгон. – И вообще, неприятно на это смотреть.
- На что?
- Красный шрифт режет глаз.
- Я не знаю, как скорректировать цветовую гамму, - растерялся Кристиан. – Тогда давай так. Ты будешь читать о всяких кражах, убийствах, авариях, терактах и прочих катастрофах... Если, конечно, не против. Ты, вроде, любишь детективы? А мне цвет букв не важен, - он быстро изменил что-то в настройках, и текст на экране сделался синим, - красный даже лучше, обожаю все яркое и нарядное... Посмотри, так нормально?
Эгон кивнул. Для него любые новости были подобны жужжанию мух. Немного раздражали, немного разнообразили скучную жизнь, немного отвлекали от дел. А хорошие или плохие – какая разница? Они – как свет чужих солнц, приходят из иных пространств, из других галактик. Они – всего лишь отблески того, что случилось не здесь и не с нами. Зато теперь Эгон мог три месяца не видеть этого зануду – своего братца – и не слушать его дурацких лекций не пойми о чем.
Целых три месяца! Это же прекрасно! Интересно, выдержит ли Кристиан столько? Наверное, да. Он парень упрямый, если вобьет себе в голову какую-нибудь ерунду – ее потом и лопатой оттуда не выбьешь.
Возвращаясь домой в поздних сумерках, почти ночью, он видел, как засыпает поселок. Чьи-то окна уже померкли, подернувшись мертвой чернотой. За другими – сквозь серебряную паутину тюля еще теплилась жизнь слабым огоньком ночника. За третьими – метались синие блики, очевидно, люди смотрели телевизор. В одном саду, украшенном разноцветными лампочками, праздновала компания подростков, а может быть, студентов, и сквозь плывущую над кустами сирени музыку пробивались смех, радостные возгласы, молодые, веселые голоса. Эгон замедлил шаг.
А ведь в чем-то Кристиан прав, размышлял он. Мир состоит из множества реальностей, которые как-то стыкуются между собой. Иногда стыкуются плохо. А бывает, они, как параллельные прямые в эвклидовом пространстве, не встречаются нигде и никогда. Сегодня ты сидишь с друзьями, болтаешь и пьешь пиво в блеске разноцветных огней. А кто-то идет по темной улице, с тяжким грузом на душе, и разве что искоса глянет в твою сторону, на твой освещенный сад – словно в телескоп на далекую звезду. Каким-то таинственный способом вы на мгновение соприкоснетесь – и ты, даже не видя этого человека, ощутишь его грусть. А на него прольется капля твоей радости. Но пройдет, возможно, совсем немного времени – и сменится кадр. И вот уже ты, одинокий и печальный, бредешь мимо чужих окон, за которыми кто-то веселится, пьет и танцует. Это не карма, не воздаяние. Судьба тасует наши карты, словно шулер – крапленую колоду.
Но ведь есть и некая единая реальность, возразил он сам себе. Есть ночь, которая обнимает нас всех, и которой безразлично, счастливы мы или нет, бродим в одиночестве или празднуем. И невозможно разбить ее, как зеркало, на осколки. Чтобы в каждом протекала чья-то отдельная жизнь. И эту луну, белую, как фаянсовая тарелка, не раздробить на множество лун.
Он решил играть честно, так, как обещал Кристиану. Пусть будет этот странный фильтр. Тем более, что Эгон понятия не имел, как его убрать. А через три месяца они с братом встретятся и вместе посмеются над провалившимся экспериментом, какова бы ни была его цель. Наверное, посмеются...
Кристиан, и в самом деле, оказался парнем настойчивым и не нарушал правила собственной игры. Он не звонил и не писал. В первые дни Эгон вздрагивал от каждого звукового сигнала мессенджера, ожидая привычного: «Отгадай, что я придумал! Забегай, очень жду!». Или чего-то подобного. Но на телефон приходила только реклама и прочий спам, а от брата известий не было. Вскоре Эгон почти забыл об их уговоре, да и самого Кристиана вспоминал все реже. Только иногда, особенно поздними вечерами, когда занавески на окне, надуваясь от слабого ветра, мерцали серебряными лунными искрами, у него возникало странное чувство, будто из жизни исчезло что-то важное. Нет, он не скучал. Его совсем не тянуло к брату. Но как будто сама ткань бытия, нарушенная неосторожным движением, понемногу расползалась, а в прореху заглядывало что-то чуждое, незнакомое, а то и враждебное.
И от плохих новостей не болела голова. Он только удивлялся нашествию странных тварей, кем-то и не понятно каким образом завезенных из других частей света. Сперва вслед за пресноводными креветками в Германии появились испанские слизни – огромные, сантиметров в двадцать в длину, похожие на коротких рыжих или черных змей, и тут же принялись уничтожать бережно взлелеянные бюргерами грядки и клумбы. В отличие от мелких доморощенных улиток, они сжирали растения целиком, прямо на корню, оставляя на их месте короткие зеленые пеньки. Эгон не выращивал в саду ничего особенного, только кусты смородины и газонную траву, которой слизни почему-то не причиняли вреда. Но незванные гости заползали в дом через открытую балконную дверь, забирались в кошачью миску, оставляли на полу блестящие сероватые следы. Обратно в сад они вернуться не могли и засыхали посреди комнаты отвратительными коричневыми кусками. Эгон чертыхался каждый раз, вытряхивая в помойное ведро остатки кошачьего корма, перемешанного со слизью.
Потом в новостях появилась заметка о плотоядных австралийских червях – ценопланах. На фото хищные твари выглядели омерзительно. Гладкие, скользкие, черные, с ярко-желтой полосой вдоль спины. Людей они, к счастью, не кусали, но уничтожали полезных дождевых червей, нарушая тем самым что-то в экологии. Не прошло и недели, как Эгон обнаружил такого червя на своем газоне и в припадке непонятной ярости, порубил его лопатой на мелкие куски.
Так прошло лето. Промелькнула осень – непривычно холодная, дождливая и какая-то злобная. Она остервенело швыряла в оконное стекло потоки воды, ломала кусты в саду, размыла дорожки, а улицы превратила в мутное грязевое месиво, присыпанное, как шоколадный пудинг корицей, мелкой оранжевой листвой. Такой же промозглой и слякотной выдалась зима, а ближе к ее концу разразилась эпидемия какого-то опасного китайского вируса. По всей стране ввели строгий карантин. Выходить из дома теперь разрешалось только на работу или по неотложным делам. У Эгона таких дел не было, а работал он удаленно, и, оказавшись вдруг отрезанным от всего мира, точно Робинзон на необитаемом острове, он как-то очень быстро одичал и опустился. Целыми днями он шатался по дому в застиранной пижаме, похудел на десять килограммов и пугался небритого незнакомца в зеркале. Он завидовал собственной кошке, ускользавшей на рассвете в сад и бродившей где-то до поздней ночи. Животным законы не писаны, в отличие от людей. Они, усатые и хвостатые, купаются в солнечном свете, пьют из талых ручьев и гоняются всласть за мышами-полевками, белками и кроликами. В то время как ты, несчастный, сидишь взаперти, словно зверь в клетке.
Теперь Эгон жадно проглатывал новости цвета индиго, ожидая то ли какого-то просвета, то ли, наоборот, признаков скорого конца. Но просвета не было, а четыре всадника Апокалипсиса уже, казалось, гарцевали по планете на своих чудовищных конях. Где-то люди миллионами гибли от голода, где-то от болезней, по всем материкам, кроме, разве что, Антарктиды, как пожары в сухом лесу, расползались войны, грозя охватить своим адским пламенем весь мир. Из космоса к Земле устремлялись смертоносные метеоры, астероиды, кометы, магнетары и Бог знает, что еще. Ядовито-синие буквы обжигали сетчатку и, крепко впечатываясь в мозг, мучили ночными кошмарами, бессонницей и нервной лихорадкой. Эгон совсем упал духом. Уж если мир хочет провалиться в преисподнюю, думал он иногда, то пусть сделает это поскорее. И желательно ночью. Заснуть – и проснуться в иной, лучшей реальности. Или вовсе не проснуться. Только бы не терпеть больше это безумие.
Из карантина Эгон выполз на свет, как из темной пещеры, растерянно моргая. И увидел, что половина домов в поселке покинута. Слепые окна, точно плотно сомкнутыми веками, закрыты жалюзями, в палисадниках разрослись ежевика и крапива. Нет, наверное, не половина, а треть... а может, и меньше... но все равно запустение бросалось в глаза. Он пробовал расспросить соседей, но те только пожимали плечами. Кто-то умер, другие разъехались, мало ли, куда делись люди. Время такое. Странное.
Время, как река, несет и мертвых, и живых. Первых – затягивает водоворотом на дно, перетирает в мелкую гальку и песок. Вторых – как щепки, влечет стремительным течением, швыряет и бьет о крутые берега.
Эгон обнаружил конверт в почтовом ящике утром, когда вышел за свежей булочкой в пекарню. Плотный, белый, со служебным штампом, Железным крестом Бундесвера и незнакомым отправителем из Кельна. Повестка пришла заказным письмом, и почтальон передал его под роспись соседке, пока самого Эгона не было дома.
Он вскрыл конверт прямо в прихожей, не снимая куртки, и быстро пробежал глазами текст. Его имя – Эгон Райхерт – напечатанное жирным шрифтом. Дата – двадцать пятое апреля. То есть, через две недели. Место – Мюнстер. Характер службы – уточняется по прибытии. Руки задрожали, и внезапно закружилась голова, как перед обмороком. Ему пришлось ухватиться за вешалку, чтобы не упасть.
Присев на ящик для обуви, Эгон два раза перечитал письмо, но так и не понял его до конца. Что это? Зачем? Мы ведь еще ни с кем не воюем? Или уже с кем-то воюем? На заднем плане бубнил не выключенный перед уходом в магазин телевизор, что-то про «резкое ухудшение ситуации в Восточной Европе». Ничего конкретного. Много слов, но мало смысла. И тишина между строк.
«Не бойся, тебя не бросят в мясорубку, - утешал себя Эгон, и почему-то сам себе не верил. – Это всего лишь учения. Сбор резервистов».
Он не стал завтракать – все равно сейчас кусок бы не полез в горло – а вместо этого снова вышел из дома и медленно побрел по улице, сам не зная куда. В голове – пустой и гулкой, как опрокинутое ведро – билась одна единственная мысль. Мир совсем испортился. Так, что дальше некуда. Обратился в синий поток плохих новостей в телефоне. Эгон впервые подумал, что из-за дурацкого фильтра, возможно, упускает что-то хорошее. Как если бы он смотрел вокруг сквозь темные очки, которые невозможно снять, и если в солнечный день они защищают глаза от яркого света, то в сумерки – погружают сознание в непроглядную ночь.
Да что, вообще, происходит? Он поднял глаза к небу. Даже солнце светило как-то не так. Словно сквозь грязное стекло. И весна слишком похожа на осень. Тусклая, печальная. Листья на деревьях только развернулись, а уже вянут и желтеют. И столько мусора под ногами. Какие-то бумажки, окурки, пакеты, обертки от мороженого. Когда это его односельчане успели превратиться в таких свиней?
«Игра затянулась, - подумал он с грустью. – Братец, настрой мою жизнь правильно. Не так, как сейчас. А так, как надо. Ведь ты можешь. Можешь, да?». Но странно... Они как будто забыли друг о друге. Эгон не виделся с братом, не три месяца, как они условились, а три года... Да нет. Какие три? Неужели? Пять лет – целых пять лет – промелькнули, как один день, в горячечном бреду, ухнули в бездонный, черный колодец. Да жив ли, вообще, Кристиан?
Охваченный внезапной паникой, Эгон выхватил из кармана смартфон и быстро набрал сообщение: «Привет, Крис, куда ты пропал?» Глупо, конечно, но ничего лучше не пришло ему в голову. Да и что тут напишешь – после пяти лет молчания? Сообщение почему-то не отправлялось.
«Ладно, - он невесело усмехнулся, - придется незванным явиться в гости. Если только хозяин дома. Вот сейчас и проверим».
Подгоняемый страхом, Эгон почти бежал. Но, видимо, слишком много времени прошло. Его внутренний навигатор сбился. Улицы, будто нарочно, причудливо изгибаясь, заворачивали не туда. Полтора часа он петлял по знакомому с детства поселку, пока, наконец, не заметил знакомые дома. Черную собаку, спящую на балконе. Ее гладкая шерсть так лоснилась на солнце, что, казалось, сама излучала свет. И мостовая сияла, словно отмытая стиральным порошком. Ни соринки, ни пятнышка. Над ней стелился нежный, чуть сладковатый аромат сирени. Да! Здесь пахло весной! Сверкнул россыпью алмазов в траве садовый прудик Кремеров. Такой кристально чистый, что какие там креветки, жуки или еще какая-нибудь нечисть! Если бы ангелы умели дышать под водой, они бы наверняка жили в этом пруду. Эгон остановился и потер глаза. То ли от блеска воды, то ли от внутреннего напряжения с его зрением что-то случилось. Нарядные стены, цветущие палисадники и сады, прозрачно-голубое небо в легких весенних облачках – все виделось ярким и в то же время каким-то солнечно-размытым, в радужных бликах и золотых дрожащих каплях, из-за которых он ничего не мог как следует разглядеть.
Вот и дом Кристиана с плетистой розой у входа – такой хрупкий и чуткий, как бабочка, уснувшая на цветке. Словно подросший за эти пять лет, устремленный ввысь, до боли в глазах белоснежный... И кажется, что вот-вот, потревоженный грубым жестом или словом, встрепенется и взлетит. Эгон хотел подойти к нему – и не мог. Стоял, словно вросший в землю, не в силах приблизиться ни на шаг, и беспомощно смотрел, как дом стеклянно истончается и тает, растворяясь в золотом тумане.